107 ческого приЕіципа в историческом, политологическом и социологическом познании. И на то есть весьма существенные основания. Они, на наш взгляд, заключаются прежде всего в том, что российское общество, несмотря на модернизационные процессы, в основном реализованные в советский период, во многом осталось традиционным обществом. Советская система, способствуя модернизации производительных сил, технологий, консервировала социально-политические отношения традиционного типа. Этому благоприятствовал и идеократический характер политической системы, свойственный прежде всего политическим системам традиционного типа. В рамках советского общества не было потребности (да этому были и политические препятствия) в формировании институтов гражданского общества. Конечно, процессы модернизации и форсированной урбанизации подталкивали с неизбежностью к публичным и правосообразным формам социально-политических отношений. Однако «хвост» традиционализма явно превосходил «голову» модернизма. Поэтому традиционные или традиционализированныс поведенческие проявления и ментальность лишь имитировали модернизационные формы, оставаясь по сути неформальными, неправовыми, непубличными. В связи с этим хотелось бы подчеркнуть, что в условиях традиционной ментальности и традиционных отношений, где «теневой» аспект власти не выглядит аномальным, а вполне «свой», он естественно возникает на фоне неформализованных и неотчужденных отношений, более выпукло выглядят вообще глубинные онтологические проявления власти. Здесь она еще не столь окультурена и опосредована публичными институтами и отношениями. Анализируя действие факторов модернизационного порядка, генерирующих теневой аспект властеотношений, следует прежде всего подчеркнуть, что современный российский политический процесс приобрел в начале 90-х гг. XX в. «расторможенные» от тотального воздействия государства формы, включающие элементы публичной политики. Это способствовало |
Как видим, у-Ю.Н. Афанасьева амбивалентность «нормативного» и «теневого» в российской действительности возводится до статуса методологического принципа в историческом, политологическом и социологическом познании. И на то есть весьма существенные основания. Они, на наш взгляд, заключаются прежде всего в том, что российское общество, несмотря на модернизационные процессы, в основном реализованные в советский период, во многом осталось традиционным обществом. Советская система, способствуя модернизации производительных сил, технологий, консервировала социально-политические отношения традиционного типа. Этому благоприятствовал и идеократический характер политической системы, свойственный прежде всего политическим системам традиционного типа. В рамках советского общества не было потребности (да этому были и политические препятствия) в формировании институтов гражданского общества. Конечно, процессы модернизации и форсированной урбанизации подталкивали с неизбежностью к публичным и правосообразным формам социально-политических отношений. Однако «хвост» традиционализма явно превосходил «голову» модернизма. Поэтому традиционные или традиционализированные поведенческие проявления и ментальность лишь имитировали модернизационные формы, оставаясь по сути неформальными, неправовыми, непубличными. В связи с этим хотелось бы подчеркнуть, что в условиях традиционной ментальности и традиционных отношений, где «теневой» аспект власти не выглядит аномальным, а вполне «свой», он естественно возникает на фоне неформализованных и неотчужденных отношений, более выпукло выглядят вообще глубинные онтологические проявления власти. Здесь она еще не столь окультурена и опосредована публичными институтами и отношениями. Анализируя действие факторов модернизационного порядка, генерирующих теневой аспект властеотношений, следует прежде всего подчеркнуть, что современный российский политический процесс приобрел в начале 59 90-х гг. XX в. «расторможенные» от тотальноговоздействия государства формы, включающие элементы публичной политики. Это способствовало формированию нескольких направлений политического влияния, которые частью были институализированы, а частично остались на уровне неформальных течений, существующих на уровне общих или близких интересов. Сами эти процессы вызревали долгие годы и имеют свою глубокую подоплеку, соответствующую социальную базу на низовом уровне и адекватную им платформу и коалиции в «верхах»1. Сложившаяся в 90-е гг. XX в. социально-экономическая ситуация, связанная с решением задач приватизации основных ресурсов общества, обусловила формирование «перевернутой» формулы российской власти. В ней поменялись местами публичная и теневая стороны. Публичная надолго стала лишь прикрытием теневой, основными задачами которой стали: удержание властных полномочий и решение внутренних проблем «правящего класса», связанных прежде всего с его укоренением в экономике и политике. В российских условиях недостроенность взаимоотношений ветвей и уровней государственной власти, неполнота правовой базы и почти полное отсутствие эффективных институтов гражданского общества приводят к тому, что публичная власть зачастую становится лишь декорацией для непубличных действий и решений. Именно такого рода действия и принято считать теневыми. Они выстраиваются в систему, которую затем трудно сломать. Одна из наиболее распространенных схем теневой деятельности в институтах власти использование служебного положения в интересах отдельных лиц или отдельных корпораций. Имеется в виду принятие решение, выделение государственных средств в чью-то пользу за соответствующее поощрение или услугу. Об этом даже сказал Президент страны В.В. Путин: «Система защищает с б о и права на получение так называемой «статусной» 1См. подробнее об этом: Шубин Л.В. От «застоя» к реформам СССР в 1917-1985 гг. М., 2001. 60 |