|
16 ление возможности. Совокупность материи и формы и есть субстанциальность, объединяющая материальное и формальное начала. Под сущностью (субстанцией) Аристотель подразумевает то, что существует само по себе, а не прибывает в чем-то другом, и этим может быть только единичное бытие оно обладает самостоятельностью, в отличие от его состояний и отношений, которые изменчивы и не независимы. Хотя под сущностью Аристотель подразумевает отдельный предмет, сама сущность не есть что-то, чувственно воспринимаемое, она есть единый носитель всех чувственно воспринимаемых свойств. Значит, о единичных вещах человек может судить по привходящим свойствам сущности: «В самом деле, общее присуще само по себе, привходящее же не присуще само по себе, а непосредственно сказывается о единичном: ведь тождественными представляются «Сократ» и «образованный Сократ»; но «Сократ» не сказывается о многих, поэтому не говорят «всякий Сократ» в отличие от того, как говорят «всякий человек» [13, с. 158]. У каждой сущности может быть бесконечное количество привходящих свойств, и при этом она является единой не привходящим образом, поскольку по существу своему она есть сущее. «Означать же сущность чего-то имеет тот смысл, что бытие им не есть нечто другое» [13, С. 129]. По вопросу об отношении сущности и привходящего Аристотель полемизирует с мнением Гераклита, Эмпедокла, Анаксагора и Демокрита (счи тавших, что одно и то же одновременно может быть и нс быть), которые, по его мнению, должны утверждать, что ни для одной веши не может быть обозначающего сущность определения, а что все есть привходящее. «Ведь именно этим отличаются между' собой сущность и привходящее; так, например, бледное есть нечто привходящее для человека, потому' что он бледен, но он не есть сама бледность. Если же обо всем говорилось бы как о привходящем, то не было бы ничего первого, о чем что-то сказывается, раз привходящее всегда означает нечто высказываемое о некотором предмете» [13, с. 129]. Следовательно, привходящее не существует без сущности, хотя и может существовать вне нее «сама бледность», «не бледное есть»; в то же время, привходящее относится к логическим понятиям («нечто высказываемое»). Итак, но Аристотелю, сущность познается не только сама по себе, но и че |
19 Аристотель утверждает, что соединение материи и формы есть акт; форма (как акт) условие и цель потенциальности; акт это форма бытия субстанции вечной и несотворенной. Значит, материя есть бытие в возможности, форма переводит бытие из возможности в действительность, то есть форма осуществление возможности. Совокупность материи и формы и есть субстанциальность, объединяющая материальное и формальное начала. Под сущностью (субстанцией) Аристотель подразумевает то, что существует само по себе, а не пребывает в чем-то другом, и этим может быть только единичное бытие оно обладает самостоятельностью, в отличие от его состояний и отношений, которые изменчивы и не независимы. Хотя под сущностью Аристотель подразумевает отдельный предмет, сама сущность не есть что-то, чувственно воспринимаемое, она есть единый носитель всех чувственно воспринимаемых свойств. Значит, о единичных вещах человек может судить по привходящим свойствам сущности: “В самом деле, общее присуще само по себе, привходящее же не присуще само по себе, а непосредственно сказывается о единичном: ведь тождественными представляются “Сократ” и “образованный Сократ”; но “Сократ” не сказывается о многих, поэтому не говорят “всякий Сократ” в отличие от того, как говорят “всякий человек” [13, С. 158.]. У каждой сущности может быть бесконечное количество привходящих свойств, и при этом она является единой не привходящим образом, поскольку по существу своему она есть сущее. “Означать же сущность чего-то (курсив мой Н. Ш.) имеет тот смысл, что бытие им не есть нечто другое” [13, С. 129.]. По вопросу об отношении сущности и привходящего Аристотель полемизирует с мнением Гераклита, Эмпедокла, Анаксагора и Демокрита (считавших, что одно и то же одновременно может быть и не быть), которые, по его мнению, должны утверждать, что ни для одной вещи не может быть обозначающего сущность определения, а что все есть привходящее. “Ведь именно этим 20 отличаются между собой сущность и привходящее; так, например, бледное есть нечто привходящее для человека, потому что он бледен, но он не есть сама бледность. Если же обо всем говорилось бы как о привходящем, то не было бы ничего первого, о чем [что-то сказывается], раз привходящее всегда означает нечто высказываемое о некотором предмете” [13, С. 129.]. Следовательно, привходящее не существует без сущности, хотя и может существовать вне нее “сама бледность”, “не бледное есть; в то же время, привходящее относится к логическим понятиям (“нечто высказываемое”). Итак, по Аристотелю, сущность познается не только сама по себе, но и через привходящие свойства, составляющие единство с сущностью единым, или одним является (а значит, и называется) то, что едино привходящим образом, и то, что едино само по себе. Это справедливо и в случае, когда что-то привходящее есть (и сказывается) для какой-либо единичной сущности, и тогда, когда привходящее сказывается о роде или каком-нибудь общем имени, например, если говорят, что “человек” и “образованный человек” одно и то же, то так говорят или потому, что образованность есть нечто привходящее для человека как единой сущности, или потому, что и “человек”, и “образованность” есть нечто привходящее для чего-то единичного (например, для какого-либо отдельно взятого конкретного человека). Разница заключается в том, что, по рассуждению Аристотеля, “и то и другое присуще единичному не в одинаковом смысле, а одно (“человек” Н. Ш.) из них присуще ему, можно сказать, как род и как нечто содержащееся в его сущности, а другое (“образованность” Н. Ш.) как устойчивое или преходящее состояние сущности” [13, С. 152.]. Некоторые положения Аристотеля дают основание полагать, что истоки понятия “реальная акциденция” (то есть акциденция, существующая вне субстанции, которой она присуща), использовавшегося средневековыми схоластами, можно найти именно в его трудах “то, чему приписывается бытие в смысле привходящего”. |