|
может, три причины: они по своей фене ботают, как раньше ворье, такой жаргон блатной, чтоб их не понимали; или, может, как врачи у больного шпарят полатыни, чтоб не знал, сколько еще они над ним собираются издеваться. Л скорее, они или нерусские, или русский язык им ненавистен, а еще самое вероятное, что русский язык ими брезгует и не дает себя употреблять» [28; 73]. Но при всей отгороженности соборности от «ирреальности» остается возможность перехода из одной сферы в другую. Гриша Плясцов, Гриша Светлаков («Великорецкая купель») не только противостоят деревенской общности, но и изнутри разрушают ее. Персонажи «ирреального» мира сохраняют конкретные черты, на что указывает выпуклость их образов. Небольшая схематизация, плоскостность отличает образы представителей «демократического мира». Но и им оставляет возможность обращения к истине (характерен в повести «Как только, так сразу» эпизод прихода в сумасшедший дом телевизионных бесов). Юродивая Маргаригушка («Крестный ход») просит у Бога избавления не от лукавого (сатаны), а от «лукавого человека» [30; 60]. Жизнь человека понимается героями как служение Богу, она подчинена его воле, но этот путь человек выбирает самостоятельно: «случайностей в мире не водится. И телегу эту, и яму такую за оградой он (Гриша Плясцов Т.К.) заслужил» [11; 9]. Чувство собственной ответственности за окружающий мир основывается на чутком осознании героями своей связи с миром: «Когда мы молимся, антихристу язва. Поститесь! Пока постимся, антихрист сохнет, когда объедаемся, он жиреет. Когда пьем -ликовствует» [28; 61]. Человеческая жизнь это активный процесс духовного служения. Обладающий внутренним зрением, способностью к духовному видению герой В.Н. Крупина способен осознать, где исток разрушающих русскую соборность сил. Композиция произведений убеждает в весомости для В.Н. Крупина такой формы противления антирусскому' воздействию, которая позволяет сохранить в настоящем исконную целостность русского бытия. 150 |
63 сумасшествия. Данная тема получает развитие в повести Ю.Кузнецова “Худые орхидеи”: “Человек остался один на один с голосами. Из них попрежнему выделялся глумливый. Голос следил за каждым его движением. (...) Человек только подумал, а голос уже произнес”1. Действительная форма зомбирующего импульса понимается сходно с тем, как она отображается у Крупина: “...психотронная порча уже проникла в русскую глубь. Один его (Алексея Петровича Н.Ф.) знакомый побывал в родном селе и вернулся оттуда мрачнее тучи. Он поведал о том, что видел в поле последнее редкое стадо, и пас это стадо деревенский мальчишка с плейером на ушах. Погибла Россия!”1 2 В связи с этим появляется проблема разграничения истинного и ложного: “Там голос ангела, а тут голоса чертей”3. Выведенная за пределы русского пространства, лишенная активности и самостоятельности, “ирреальность” выводится и из пространства языкового. Противостоящие русскому герои не обладают словом, которое у Крупина не форма, произвольно наполняемая содержанием, но единство того и другого. Выпадение из границ национального пространства, с его определяемой Православием спецификой, как следствие, обусловливает невозможность словесного самовыражения: “И язык этот их... почему он непонятен, это специально. Туг, может, три причины: они по своей фене ботают, как раньше ворье, такой жаргон блатной, чтоб их не понимали; или, может, как врачи у больного шпарят по-латыни, чтоб не знал, сколько еще они над ним собираются издеваться. А скорее, они или нерусские, или русский язык им ненавистен, а еще самое вероятное, что русский язык ими брезгует и не дает себя употреблять” (24; 67). Но при всей отгороженности соборности от “ирреальности” остается возможность перехода из одной сферы в другую. Гриша Плясцов, Гриша 1 Кузнецов Ю. Худые орхидеи // Наш современник. 1996. № 6. С. 29. 2 Там же. С. 20. 3 Там же. С. 16. 64 Светланов (“Великорецкая купель”) не только противостоят деревенской общности, но и изнутри разрушают ее. Персонажи “ирреального” мира сохраняют конкретные черты, на что указывает выпуклость их образов. Наибольшая схематизация, плоскостность отличает образы представителей “демократического мира”. Но и им оставляется возможность обращения к истине (характерен в повести “Как только, так сразу” эпизод прихода в сумасшедший дом телевизионных бесов). Несамостоятельность “бесовского” начала делает несостоятельной мысль о том, что с человека снимается его вина: “Сам дурак, сам себе бес” (17; 73). Юродивая Маргаритушка (“Крестный ход”) просит у Бога избавления не от лукавого (сатаны), а от “лукавого человека” (17; 60). Жизнь человека понимается героями как служение Богу, она подчинена его воле, но этот путь человек выбирает самостоятельно: “случайностей в мире не водится. И телегу эту, и яму такую за оградой он (Гриша Плясцов Н.Ф.) заслужил” (14; 9). Чувство собственной ответственности за окружающий мир основывается на чутком осознании героями своей связи с миром: “Когда мы молимся, антихристу язва. Поститесь! Пока постимся, антихрист сохнет, когда объедаемся, он жиреет. Когда пьем ликовствует” (17; 61). В повести “Живая вода” присутствовал мотив незаменимости героя на земле: “-Пойду, решит Кирпиков. Мерина кормить да ехать. Прямо без вас, папаша, и земля не вертится. Точно, подтвердил Кирпиков. Пойду” (15; 229). Этот мотив разрабатывается и в прозе 90-х годов: “...без меня и земля-то не вертится” (14; 30), характеризует себя Рая. “Вчера передавали, говорит Костя, что в России народ пошел на убыль. Рождается меньше, умирает больше. Так что умирать нельзя. Нельзя, говорю я” (24; 68), приходят к выводу герои повести “Прощай, Россия, встретимся в раю”. 65 Человеческая жизнь это активный процесс духовного служения. Обладающий внутренним зрением, способностью к духовному видению герой Крупина способен осознать, где исток разрушающих русскую соборность сил. Композиционное построение произведений убеждает в весомости для Крупина такой формы противления антирусскому воздействию, которая позволяет сохранить в настоящем исконную целостность русского бытия. Но необходимо сказать о том губительном начале, которое не обусловливается логикой жанрово-стилевого развития повести. Существование русского бытия, сама специфика его не в утверждении собственного своеобразия, а в глубинном знании о нем: “Американец хвалится точностью, а немец прочностью. (...) Француз хвалится... (...) Русскому незачем хвалиться, хотя и есть чем” (24; 63). ““Недовоплощенность”, недостаточная опредмеченность, присущие России, обусловили “незнакомую земле” избыточность духовной энергии”1, отмечает В.Кожинов. Это постоянное следование обращенному к душе вектору бытия; обозначение такого вектора есть отход к материальности. В этом выражается такая характерная, согласно точке зрения Крупина, для русского человека черта как “пошехонство”. Ироничность самосознания столь же способствует отторжению внешнего, чуждого душе, как и молитва: “...несколько свойств, обладая которыми человек остается в своем уме. Это присутствие постоянной критики и самокритики, чувство юмора, в котором опять же самовысмеивание и самоукоры. Так же ограждены от ударов по психике верующие. Но не фанатично верующие...” (18; 10). В повестях 90-х годов при рассмотрении данного аспекта обнаруживаются две доминанты определения героя: его вероисповедальная и национальная принадлежность. 1 Кожинов В.В. Судьба России: вчера, сегодня, завтра. М.: Молодая гвардия, 1990. С. 243. |