|
3. Сразу же по возникновению либо усиленному всплеск}' словоупотребления термина "гуманитарный" культивируется мнение, что термин этот является элементом речи тех групп общества, которые являются чуть ли не единственными "носителями человечности". 4. П осле этого длительны й период врем ени терм ин "гуманитарный" выступает как интегрирующий в себе и учёность, ведущую к добродетели, и саму добродетель. Термин же "гуманный" в силу инверсии в лучш ем случае употребляется в значении "отёсанный" (сравните: "привести в человеческий вид" звучит более заниженно, чем "воспитать человечным"). 5. Однако, и слово "гуманитарный" в период религиозного самоотречения (когда носителями лучших черт становятся "эфирные существа" сравните с парой "эфемерные", и когда человека именуют самыми унизительными кличками) девальвирует и означает почти то же, что "человечий" (сопоставьте: "скотский", "низменный" и т.д.). 6. В период же следующего политического потрясения, когда люди становятся нужны (ибо без них нет "материала" пушечного мяса, рядовых людей, руками которых делается история) возникает новая волна "подъёма" значений, заложенных в слове "гуманитарный", и слово это харак теризует целую гамму чувств и поступков двойственной буржуазии, ставящей феодалов перед фактом своего усиливающегося влияния, но при этом показывающей, что реформы, якобы, идут "сверху": по желанию и доброму побуждению просвещённых аристократов. Расширяющиеся "волны" от этого культурного воздействия (подобно волнам от камня, брошенного в воду) делают более "человечным" ("гуманным"), а скорее более "человеческим" ("упорядоченным", "терпимым") и всё общество, в том числе и "простолюдинов". За данным этапом, разумеется, скрывается противоречивый, но в целом "светлый" лик эпохи Возрождения, не лишённый, однако, казусов (когда Дсшан пишет "просоциалистические" статьи, пряча их от инквизиции в столе секретариата инквизиции в своём "рабочем" столе, а Сервантес критикует бесчеловечность королевской четы, описывая не типичные её поступки, а исключительные лишь подчёркивающие "зверство" в остальных). 7. В последующий период наступает разочарование в возможности исправить общество изучением человеческой природы и просвещением, и наступает период циничного мнения, что "человек эгоистическая машина", потакать притворству которой (притворству негров на плантациях, ленивых детей на лондонских фабриках) грех, влекущий наказание в виде уменьшения прибыли. Поэтому механистическое и технократическое мышление забывает вообще слово "гуманитарный". Слову же "гуманный", употребляемому отныне очень специфично и дифференцированно, придаются оттенки либо чудачества слишком богатых людей (типа "спортсмен спасатель", "вспомоществователь", "благодетель") либо вышколенной 19 |
употребляющегося слова. В латиноязычной практике это слово“гуманитарный". 3). Сразу же по возникновению либо усиленному всплеску словоупотребления термина "гуманитарный" культивируется мнение, что термин этот является элементом речи тех групп общества, которые являются чуть ли не единственными “носителями человечности”. 4). После этого длительный период времени термин "гуманитарный" выступает как интегрирующий в себе и учёность, ведущую к добродетели, и саму добродетель. Термин же "гуманный" в силу инверсии в лучшем случае употребляется в значении "отёсанный" (сравните: "привести в человеческий вид" звучит более заниженно, чем "воспитать человечным"). 5) Однако, и слово "гуманитарный" в период религиозного самоотречения (когда носителями лучших черт становятся "эфирные существа” сравните с парой "эфемерные”, и когда человека именуют самыми унизительными кличками) девальвирует и означает почти то же, что "человечий” (сопоставьте: “скотский”, "низменный” и т.д.). 6) В период же следующего политического потрясения, когда люди становятся нужны (ибо без них нет “материала” пушечного мяса, рядовых людей, руками которых делается история) возникает новая волна “подъёма” значений, заложенных в слове “гуманитарный”, и слово это характеризует целую гамму чувств и поступков двойственной буржуазии, ставящей феодалов перед фактом своего усиливающегося влияния, но при этом показывающей, что реформы, якобы, идут "сверху”: по желанию и доброму побуждению просвещённых аристократов. Расширяющиеся "волны" от этого культурного воздействия (подобно волнам от камня, брошенного в воду) делают более “человечным” ("гуманным”), а скорее более “человеческим” (“упорядоченным”, “терпимым”) и всё общество, в том числе и “простолюдинов”. За данным этапом, разумеется, скрывается противоречивый, но в целом “светлый" лик эпохи Возрождения, не лишённый, однако, казусов (когда Дешан пишет 222 "просоциалистические" статьи, пряча их от инквизиции з столе секретариата инквизиции в своём “рабочем” столе, а Сервантес критикует бесчеловечность королевской четы, описывая не типичные её поступки, а исключительные лишь подчёркивающие “зверство” в остальных). 7).В последующий период наступает разочарование в возможностях изучением человеческой природы и просвещением исправить общество, и наступает период циничного мнения, что "человек эгоистическая машина", потакать притворству которой (притворству негров на плантациях, ленивых детей на лондонских фабриках) грех, влекущий наказание в виде уменьшения прибыли. Поэтому механистическое и технократическое мышление забывает вообще слово "гуманитарный". Слову же "гуманный", употребляемому отныне очень специфично и дифференцированно, придаются оттенки либо чудачества слишком богатых людей (типа "спортсмен спасатель”, “вспомоществователь”, “благодетель”) либо вышколенной услужливости разбитных слуг (типа помещичьего "эй! человек!" в ресторане). То есть, в данном контексте смешение представителей разных слоев почти также предосудительно, как смешение каст в Индии, и понятие, характеризующее “человека в целом", деградирует до уровня староэскимосской традиции не называть существительное (например, "снег"), а отделываться его определениями ("белый", "мягкий", "который летит" т.д.): "статский" о чиновнике, "городовой", "половой" и т.д. Однако, при этом растет частота применение латинизма, переводящегося как "человеческий и человечный" в медицине, фармакологии, бесстрастной философии этого периода (с её “циниками” типа Ницше и “пошляками” типа Вейнингера).1 223 1 “Уходят в прошлое и розовые мечты эпохи Просвещения, этой смеющейся наследницы аскезы”,замечает Вебер М./ См.: Вебер М. Избранные произведения. -М: Прогресс, 1990, С.206. |