|
национальностей оставались достаточно стабильными. Хотя какие-то изменения, конечно, были. Например, от переписи к переписи росло число евреев, которые в качестве родного языка называли «язык другой национальности» (практически русский). С 1959 по 1979 г. доля их возросла с 78,5 до 85,8%. Языковая ассимиляция имела место и у народов бывших автономных республик. У татар, например, доля лиц, признававших родным языком язык другой национальности, за тот же период выросла с 7,9 до 14,1%, у чувашей — с 9,2 до 19,3%, у коми — с 11,3 до 23,5%. Эти тенденции были восприняты наиболее остро и с началом перестройки интерпретировались интеллигенцией как национальный ущерб. В той ситуации язык выступал уже не просто как идентификатор, а как национальный символ. О необходимости сохранения всех функций «родного языка» писали лидеры национальных движений в Эстонии, Литве, Латвии, на Украине, в Узбекистане, Молдове, Татарстане, Белоруссии, Кыргызстане, Якутии и Туве. Перечисленные примеры сокращения функций «родных языков» в общественной и производственной сфере, в сфере образования и даже семейного общения стимулировали представления о необходимости придания языкам титульных национальностей статуса государственных. И как только такие требования стали лозунгом национальных движений и появились реальные возможности законодательного закрепления статусов государственных языков, язык стал не просто этническим символом, а приобрел острое социальное и политическое значение. Признание языка государственным — это не только поднятие его престижа, но и необходимость (требование) непременного знания его всеми, кто по характеру своей трудовой деятельности обязан владеть им: руководители государственных учреждений, работники медицины, прокуратуры, сферы обслуживания в районах и г.д. Раньше знание русского языка открывало дополнительные возможности для титульных национальностей республик к социальному 75 |
дискретность его единиц и способность его комбинирования по многообразным правилам не устраняют его системности и способности к адаптации и к передаче все новых значений. Роль языка именно как консолидирующего психологического фактора зафиксирована и в результатах переписей населения. Понятие «родной язык», использовавшееся во Всесоюзных переписях, больше отражало не реальное языковое поведение, а именно представление о нем как языке «своей» этнической общности, т.е. как элементе этнического самосознания. При этом данные о родном языке для абсолютного большинства национальностей оставались достаточно стабильными. Хотя какие-то изменения, конечно, были. Например, от переписи к переписи росло число евреев, которые в качестве родного языка называли «язык другой национальности» (практически русский). С 1959 по 1979 г. доля их возросла с 78,5 до 85,8%. Языковая ассимиляция имела место и у пародов бывших автономных республик. У татар, например, доля лиц, признававших родным языком язык другой национальности, за тот же период выросла с 7,9 до 14,1%, у чувашей — с 9,2 до 19,3%, у коми — с 11,3 до 23,5%. Эти тенденции были восприняты наиболее остро и с началом перестройки интерпретировались интеллигенцией как национальный ущерб. В той ситуации язык выступал уже не просто как идентификатор, а как национальный символ. О необходимости сохранения всех функций «родного языка» писали лидеры национальных движений в Эстонии, Литве, Латвии, на Украине, в Узбекистане, Молдове, Татарстане, Белоруссии, Кыргызстане, Якутии и Туве. Перечисленные примеры сокращения функций «родных языков» в общественной и производственной сфере, в сфере образования и даже семейного общения стимулировали представления о необходимости придания языкам титульных национальностей статуса государственных. И как только такие требования стали лозунгом национальных движений и появились реальные возможности законодательного закрепления статусов 98 государственных языков, язык стал не просто этническим символом, а приобрел острое социальное и политическое значение. Признание языка государственным — это не только поднятие его престижа, но и необходимость (требование) непременного знания его всеми, кто по характеру своей трудовой деятельности обязан владеть им: руководители государственных учреждений, работники медицины, прокуратуры, сферы обслуживания в районах и т.д. Раньше знание русского языка открывало дополнительные возможности для титульных национальностей республик к социальному продвижению, теперь же для русских и других национальностей незнание языка титульной национальности стало тормозом в карьере. Таким образом, ценностный конфликт на почве языка (язык как одна из основных этнических ценностей не должен ущемляться) перерос в напряженность социальную. К тому же ситуация складывалась так, что языковые требования формулировались в системе с какими-то другими (экологическое бедствие — геноцид народа, извращенные страницы истории — национальная несправедливость и т.п.). Статус языка ассоциировался уже со статусом народа, с его притязаниями на достоинство, равное партнерство в республиках РСФСР и на доминирование в союзных республиках СССР, ставших впоследствии независимыми. В союзных республиках Законы о государственных языках были приняты до провозглашения Деклараций о независимости и имели ярко выраженный манифестирующий, политический характер движения к полному суверенитету. Ориентация на этническое доминирование звучала в них очень четко, и именно это стало стимулом к поляризации интересов этнических 1рупп, к нарастанию межэтнической напряженности, а в ряде случаев и конфликтов. Национальный язык, язык нации, сложившийся на основе языка народности в процессе развития народности в нацию. Интенсивность этого процесса зависит от темпов и особых условий развития народности в нацию 99 |