|
историзма, требует оказывать сопротивление любого рода генерализации или единообразию. Специфика изучения российского культурно-исторического пространства заключается в подорванности допостмодерных пластов, в недостаточности глубины связей нынешнего российского общества со своей культурной историей. В большей степени эта проблема порождена тоталитарным режимом, более трех четвертей XX в. нивелировавшим этнокультурные, религиозные традиции народов России, уничтожившим культуротворческие элементы наследия некоторых классов (прежде привилегированных и непривилегированных, но неугодных режиму). Огромное негативное значение оказал преднамеренный обрыв органически необходимых духовных, информационных и даже экономических контактов с внешним миром. «Постмодерные слои русской культуры залегают глубже, чем позволяет увидеть ограниченный масштаб XX в., считает М. Н. Эпштейн, они уводят туда же, где коренится сам коммунизм, к специфике российской истории и ментальности» [228,с.164]. Именно то, что делает постмодернизм зрелым выражением многих коммунистических тенденций, заставляет отодвинуть его начало вглубь российской истории, точнее, обнаружить его типологическую соотнесенность с теми особенностями российского уклада жизни, которые не имеют ясного временного измерения, относятся к числу культурных универсалий, или, если угодно, архетипов. Если коммунизм, как считал Бердяев и ряд других мыслителей, есть закономерное наследие предыдущего развития русской истории, значит, постмодерные элементы, которые не всегда можно четко отличить от премодерных, можно найти и в докоммунистическом прошлом России (выделено нами Ю.Л.). Причем если коммунизм соотносится в основном с общинным укладом хозяйства, с национальным мессианизмом и с идеей соборности, то постмодернизм охватывает более широкий комплекс представлений о структуре реальности, о ее соотношении со знаковыми системами» [228, с. 166]. 38 |
победить западную культуру в самом себе, в обществе, победить западную рациональность, деформирующую его сознание, с помощью западного же противоядия. Пройдет не так уж много времени, и под маской «постмодернистского перфорлтанса» засветится природная логика Востока. Если западный постмодернизм это заведомая игра и бессмыслица, то восточный это логика, скрытая под маской игры и бессмыслицы» [85]. По мнению З.К. Узурбакиевой, одного из российских исследователей постмодернизма, отличается «русский постмодернизм в искусстве значительно от западного, а вот латиноамериканский постмодернизм (Борхер, Кортасар) вполне с ним сопоставим» [164, с. 12]. В.М. Дианова в своем диссертационном исследовании, посвященном философии постмодернистского искусства в общемировом масштабе, считает, что в к. 70-х гг. XX классицизма», ознаменовавшаяся в. наступила эра распространением «постмодернистского постмодернизма в странах Восточной Европы и в России. Характерными чертами этого этапа исследователь определяет следующие: тяготение к эпичности, античности и метафизике, монументальности, интерес к классической Ренессансу [55, с. 213]. Историю культуры России, как и любой другой страны, невозможно осмысливать собственную вне широких мировых контекстов, но и не учитывать уникальность тоже нельзя. Рассматривая отечественную очередь, культуру в постмодернистском ключе, необходимо, в первую отметить как одну из главных ее характеристик: многослойность жизненного уклада, непреходящие контрасты и противоречия российской культуры, как бы одновременно существующей в различных исторических эпохах. С другой стороны, тактика постмодернизма, всегда устремленная к пограничным столкновениям и конфликтным зонам, к освобождению от историзма, требует оказывать сопротивление любого рода генерализации или единообразию. Специфика изучения российского 92 культурно-исторического пространства заключается в подорванности допостмодерных пластов, в недостаточности глубины связей нынешнего российского общества со своей культурной историей. В большей степени эта проблема порождена тоталитарным режимом, более трех четвертей XX в. нивелировавшим этнокультурные, религиозные традиции народов России, уничтожившим культуротворческие элементы наследия некоторых классов привилегированных и непривилегированных, но неугодных (прежде режиму). Огромное негативное значение оказал преднамеренный обрыв органически необходимых духовных, информационных и даже экономических контактов с внешним миром. «Постмодерные слои русской культуры залегают глубже, чем позволяет увидеть ограниченный масштаб XX в., считает М.Н. Эпштейн, они уводят туда же, где коренится сам коммунизм, к специфике российской истории и ментальности. Именно то, что делает постмодернизм зрелым выражением многих коммунистических тенденций, заставляет отодвинуть его начало вглубь российской истории, точнее, обнаружить его типологическую соотнесенность с теми особенностями российского уклада жизни, которые не имеют ясного временного измерения, относятся к числу культурных универсалий, или, если угодно, архетипов. Если коммунизм, как считал Бердяев и ряд других мыслителей, есть закономерное наследие предыдущего развития русской истории, значит, постмодерные элементы, которые не всегда молено четко отличить от премодерных, можно найти и в докоммунистическом прошлом России (выделено нами Н.Р.). Причем если коммунизм соотносится в основном с общинным укладом хозяйства, с национальным мессианизмом и с идеей соборности, то постмодернизм охватывает более широкий комплекс представлений о структуре реальности, о ее соотношении со знаковыми системами» [196, с. 166]. Постмодернизм в России складывался в неблагоприятных социокультурных условиях сформиовавшегося на большую часть XX в. а затем разрушавшегося изнутри тоталитаризма при отсутствии нормального 93 |