|
Образ женщины у В.Н. Крупина в целом согласуется с лирической струей произведений. В сознании героя-повествоватсля, чей голос можно услышать в авторских отступлениях, не исчезает образ любимой женщины. Рассказ о ней сочетается с тихой грустью и чу тким восприятием запоздалой осени. К лирическому отступлению примыкают легенда о ханше Тайдулле, повествование о Дусе, которая привела американского президента к русскому патриотизму. Герой повести «Как только, так сразу» признается: «Поживи-ка женщиной, ой не сладко. < ... > И все-таки доля русская, доля женская по-прежнему самая тяжелая, надо их пожалеть, посадить в красный угол и сказать: «Сиди, отдыхай, будем на тебя любоваться, словечка обидного не скажем» [30; 48]. Отрицательная характеристика образа женщины неотделима от оценки молодого поколения (вспомним причину отказа Арссни от детей («Великорецкая купель») предполагаемая героем неверность жены): «... я в сотый раз задаю тяжелейший вопрос...: Почему, спрашиваю я, у нас, у работников, дети и внуки лодыри?» [53; 64]. Основой преемственности может стать крестьянское отношение к земле. Оно отличает Геню, Толю Петровича, Андрея («Великорецкая купель»). Здесь все мое и я отсюда родом! Я хожу босиком по земле, у меня меж пальцев ромашки, я в поле хозяин, земля разумовская меня воспитала, деревня мое хобби» [11; 20], говорит Геня. Но разрушающаяся крепь деревенского быта ставит под сомнение эту основу: «Нет, дядя Николай, плюнь на меня, не возись, не бери в голову и не молись за меня. Пусть!» [11; 54]. Для сближения поколений требуется другое. Здесь писатель вновь обращается к Православию: «Брякает гитара. Ее двухаккордное вскрикивание кажется уж очень неуместным, но вдруг ясно различается припев песни: 139 |
49 Духовный разор внес в семью дьявольское начало через женщину: “Девушек я дичился, и в них бес вступил, волосы поотрезали, кричат: мы на небо залезем, разгоним всех богов”, (14; 40) говорит Чудинов; “Ходили вслед за мной комсомолки, включали на всю мощь языкомолки, лица бестыжие, волосы стрижены, груди голые, мысли комолые, сами лохматые, рогатые, дуры языкатые” (18; 11), рифмует герой повести “Как только, так сразу” поэт Турусин. “Параметры падения” (25; 91) женщины в следовании “Списку наставлений жене сиречь супружнице како надлежит во цвете добродетелей слыть и како подобает супруга для его же пользы сдержать” (25; 84). Его сущность “После венчания слова о том де да убоится жена мужа своего следовает забыть...” (25; 84), она противоположна тому идеалу женщины, который установлен в повести “Живая вода”: “В такой грязи сидите, упрекнула Варвара. Сейчас приберу, заживем по-людски. (...) Варвара стала подметать. Чтобы не поднималась пыль, Варвара сбрызнула ее принесенной с собой четвертинкой. Таким образом была израсходована последняя порция хрустальной зюкинской” (15; 221-222). Неприятие образа женщины у Крупина в целом не согласуется с лирической струей произведений. В сознании героя-повествователя, чей голос можно услышать в авторских отступлениях, не исчезает образ любимой женщины. Рассказ о ней сочетается с тихой грустью и чутким восприятием запоздалой осени. К лирическому отступлению примыкают легенда о ханше Тайдулле, повествование о Дусе, которая привела американского президента к русскому патриотизму. Герой повести “Как только, так сразу” признается: “Поживи-ка женщиной, ой не сладко. (...) И все-таки доля русская, доля женская по-прежнему самая тяжелая, надо их пожалеть, посадить в красный угол и сказать: “Сиди, отдыхай, будем на тебя любоваться, словечка обидного не скажем” (18; 48). 50 Отрицательная характеристика образа женщины неотделима от оценки молодого поколения (вспомним причину отказа Арсени от детей (“Великорецкая купель”) предполагаемую героем неверность жены): “... я в сотый раз задаю тяжелейший вопрос...: Почему, спрашиваю я, у нас, у работников, дети и внуки лодыри?” (24; 64). Основой преемственности может стать крестьянское отношение к земле. Оно отличает Геню, Толю Петровича, Андрея (“Великорецкая купель”). “Здесь все мое и я отсюда родом! Я хожу босиком по земле, у меня меж пальцев ромашки, я в поле хозяин, земля разумовская меня воспитала, деревня мое хобби” (14; 20), говорит Геня. Но рушащаяся крепь деревенского быта ставит под сомнение эту основу: “Нет, дядя Николай, плюнь на меня, не возись, не бери в голову и не молись за меня. Пусть!” (14; 54). Для сближения поколений требуется другое. Здесь писатель вновь обращается к Православию: “Брякает гитара. Ее двухаккордное вскрикивание кажется уж очень неуместным, но вдруг ясно различается припев песни: Сегодня праздник Троицы, Сегодня день святой. Сегодня как помолимся И будет год такой. Нет, скажем мы вслед за классиком, “не погиб еще тот край”, если молодежь сочиняет такие песни” (17; 86). Крестный ход, о котором идет речь в приведенном эпизоде это путь преодоления гражданского равнодушия, граничащего, согласно Крупину, с гражданским предательством: “Хоть черт с рогами, но чтоб я жил по-человечески. И так все работяги (...), а вы, деды, никак в это не врубитесь. Хоть капитализм, хоть социализм, хоть хренизм какая разница? Видите же, какая нищета кругом, ничего не купишь” (24; 56), говорит сын Кости. Неприятие самим Костей и героем-повествователем |