|
Чудинов, таким образом, осознается одним из тех праведников, которые вызваны к жизни самим народом, и в то же время он символизирует образ всего народа, носителя сущностных черт православно-национальной общности. Подтверждением такой характеристики героя является и способ повествования о нем: рассказ о Чудинове заключен в рамки несобственно-прямой речи. (Знаменательно, что в форме несобственно-прямой речи предстает мировидение Веры и Гени, героев, чье отношение к миру, в силу идейного замысла писателя, нельзя однозначно назвать соборным). Отметим, что названный тип повествования, по определению Л.А. Соколовой, «есть способ изложения, заключающийся в совмещении субъектных планов автора и героя» [134; 22]. Он приобретает особое значение в связи со спецификой образа центрального персонажа. С одной стороны, несобственно-прямая речь способствует «снижению» роли авторского начала, которое и является средоточением определенной национальной и вероисповедальной струи. Одновременно становится невозможным внесение в рассказ о герое какой-либо оценки — при повествовании от третьего липа. Неправомерно в отношении прозы В.Н. Крупина говорить о «растворении» автора, «то есть <...> последней дзосовной инстанции самого автора»[101; 10]. Писателем создается именно поэтический образ (в терминологии В.В. Кожинова) с его «всеохватывающим, всепроникающим характером и несравненной интенсивностью, активностью мысли»[110; 85]. Не нар)чпается закон художественного творчества, согласно которому «между изображающим реальным миром и миром изображенным в произведении проходит резкая и принципиальная граница. <...> Но совершенно недопустимо понимание этой принципиальной лраницы как абсолютной и непереходимой ... При всей неслиянности изображенного и изображающего мира, при неогмененном наличии принципиальной границы между ними они неразрывно связаны друг с другом и находятся в постоянном взаимодействии...» [83; 402]. Художественная реальность не 128 |
31 религиозное представление об отношениях человека и природы. Он говорит и о крестьянском понимании природы (диалог между Николаем Ивановичем и Геней): А к комарам и гнусу у меня адаптация, как у космонавтов к невесомости. И меня не трогают, заметил Николай Иванович. Ты же свой! У них же, хоть поколения и чаще меняются, чем у людей или у слонов, но есть тоже память, они же на одном месте живут. Вот предки этого комара, ну,, попей, попей крови, тебе не жалко, сказал Геня комару, но тот улетел, видишь, понимает, предки этого комара кусали мою пралраитакдалеебабку, и на их крови продлили род” (14; 21). Духовная чистота предопределяет качественно новое понимание мира (во время болезни предвестником исцеления Чудинову предстает видение: “Видел Николая Чудотворца на коне. Сурово глядит. Ногу, говорит, тебе одну отдерну” (14; 55)), и способность к нему характеризует всех русских героев повестей: видение открывается Кате Липатниковой, чудесные явления вплетаются в жизнь других персонажей. Чудинов, таким образом, осознается одним из тех праведников, которые вызваны к жизни самим народом, и в то же время он символизирует образ всего народа, носителя сущностных черт православно-национальной общности. Подтверждением такой характеристики героя является и способ повествования о нем рассказ о Чудинове заключен в рамки несобственнопрямой речи. (Знаменательно, что в форме несобственно-прямой речи предстает мировидение Веры и Гени, героев, чье отношение к миру, в силу идейного замысла писателя, нельзя однозначно назвать соборным.) Отметим, что названный тип повествования, по определению Л.Соколовой, “есть способ изложения, заключающийся в совмещении субъектных планов автора 32 и героя”1. Он приобретает особое значение с связи со спецификой образа центрального персонажа. С одной стороны, несобственно-прямая речь способствует “снижению” роли авторского начала, которое и является средоточием определенной национальной и вероисповедальной струи. Одновременно становится невозможным внесение в рассказ о герое какойлибо оценки при повествовании от третьего лица. При всем том, неправомерно в отношении прозы Крупина говорить о “растворении” автора, “то есть ... последней духовной инстанции самого автора”1 2. Писателем создается именно поэтический образ (в терминологии В.Кожинова) с его “всеохватывающим, всепроникающим характером и несравненной интенсивностью, активностью мысли”3. Не нарушается закон художественного творчества, согласно которому “между изображающим реальным миром и миром изображенным в произведении проходит резкая и принципиальная граница. (...) Но совершенно недопустимо понимание этой принципиальной границы как абсолютной и непереходамой... При всей неслиянности изображенного и изображающего мира, при неотмеченном наличии принципиальной границы между ними они неразрывно связаны друг с другом и находятся в постоянном взаимодействии../’4 Художественная реальность не подменяет собою подлинное человеческое бытие, как это происходит в постмодернизме, а становится его органичной частью. Ключевым образом в выстраиваемой художественной действительности повести “Великорецкая купель” является образ деревни. В этом произведении продолжается традиция более ранней прозы Крупина. Трудно в полной мере согласиться с И.Золотусским, говорящим о том, что в 1 Соколова Л.А. Несобственно-авторская (несобственно-прямая) речь как стилистическая категория. Томск: ТГУ, 1968. С. 22. 2 Гусев В.И. Герой и стиль (К теории характера и стиля. Советская литература на рубеже 60-70-х годов). М.: Художественная литература, 1983. С. 10. 3 Кожинов В.В. Виды искусства. М.: Госиздательство. Искусство, 1960. С. 85. 4 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Художественная литература, 1975. С. 402. |