|
ви к России, а значит, к Православию» [58; 89]. Противопоставление же небесной и земной ипостасей Руси, обусловливающее ослабление темы государственности, не может не привести к односторонности мировидения. Соборность предстает как не противопоставленная миру данность. Она не несет в себе черты национальной и вероисповедальной исключительности. Мы уже отмечали символическое сходство центрального образа повести «Как только, так сразу» сумасшедшего дома не только с Россией, но и с Советским Союзом, многонациональным образованием (аллегорически отраженный распад государства содержит, кроме политического, глубинное историческое наполнение: утрату единства славянских народов). Вместе с тем соборность вну тренне цельное понятие. В этом выражается ее самодостаточность, завершенность. Подлинности соборного бытия противостоит «нереальность», призрачная действительность, которая выведена за пределы целостного художественного мира, создаваемого в произведениях. Наиболее общо эту призрачную действительность можно определить как «современность». Прежде всего, речь идет о политическом ее определении как демократического периода российской государственности, но не ограничивается им. Современность как таковая, в силу ее разрушительного влияния на русское бытие, стала отправной точкой поиска истока и причин возникновения этой «нереальной» действительности. Один из рассказов В.Н. Крупина назван «Прошли времена, остались сроки» [52]. Это название согласуется с концепцией митрополита Иоанна: паше настоящее итог разрушения национальных основ, длившегося на протяжении нескольких столетий, стремительно нараставшего после 1917 года, достигшего апогея в последнее десятилетие [17]. Понятие материальности выступает у В.Н.Крупина антиподом духовности, и в этом смысле приобретает противостоящее Христу, антихристово содержание. У В.Н .Крупина зло подчеркивается особым положением злого начала в художественной ткани, что не мешает ему приобретать конкретную образ147 |
58 В каком это месте гласит? Старики говорили, я сам не читал” (24; 54). Видение этого своеобразия определяет то величие русской литературы, когда созданное Пушкиным, Лермонтовым, Гончаровым, Тютчевым становится частью соборного духовного бытия, берет исток “в любви к России, а значит, к Православию” (25; 89). Противопоставление же небесной и земной ипостасей Руси, обусловливающее ослабление темы государственности, не может не привести к односторонности мировидения. Соборность предстает как не противопоставленная миру данность. Она не несет в себе черт национальной и вероисповедальной исключительности. Мы уже отмечали символическое сходство центрального образа повести “Как только, так сразу” сумасшедшего дома не только с Россией, но и с Советским Союзом, многонациональным образованием (аллегорически отраженный распад государства содержит, кроме политического, глубинное историческое наполнение: утрата единства славянских народов). С соборным единством православных соприкасается вероисповедальная общность тибетских лам, признававших братское родство Христа и собственного Бога (Николай Иванович (“Великорецкая купель”) смыкает пространство двух религий, поминая лам в молитве согласно их традиции). Мерилом отношения к миру становится человеческая душа, связанная со всем бытием: “А еще был сон: на небе круг, в него вошли с саблями, стали биться. Потом из круга вышли и сели за стол, стол распилили пополам. А это была война и перемирие в Корее. А уж вот последний был сон: будто у меня зубы валятся и валятся изо рта, и все крупные, жемчужные. А утром по радио говорят: наши войска вошли в Афганистан” (14; 27). Вместе с тем соборность внутренне цельное понятие. В этом выражается ее самодостаточность, завершенность: “То-то Наполеон и попер отсюда. Зачем он шел к тебе, Россия?” (14; 20). Подлинности соборного 59 бытия противостоит “нереальность”, призрачная действительность, которая выведена за пределы целостного художественного мира, создаваемого в произведениях. Присутствие этой “нереальности” обусловлено наличием в повестях временной конкретики, но принципы ее выделения намечены уже в более ранней прозе (“похороны” материального имущества Залесского в повести “Спасение погибших”). Наиболее общо эту призрачную действительность можно определить как “современность”. Прежде всего речь идет о политическом ее определении как демократического периода российской государственности, но не ограничивается им. Современность как таковая, в силу ее разрушительного влияния на русское бытие, стала отправной точкой поиска истока и причин возникновения этой “нереальной” действительности. Один из рассказов Крупина назван “Прошли времена, остались сроки”1. Это название согласуется с концепцией митрополита Иоанна: наше настоящее итог разрушения национальных основ, длившегося на протяжении нескольких столетий, стремительно нараставшего после 1917-го года, достигшего апогея в последнее десятилетие1 2. Гордыня, утвердившая самость человека, обратила мир к разрушительной материальности: “Из всех людей один Дарвин произошел от обезьяны, но, чтобы не обидно было, он и остальным это внушил. Кант отрицал сверхъестественное, хотя уже одно это сверхъестественно. Ренан додумался до кощунства, что Христос обыкновенный человек. Маркс, Энгельс эти шли только от капитала, экономики и желудка. Ницше вывел, что жизнь борьба, в которой побеждает сильнейший, что жалость к слабым есть безумие. Об остальных повелителях умами помолчим для краткости, но достаточно и указанных, чтобы спросить: эти чокнутые гордецы нормальны? 1 См.: Крупин В. Прошли времена, остались сроки // Москва. 1994. № 9. 2 См.: Высокопреосвященнейший Иоанн, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский. Самодержавие духа. -СПб.: Царское дело, 1995. 60 Конечно, нет. Но они влияли на мир и постепенно сделали его “под себя”, чтобы удержаться в гениях” (18; 4). Советское время (именно революцией 17го года помечает писатель начато разрушительного воздействия на русское бытие) принесло этот разор в Россию. Понятие материальности выступает у Крупина антиподом духовности, и в этом смысле приобретает противостоящее Христу, анти-христово содержание. У Л.Бородина зло не обладает собственным бытием, оно есть отрицание добра. У В.Крупина этот же момент подчеркивается особым положением злого начала в художественной ткани, что не мешает ему приобретать конкретную образность. Формы зла, обобщаясь, возводятся к одному образу сатане, и уже в данной ипостаси утрачивают всякую самостоятельность, подчиняясь единому “высшему” началу. Наделение образов, сохраняющих непосредственную художественность (за исключением таких персонажей как “мэрские роботы в бронежелетах... новая разновидность говорящего на русском двуногого существа” (25; 68), которые изображены схематично, лишенными человеческих черт), “бесовскими” характеристиками неотделимо от исторической конкретики: “...Россия, по обилию своих жертв, по величине своей святости последний бастион, который не одолел Сатана” (25; 89). Сравним: “...господствующая в СССР идеология с самого возникновения социалистического государства являлась насквозь мифологической”'. Обращая внимание на вывод, который делает А.Лосев на основе анализа советской действительности, И.Есаулов уточняет сущность советской идеологии, считая ее идеологией антиправославной. Тема анти-христовой сущности постмонархической власти в России получит развитие и в прозе Л.Бородина. “Власть от Бога... а разве не бывает власти от сатаны?” (14; 15). Характеристика всех 1 1 Есаулов И.А. Категория соборности в русской литературе. -Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского госуниверситета, 1995. С. 159. |