Проверяемый текст
СИКЕВИЧ З.В. НАЦИОНАЛЬНОЕ САМОСОЗНАНИЕ РУССКИХ: СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ ОЧЕРК: УЧЕБНОЕ ПОСОБИЕ. М.: МЕХАНИК, 1996. 204 с.
[стр. 111]

выступающие в качестве его соглядатаев, «агентов» влияния «пятой колонны» и т.п.
Представление о «заговорах» первый признак
установки националистической установки.
По существу 25 миллионов русских сегодня превратились действительно в «нежелательных иностранцев», хотя ни они, ни их
предки, не помышляли покидать свою страну, перемещались по ее территории по «оргнабору» или движимые идеей братской помощи в строительстве «светлого будущего».
Сегодня их называют колонистами.
Так ли это? Пожалуй, но не в большей степени, чем белое население США, потомки испанцев в Мексике или пражские немцы, как бы ни были неожиданны эти аналогии.
Скорее всего, они жертвы истории, о которых до времени предпочли забыть.
Однако при всей внешней схожести положение русских в новом зарубежье обнаруживает существенные региональные отличия: вряд ли можно утверждать, что новая русская диаспора составляет некую единую общность по перспективам судьбы, как это видится российским политикам и средствам массовой информации.
Различий немало.
По своему правовому статусу русские во всех новых независимых государствах объявлены национальными меньшинствами, хотя правовое положение далеко не всегда
согласуются с их реальной численностью.
Кроме того, если в одних государствах
существует правовая дискриминация «неграждан», а это в массе своей русские, то в других бывших союзных республиках ведется негласная политика «выдавливания» чужаков на их историческую родину, как, например, в Средней Азии.
Скажем, в Латвии русский хотя бы в судебном порядке может оспаривать с его точки зрения дискриминационные нормы, в Ташкенте же его попросту лишат работы («по сокращению штатов») или понизят в должности за недостаточное владение государственным языком, уровень знания которого
[стр. 1]

На эту и без того тяжелую социально-психологическую травму накладываются еще два немаловажных обстоятельства, усугубляющих драматизм положения этих «эмигрантов поневоле».
Во-первых, около половины русских нового зарубежья родились в этих местах, именно там их «малая родина», их Дом -привычный уклад жизни, среда обитания; с Россией же их связывают только язык и происхождение, поэтому возвращение на так называемую историческую родину для них не одни лишь экономические и материальные издержки переезда, но коренная ломка устоявшихся привычек и ценностей.
Лингвисты отмечают, что русские в союзных республиках, особенно на Кавказе и в Средней Азии, со временем даже начинают говорить по-русски с акцентом, типичным для коренных жителей этих регионов.
Во-вторых, крайне мала доля тех, кто свободно владеет новыми государственными языками, ведь раньше повсеместно -на улицах и в учреждениях, на местных партийных форумах -основным языком общения был русский, а не язык титульного населения той или иной республики.
Таким образом, уехать или остаться почти неразрешимая дилемма для каждого из них.
Между тем, отношение к русским в бывших республиках Союза стало ухудшаться еще до его распада: так, по данным ВЦИОМ (сентябрь 1991 года) о его ухудшении, в частности, говорили 79% русских в Молдавии, 75% в Киргизии, 54% в Азербайджане, 59% в Западной Украине и даже треть национального меньшинства во внешне благополучном Казахстане.
По данным социологических исследований неприязнь к русским (русофобия) один из наиболее распространенных этностереотипов в массовом сознании «нерусского» населения бывшего СССР, который имеет как культурно-исторический, так и политический контекст.
На протяжении десятков, а то и сотен лет, еще со времен Российской империи, по всему периметру национальных окраин проводилась достаточно целенаправленная русификация, которая наряду с очевидными преимуществами (приобщение к русской культуре, а опосредовано и к европейской, формирование кадров национальной интеллигенции, интенсификация экономики посредством приезжих русских специалистов и др.) несла с собой и немалые потери для местного населения частичную этнокультурную денационализацию, особенно малочисленных (народы Крайнего Севера, Сибири и Дальнего Востока) и родственных народов (украинцы, белорусы) размывание национального самосознания, а в перспективе угрозу существования этнической общности.
Иными словами, происходил процесс аккультурации, отмечаемый западными этнологами в ходе проникновения европейских моделей цивилизации в страны «(третьего мира».
С образованием СССР в республиках постоянно росло число русских школ за счет национальных, основным языком преподавания в вузе тоже стал русский, который в крупных городах почти полностью вытеснил родной из сферы делопроизводства и делового общения.
Местные языки все больше уходили в семью и в быт, продолжая более или менее полноценно функционировать лишь в сельской местности.
Так, в ходе опроса «Межнациональные отношения студенчества СССР» (1988 1989 гг.) выяснилось, что лишь 58% студентов-узбеков в совершенстве владеют родным языком, в то время как по-русски свободно говорят 77% из их числа.
Еще большей оказалась языковая денационализация на Украине: даже в семье общались по-украински только 67% студентов этой национальности (с друзьями 55%), исчезал из обихода казахский язык, которым Даже в обращении с родителями пользовались лишь две трети опрошенных студентов-казахов (с друзьями говорили по-казахски 46%).
В Белоруссии к моменту возникновения государственности родной язык рисковал превратиться в мертвый, наподобие латыни: менее 63% студентов-белорусов в момент опроса считали язык своей национальности родным, и, если 97% из их числа свободно говорили по-русски, то по-белорусски всего лишь 39%.
[2] Скрытое «выдавливание» национальных языков на периферию культуры сопровождалось и искоренением национальных обычаев под видом борьбы с религией.
Конечно, подобная борьба в не меньшей, если не в большей степени коснулась и русских, к тому же особое рвение в искоренении «пережитков прошлого» проявляли вовсе не русские, а местная власть, выслуживаясь перед Центром, однако все это за давностью времени и по закону этнической комплиментарное™ забылось, и уничтожение народных традиций с началом перестройки стало приписываться исключительно «злонамеренности» русских, которые «нас» стремились лишить этнической идентичности.
Еще более очевиден политический мотив русофобии: на уровне массового сознания антипатия к русским неосознанно переводится на уровень советофобии неприятия всего связанного с советским периодом исторического развития, рус ские же воспринимаются как персонифицированное воплощение имперской идеи, т.е.
не как носители определенной национальной культуры, а представители бывшего Центра, выступающие в качестве его соглядатаев, «агентов» влияния, «пятой колонны» и т.п.
Представление о «заговорах» первый признак
формирования националистической установки.
Если этнокультурный мотив неприязни к русским типичнее для Средней Азии, то русофобия в форме советофобии скорее отличает массовое сознание коренного населения балтийских государств.
Подобные стереотипы представителей титульного населения вновь образованных государств вполне сознательно подогреваются официальной политикой властей: почти во всех бывших союзных республиках взят курс на строительство национальных унитарных государств, что далеко не всегда соответствует реальному соотношению национальных общин в населении государств (см.
табл.
2).
Кстати, Россия наряду с Арменией и Азербайджаном имеет наиболее однородный в национальном отношении состав населения, но как раз Россия является федеративным, а не унитарным государством: в отличие от той же Латвии или Казахстана, где о национальном большинстве вообще можно говорить лишь с определенной натяжкой.
По существу, 25 миллионов русских сегодня превратились действительно в «нежелательных иностранцев», хотя ни они, ни их
отцы, а то и деды-прадеды, не помышляли покидать своей страны, перемещались по ее территории по «оргнабору» или движимые наивной идеей братской помощи в строительстве «светлого будущего».
Сегодня их называют колонистами.
Так ли это? Пожалуй, но не в большей степени, чем белое население США, потомки испанцев в Мексике или пражские немцы, как бы ни были неожиданны эти аналогии.
Скорее всего, они жертвы истории, о которых до времени предпочли забыть.
Однако при всей внешней схожести положение русских в новом зарубежье обнаруживает существенные региональные отличия: вряд ли можно утверждать, что новая русская диаспора составляет некую единую общность по перспективам судьбы, как это видится российским политикам и средствам массовой информации.
Различий немало.
По своему правовому статусу русские во всех новых независимых государствах объявлены национальными меньшинствами, хотя правовое положение далеко не всегда
согласуется с их реальной численностью.
Вряд ли русский в той же Нарве, где титульного населения менее 10%, в Симферополе или казахстанском Уральске внутренне примирится с новой для себя ролью, психологически освоит ее.
Совершенно иная картина, к примеру, в Армении или Литве, где правовой статус корреспондирует с процентным соотношением в составе населения титульной национальности и русских.
Кроме того, если в одних государствах
(наиболее отчетливо в Латвии и в Эстонии) существует правовая дискриминация «неграждан», а это в массе своей русские, то в других бывших союзных республиках ведется негласная политика «выдавливания» чужаков на их историческую родину, как, например, в Средней Азии.
Скажем, в Латвии русский хотя бы в судебном порядке может оспаривать с его точки зрения дискриминационные нормы, в Ташкенте же его попросту лишат работы («по сокращению штатов») или понизят в должности за недостаточное владение государственным языком, уровень знания которого
никак и нигде не оговорен.
В этом смысле особенно характерен пример Казахстана, где русские вместе с украинцами и белорусами (соответственно 6% и 3,5%) численно превышают титульное население казахов.
К тому же Северный Казахстан был освоен русскими еще в XVII-XVIII вв.
наряду с Сибирью и Дальним Востоком.
До середины тридцатых годов Казахстан вообще входил в состав РСФСР на правах автономии, о чем сегодня многие позабыли.
Между тем, на прошедших недавно выборах в представительные органы власти этой республики кандидаты-казахи составили 77% списочного состава лиц, претендующих на депутатские должности.
Случайно ли идет речь о переносе столицы государства на север, где преобладает русское население? В перспективе этот регион может превратиться в очередную «горячую точку» на карте бывшего СССР, тем более, если русскому языку будет отказано в статусе второго государственного языка.
Думается, стремление Н.
Назырбаева к созданию «Евро-азиатского» союза во многом обусловлено тем, что он является главой по сути своей бинационального государства.
Наконец, и в этом третье различие, ограничение в правах на собственность или даже потеря рабочего места, не говоря уже о косом взгляде на улице, не идут ни в какое сравнение с угрозой жизни, личной безопасности, как в Азербайджане, Грузии, Таджикистане, других «горячих точках» на территории бывшего Союза.
Конечно, эмиграция русского населения из зон военного конфликта будет неизмеримо выше, чем из той же Прибалтики при всех реальных нарушениях прав человека и гражданина.
Для формирующейся на территории новых государств русской диаспоры возможны три пути приспособления к новым условиям жизни: инкорпорация, т.е.
включение в местное общество при сохранении национальной самобытности; ассимиляция на основе аккультурации; репатриация, возвращение в Россию.
Конечно, предпочтительнее всего первый вариант, однако он предполагает благожелательную готовность титульной национальности на это включение.
Можно предположить, что такой путь может быть реализован на Украине и в Белоруссии с учетом родственности культур и языков всех восточнославянских народов.
В иных же вновь образованных государствах инкорпорация вряд ли возможна прежде всего ввиду распространения неприязни к русским, как к таковым, или к «агентам» бывшей империи.
Вероятность ассимиляции также невелика из-за различий этнокультурного и цивилизационного характера (как в Балтии, так и в Средней Азии), остается, таким образом, некое зыбкое сосуществование с местными жителями или репатриация.
По данным ВЦИОМ в ближайшее время собирается переехать в Россию от 400 тысяч до 2 миллионов человек, а до 2000 года от 4 до 6 миллионов человек, причем наибольший поток переселенцев ожидается из Средней Азии и Казахстана, откуда собирается выехать более трети русского населения, наименьший с Украины и из Белоруссии примерно каждый десятый.
Возвращение всех русских вряд ли возможно, особенно в условиях дестабилизации и самого Российского государства, отсутствия рабочих мест, соответствующих обоснованным притязаниям русских нового зарубежья в большинстве своем горожан, имеющих высшее образование и высокий уровень квалификации.
Маловероятна и полноценная интеграция в полиэтническую общность, и тем более федерализация вновь образованных государств.
Между тем, создание государственности только для одного, титульного, народа чревато взрывоопасными ситуациями, в особенности учитывая этническую «чересполосицу» практически по всей территории бывшего СССР.
Если в новых государствах не будет осуществляться политика «нациеобразования» на общегражданской, а не этни ческой основе, эти страны очутятся перед фактом реального распада по примеру Советского Союза.
Qei-одня эта проблема наиболее остро стоит в Грузии (Абхазия), Азербайджане (Карабах), Молдавии (Приднестровье) конфликты временно «заморожены», но не могут быть решены в рамках государственного устройства этих стран, точно так же как и в бывшей Югославии, где иллюзорный мир удерживается исключительно силой оружия войск НАТО.
Ясно, что этнонациональное государство как на обломках бывшего Союза, так и на Балканах не более чем опасный политический миф, который ни к чему хорошему, кроме розни и войны, не приведет и привести не может.
России еще предстоит выработать целостную политику в отношении своих соотечественников, оказавшихся «иммигрантами поневоле».
Сегодня она отсутствует делами беженцев занимаются десятки государственных и общественных организаций, действия которых не согласованы, а судьба же «остающихся» русских чаще всего становится предметом политического торга и дипломатических игр, мало затрагивающих судьбы конкретных людей.
Между тем наличие многомиллионной русской диаспоры может стать или источником постоянно тлеющей напряженности в отношениях России со своими ближайшими соседями (наиболее наглядный пример Крым) или, напротив, превратиться в некое «ядро», интегрирующее огромное пространство бывшего Союза в новое, наподобие Европейского, сообщество цивилизованных государств и доброжелательных друг к другу народов.
Пока это еще отдаленная перспектива: недоверие и подозрительность к «старшему брату» еще не один год будет отягощать сознание прежних «братьев меньших».
К сожалению, недоверие и подозрительность отличают отношения многих национально-территориальных субъектов Российской Федерации не только к новому центру, но и к русским, чему этот центр нередко и сам способствует в отсутствие целостной продуманной национальной политики и реального равноправия между русскими и «нерусскими» субъектами Федерации.
Об этом следующая глава книги.
ГЛАВА 4.
«ПОДВОДНЫЕ КАМНИ» РОССИЙСКОГОФЕДЕРАЛИЗМА Характер национальных отношений в Российской Федерации прежде всего обусловлен ее национально-территориальным устройством.
Напомним, что Россия единственное федеративное государство из числа образовавшихся после распада СССР.
В других государствах автономии не стали субъектами, формирующими государственность, и рассматриваются в контексте национальных меньшинств.
[1] Кроме того, Россию отличает существенное преобладание титульного населения не только в целом по Федерации, но и в большинстве регионов, включая республики, входящие в ее состав.
Именно республики в той или иной степени образуют основную «зону напряженности» России, и речь здесь идет, главным образом, об этническом взаимодействии русских и «нерусских», за исключением Северного Кавказа, где русские в ряде случаев (в частности, в осетино-ингушском конфликте) выступают как «третья сила», разъединяющая конфликтующих.
Специфической зоной напряженности являются крупные российские города, и прежде всего Москва и Санкт-Петербург, где, несмотря на численное преобладание русских в связи с возрастающей инонациональной миграцией, чаще всего не регистрируемой, «нерусские» переселенцы воспринимаются местным населением по данным исследований как «нежелательные чужаки», чему немало способствует экономический кризис и растущая безработица.
Усугубляется межэтническая напряженность в местах расселения малочисленных народов Крайнего Севера и Сибири, находящихся под угрозой этнического растворения вследствие нарушения экологического баланса и хозяйственной актив-48 ности центральных ведомств, к тому же велики цивилизаци-онные различия взаимодействующих этнических общностей.
Тревожность массового сознания русских повышается за счет потенциальной вероятности распада России по примеру СССР (надо сказать, что эта «тема» постоянно муссируется средствами массовой информации), а также в силу определенного «комплекса вины» за все «покорения», репрессии и депортации прошлых лет, которым подверглись «нерусские» народы Российской империи и Советского государства.
Именно эта тревожность формирует неблагополучный этнопсихологический фон национальных отношений, который не в полной мере учитывается в национальной политике РФ.
В российских автономиях сейчас живет около 26 миллионов человек, из которых титульные народы составляют всего 10 миллионов т.е.
менее 40% всего населения.
Менее 55% общей численности титульных народов проживает в границах своих образований.
Уже этих данных достаточно, чтобы понять, что сегодня автономии лишь весьма приблизительно отражают реальное расселение российских народов.
Если предъявить к национально-территориальным субъектам Российской Федерации, как это предлагается рядом специалистов, лишь два простых требования большинство представителей титульной национальности в границах своей автономии и проживание большинства представителей титульной национальности в пределах своего образования то этому принципу расселения будут соответствовать согласно переписи 1989 года лишь Дагестан, Чечня, Кабардино-Балкария, Северная Осетия, Тува и Чувашия, т.е.
шесть национально-территориальных образований из тридцати одного.
(См.
таблицу 3).
Иными словами национальные автономии существуют на многонациональных территориях: так, в частности, карелов в Карелии только 10%, хакассов в Хакассии 11,3%, в Башкортостане, где новая конституция закрепляет право на самоопределение лишь одной нации, «давшей название республике», титульное население составляет всего 21,9%, в то время как национальных «меньшинств» в 3,5 раза больше (в том числе более чем миллионное татарское население).
Вступают в «особые» отношения с Центром не только такие крупные по населению и ресурсам республики как Татарстан и Башкортостан, но и значительно меньшие по размерам образования.
Другие, напротив, имея и без того незначительную территорию, стремятся разделиться: так, например, в небольшой Карачаево-Черкессии уже была попытка провозгласить три национальных и две казачьих республики, которая, правда, пока не увенчалась успехом.
В другом конце России, в иной природной и национальной среде происходят аналогичные процессы: после провозглашения на сессии облсовета Еврейской автономной области республикой, четыре из пяти административных районов этого образования заявили о выходе из нее и переходе под юрисдикцию Хабаровского края.
Претензии области не удовлетворены, основная причина в том, что евреи составляют менее 5% населения.
Эти и другие многочисленные примеры изменения статуса образования преследуют не цель национального возрождения и реализации этнокультурных интересов, а расширение властных полномочий местных элит.
Подобные тревожные тенденции могли бы быть преодолены новым типом федерализации России по территориальному, а не национальному признаку, причем такое решение кажется не только оптимальным, но и справедливым.
Ведь края и области, имеющие лишь теоретически по конституции равные права с республиками, составляют основной экономический потенциал страны, не говоря уж о человеческих ресурсах.
Принятие новой Конституции лишь частично сгладило все эти противоречия: не все субъекты Федерации проголосовали за нее, и это открывает возможности для выдвижения очередных претензий.
[1] Однако решение национальных проблем как малых, так и крупных народов России, снижение степени этнического риска возможно лишь при сохранении целостности и стабильности государства, ибо в условиях смешанного проживания народов России любой из межэтнических конфликтов как бы волнами расходится по всей стране, разрывая не только национальное, но и политическое, в целом социальное «пространство».
Конфликт в том смысле, в каком его принято понимать (насильственные действия, война), является лишь заключительной фазой развития межнациональной напряженности.
Силовой фазе конфликта предшествует отчуждение и неприязнь.
Отчуждение в какой-то мере всегда отличает взаимодействие различных этнических общностей и выражается в стремлении к национально однородным бракам, к мононациональному дружескому общению, к минимизации контактов с инонациональной средой, за исключением неизбежных -производственных и бытовых.
Как показывают данные социологических исследований, именно такое поведение характерно в последние годы для этнодисперсных групп в крупных российских городах, для русской диаспоры во вновь образованных государствах на территории бывшего СССР.
Отчуждение в этноконтактной среде чаще всего обусловлено, кроме причин ситуативного характера, этнокультурными различиями, несхожими стереотипами поведения.
Переход в стадию неприязни связан, во-первых, с причинами экономическими (большая экономическая успешность одной этнической общности по сравнению с другой, особенно в условиях смешанного проживания и общего снижения уровня жизни всего населения), " во-вторых, правовыми (дискриминация одной этнической общности в пользу другой), в-третьих, политическими (сознательная манипуляция массовым сознанием со стороны национальных движений и политических партий), и, наконец, в-четвертых, культурными (частичная этническая денационализация, угрожающая самому существованию народа, вина за которую экстраполируется на общность соседствующую).
Для жителей крупных российских городов (прежде всего русских) ведущими оказываются экономические и психологические мотивы неприязни, для населения бывших союзных республик, российских автономий в большей мере политические, культурные и правовые.
Конфликт обычно уже выходит за пределы собственно межэтнических отношений, ибо в него оказываются втянутыми люди не только по национальному признаку, но и политическим пристрастиям, включенности в те или иные группы «влияния», и, естественно, просто по месту жительства в зоне конфликта.
[2] По данным Российского Независимого Института Социальных и Национальных проблем (опрос 1994 года) 62% россиян полагают, что межнациональные конфликты могут привести к распаду России, лишь 14% придерживается противоположного мнения (22% затруднились ответить).
Профессор А.Г.
Здравомыслов [3] группирует конфликты по тем притязаниям, которые выдвигаются в их контексте: 1) территориальные (для России наиболее типичным из этой группы конфликтов является осетино-ингушский); 2) сецессионные, предполагающие выход одной из частей государства из его состава (в настоящее время такого рода требования характерны для Чечни, а также для национальных движений Татарстана и Башкортостана); 3) статусные (местные власти добиваются расширения властных полномочий, т.е.
повышения своего статуса).
К названным типам конфликтов можно добавить еще конфликты цивилизационного характера, возникающие из-за несхожества культур и национальных менталитетов.
Все типы конфликтов в настоящее время прослеживаются на Северном Кавказе, который без сомнения является наиболее взрывоопасной зоной напряженности Российской Федерации.
На этом регионе следует остановиться подробнее, т.к.
именно на Кавказе как «в капле воды» отражаются все противоречия и подводные камни российской национальной политики.
Кавказ это определенная исторически сложившаяся система отношений, традиций и неписанных норм поведения, и в этом смысле правомерно говорить о некоем общем кавказском менталитете как веками формировавшемся образе жизни и мироощущении.
Уродливое и оскорбляющее представителей кавказских народов словосочетание «лицо кавказской • национальности» в определенной мере как раз и отражает восприятие не-кавказцами, и прежде всего русскими, Кавказа как культурно-исторической и социально-психологической целостности.
Действительно, несмотря на территориальную принадлежность Северного Кавказа России и государственную независимость трех закавказских республик, Кавказ, образно говоря, -неделим, ибо за столетия совместного существования на относительно ограниченной территории судьбы десятков больших и малых народов настолько сплелись, что проведение отчетливых границ между ними, тут же неоспоренных ближайшими соседями, становится неразрешимой проблемой.
В этом как раз и состоит, с одной стороны, опасность, с другой же, бесплодность территориальных конфликтов в этом регионе.
Хрупкое равновесие кавказских этносов, неустойчивость межэтнического взаимодействия в условиях собственных геополитических интересов с одной стороны России, с другой -Турции и Ирана превращают этот регион евро-азиатского по-рубежья в источник постоянно «тлеющей» войны.
Ибо, в любой из конфликтов по законам общекавказской комплиментарное™ немедленно оказываются вовлеченными наряду с непосредственными участниками событий и все соседи по кавказскому «дому».
Именно общекавказскую солидарность использует в своей деятельности мощное транснациональное Движение Конфедерация народов Кавказа, созданное еще в 1989 году с целью, по словам ее президента Мусы Шанибова, «воссоздания единого кавказского мышления и кавказского сознания».
С течением времени эта общественная организация стала параллельной властью, которая одними признается в роли равноправных партнеров (Чечня), другими игнорируется или даже вызывает неприятие со стороны официальных органов как более популярный конкурент в борьбе за власть не столько формальную, сколько неформальную (Кабардино-Балкария, Дагестан).
Если на первых порах движение действительно выполняло миротворческие функции, которые постулировало в своих программных документах, предотвратив, в частности, столкновение между чеченцами-акинцами и лакцами в Дагестане, то вмешавшись с 1992 года в грузино-абхазский конфликт, а затем и в чеченский, превратилось в откровенно дестабилизирующую силу.
Знаменательно, что в число народов Кавказа Конфедерацией приняты и казаки, поэтому договор одного из атаманов о дружбе с Д.
Дудаевым, не так и абсурден, как кажется на первый взгляд: часть казачества обладает как бы двойным самосознанием русско-кавказским, и ближайшие соседи иной раз оказываются казакам ближе, чем родные «по крови» москвичи или сибиряки.
О специфике казачьего менталитета говорят, в частности, и данные одного из наших исследований, приведенные во второй части книги.
Взрывоопасность Кавказа предопределена и его географическим положением на стыке двух цивилизованных систем (источник цивилизационного конфликта), причем, если в Закавказье в качестве форпоста христианской цивилизации выступает Армения, а исламской Азербайджан, то на Северном Кавказе лидером продвижения ислама стала Чечня, что отчетливо проявилось в ходе чеченской войны, когда сторонники Дудаева «в пику» России и российской Конституции выдвинули лозунг «Чечня субъект Аллаха».
В самой Чечне цивили-зационным «антиподом» выступают как местные русские, в основном, мигранты времен первых пятилеток и послевоенных лет, а также терские казаки со своими собственными культурными стереотипами и менталитетом.
Столкновение этих трех сил между собой на фоне развернувшейся военной компании, когда уже все жители региона, независимо от национальной принадлежности, становятся «жертвами» федеральной армии, делает чеченский конфликт особенно опасным и трудноразрешимым.
В российском сознании издавна сложился особый «образ Кавказа», излишне мифологизированный и довольно далекий от реальности, который, тем не менее, косвенно влияет на кавказскую политику России, на восприятие представителей кавказских народов, приезжающих в центральную Россию.
«Покорение Кавказа», а попросту говоря, колонизация этого региона, ибо большая часть Северного Кавказа была все же покорена, воспринимается нами сквозь флер «Кавказского пленника» и «Бэлы», а реальных Шамиля и Хаджи-Мурата вытеснили из нашего восприятия мощные художественные образы Л.
Толстого.
В определенном смысле русское восприятие Кавказа литературно, как литературен и мистифицирован «злой чечен», сегодня превратившийся в «лицо кавказской национальности», которое «нас» грабит и убивает.
Именно антикавказская мотивация сегодня, судя по данным наших исследований, становится «ядром» этнонегативизма русских.
Реальность значительно прозаичнее: именно на Кавказе наиболее отчетливо, имея ввиду и территорию бывшего СССР и России, вошли в почти неразрешимое противоречие принцип территориальной целостности и право народа на самоопределение.
Причем, если одни (в России чеченцы, вне ее -абхазы, карабахские армяне, осетины Южной Осетии) настаивают на соблюдении второго из них, то Россия, Грузия и Азербайджан настаивают на незыблемости государственных границ в духе Хельсинских соглашений и собственных Конституций.
Правовая коллизия заключается в том, что отделение части территории вместе с народом, проживающим на ней, неизбежно нарушает территориальную целостность уже существующего государства и, таким образом, законное отделение вообще невозможно, особенно, если государство, от которого отделяются, не согласно с этим.
Конфликт неизбежен и поэтому азербайджанцы пытались «усмирить» армян, грузины -абхазов, а российская армия чеченцев.
Международное право в этом отношении весьма противоречиво, лучший пример тому Югославия.
Распад Федеративной республики Югославии был признан в духе реализации права народов на самоопределение, в то время как в Боснии отдано предпочтение территориальной целостности этого государства, а право на самоопределение боснийских сербов ущемляется.
В то же время надежда на боснийское «нациестроительство», которое бы объединило соперничающие общности, равна нулю.
На Кавказе ситуация еще более многослойная.
Так, Чечня заявила права на полную независимость, хотя имеет лишь одну внешнюю границу с Грузией, которая к своему северному соседу относится более, чем настороженно, памятуя активное вмешательство чеченских добровольцев в грузино-абхазский конфликт.
Кроме того, в новой Конституции право на выход «субъекта» из ее состава вообще не декларируется.
Карабах с его практически мононациональным составом населения желает выйти из состава одного государства (Азербайджана) и войти в состав другого государства (Армении).
Южная Осетия, где осетин и грузин примерно поровну, хочет воссоединиться с российской автономией Северной Осетией и, таким образом, опосредованно войти в состав России.
Наконец Абхазия, также как Чечня, требует государственной независимости, хотя и не исключает возможность вхождения в состав России на правах субъекта Федерации.
Конечно, право народа на самоопределение бесспорно, но ведь оно может быть обеспечено не одним лишь территориально-государственным самоопределением, которое является лишь крайней формой его выражения, почти заведомо ведущей к конфликту.
Первичным является индивидуальное самоопределение человека независимо от его национальной принадлежности, т.е.
безукоснительное, обеспеченное законом, практическое соблюдение гражданских прав.
Безусловное соблюдение прав человека независимо от его отнесения к коренным или некоренным, к национальному большинству или национальному меньшинству, к проживающим на «своей» этнической территории или вне ее все это заметно снижает опасность не только регионального сепаратизма и сецессионных конфликтов, но практически сводит на «нет» и межэтническую напряженность на стадиях отчуждения и неприязни.
Если чеченец в Петербурге, а петербуржец в Грозном в равной мере будут чувствовать себя равноправными гражданами, а не лицами какой-нибудь национальности и, главное, это восприятие утвердится не только в правовых актах, которые в России чаще всего не выполняются, но и на уровне массового сознания, всякий дальнейший территориальный передел станет бессмысленным и целостность России будет обеспечена не силой оружия, а выбором ее граждан.
Для России в перспективе оптимальным было бы не формальное правовое, а истинное, на групповом и индивидуально-личностном уровне, формирование российской нации, трактуемой не только как многоэтничное суверенное сограж-данство, но и сообщество в духе единой российской комплиментарное™.
Оформление России как нации-государства с единым общероссийским самосознанием представляется оптимальной моделью полиэтнического бытия в наших условиях, однако обретение «своей» государственности на «своей» территории все еще видится чуть ли не единственным средством сохранения культурной самобытности и этнополитического самоутверждения.
[4] , Россия состоялась как независимое государство, но россияне как нация еще не сложились, исход же этой исторической драмы зависит не только от политики российского руководства, но и общественного сознания граждан нашей страны.
Национальное самосознание не может существовать автономно, без соотнесенности, сравнения «себя» с «другими».
В определенном смысле ощущение этнической идентичности и есть фиксация различения: «мы» не «они».
[1] Эту особенность отмечают и современные западные антропологи, в интерпретации которых этническая группа это «осознающая себя группа людей, которые придерживаются общих традиций, не разделяемых другими группами, с которыми она находится в контакте».
[2] Однако одних лишь «общих традиций» для ощущения своего сходства явно недостаточно, тем более, что и традиции трансформируются со временем, адаптируясь к иной социальной реальности.
[3] Значительно существеннее те границы, которыми та или иная этническая общность очерчивает свое специфическое культурное содержание: по мысли Фредерика Барта, «культурные черты, которые обозначают эту границу, могут меняться; культурные характеристики членов этнических групп также подвержены трансформации; организационные формы и те могут изменяться.
И только факт постоянной дихотомии между членами (группы) и "внешними" позволяет нам определить общность и исследовать изменения культурных форм и содержаний».
[4] И.С.
Кон обращает внимание на другую особенность этнической идентичности [5] «различные модальности», благодаря которым сходство между «нами» может актуализироваться в разнообразных формах, с различной степенью интенсивности.
Действительно, идентичность константна в том смысле, что без нее невозможно сохранение этнической общности, а, следовательно, и этнического сознания, вместе с тем сами признаки этого сходства видоизменяются, ибо обусловлены не только психологически, но и социально.
Принято считать, что этническая идентичность ориентируется на прошлое, как бы обращена вспять и базируется прежде всего на осознании общности' происхождения, традиций и верований, ощущения межгенерационной преемственности.
[6] Так ли это? Действительно, что именно «нас», отличая от «них», объединяет в первую очередь? Общность территории? Государство? Но ведь представители одного и того же этноса могут жить в пределах различных государств (русские в России и русские в Узбекистане, немцы в России и немцы в Германии и т.п.) или вообще не иметь собственной территории как цыгане, тем не менее сохраняя свою этническую идентичность.
Может быть, значимы внешние особенности физического типа, т.е.
расовые признаки? Но ведь среди современных русских встречаются люди со слабо выступающими скулами и широкоскулые, с прямыми и курносыми носами, широко открытыми и раскосыми глазами, с тонкими и полными губами.
Сегодня, в результате смешения рас и этносов, чистые этнические типы почти не сохранились, а, кроме того, почти 30% населения планеты принадлежит к смешанным и промежуточным в расовом отношении группам.
Наконец, случается, что один этнос (большинство латиноамериканских) вообще состоит из людей, принадлежащих к различным расам.
Наиболее известный пример США, где американские негры составляют такую же неотъемлемую часть американского народа, как и потомки англичан, французов, итальянцев или немцев.
Словом, определение этнической принадлежности людей на основе внешних (антропологических) признаков также приблизительно, как и стремление «приписать» этнос к некоей устойчивой территории.
Конечно, существуют обыденные представления о типичной внешности того или иного этнофо-ра (эстонец голубоглазый блондин, а грузин брюнет с «орлиным» носом и т.п.), однако они не могут быть перенесены на всех представителей народа.
Можно ли отличить «своих» от «чужих» по языку? Может быть, именно язык является непременным атрибутом этни ческой идентичности? На первый взгляд, так оно и есть, и в особых доказательствах не нуждается.
Однако англичане, австралийцы, жители США, большая часть канадцев все они говорят по-английски, хотя это и разные народы.
В России отдельные группы мордвы говорят сегодня на трех разных языках: мокшанском, на эрзя и на русском, который для части этого этноса стал родным.
Общность языка отсутствует даже у украинцев, каждый восьмой из них русскоязычен, не говоря уж об украинцах США или Канады.
Большинство карел и говорят, и пишут только по-русски.
Среди вепсов, по происхождению близких к карелам и проживающих на территории Ленинградской области, собственный язык финской группы помнят только пожилые люди.
А в целом, по данным переписи 1989 года 18 миллионов граждан бывшего СССР назвали своим родным языком язык других народов.
Нередко основная часть этноса сохраняет традиционный язык, а отделившаяся этническая группа, живущая в инонациональном окружении, переходит на язык этого окружения, не теряя своего этнического самосознания (именно так произошло с потомками «первой волны» русской эмиграции или с многочисленной армянской диаспорой).
Точно так же и евреи, рассеянные волею исторических судеб по всему миру.
Многие из них не знают ни одного из еврейских языков (иврита или идиша), но тем не менее, обладают этнической самоидентификацией, т.е.
осознают себя евреями.
Совсем иное дело особенности культуры, этнические черты образа жизни народа, которые, по мнению большинства этнологов, являются непременным атрибутом выделения этнической общности из числа себе подобных.
[7] И если некоторые из них по мере цивилизационного развития, процесса урбанизации и распространения средств массовой информации стали «размываться» (своеобразие орудий труда, трудовых навыков, особенности жилища, пищи, одежды, своеобразие проведения досуга и др.), что привело к «усреднению» этнокультурных элементов, то в быте и в общении людей между собой этническая специфика сохраняется и поныне.
Широко известен пример болгар, которые в знак согласия не кивают головой, как большинство других народов, а качают ею слева направо.
Европейцы хлопают руками в знак одобрения или восхищения, а китайцы в знак горя или разочарования.
Одни привыкли сидеть на стульях, для других предпоч тительнее поза «по-турецки», японец садится на корточки, а индейцу привычнее устроиться, подложив под себя одну ногу.
Таких примеров бесчисленное множество, и все они, с.
одной стороны, консолидируют членов одной этнической общности, с другой же, способствуют различению их между собой.
[8] Усвоение этнокультурной информации происходит как непроизвольно (бессознательно, основываясь на подражании), так и осознанно, в ходе социализации.
Каждый из нас как представитель своего народа носитель огромного комплекса этих специфических «черточек», которые в отличие от нашего внешнего облика не передаются по наследству, а перенимаются в детстве у родителей, других взрослых, сверстников.
В конечном счете, принадлежность человека к тому или иному народу определяется воспитанием, процессом социализации, в ходе которой прививаются черты его этнической среды.
Этническая самоидентификация, безусловно, является первичной основой национального самосознания того или иного народа, ибо в ее отсутствие наблюдается постепенная утрата этничности, частичная этническая денационализация.
Идея планомерной этнической денационализации на фоне формирования идеологической идентичности была характерна для процесса воспитания в период советской власти.
Данные исследований шестидесятых-семидесятых годов убедительно показывают, что идентичность на уровне «я советский человек» превышала этничность не только в РСФСР, но, в частности, и в Белоруссии, в восточных регионах Украины, в Казахстане, среди городского населения республик Средней Азии.
Общий для всех граждан СССР советский образ жизни активно способствовал этому процессу «размывания» этничности, утверждаясь в качестве основной доминанты институциональной социализации в СССР.
Так, в частности, в исследовании Ю.
Поссель [9], по индексу маргинальное™ лишь 32% украинцев, опрошенных во Львове по квотной выборке, ощущают свою принадлежность к определенной национальной общности, в то время как 28% респондентов отнесли себя к нескольким общностям, а у 40% и вовсе отсутствовало всякое ощущение национальной принадлежности.
По индексу идентичности отмечалась двойная идентификация примерно у половины опрошенных.
Важно подчеркнуть, что использовалась невербальная проективная методика, поэтому участник опроса, работая с сим волическими заданиями, не догадывался об истинном предмете изучения.
Каков же уровень этнической самоидентификации у современных русских? Рассмотрим его на примере петербургской выборки.
Судя по данным исследования, этническая самоидентификация достаточно устойчива и носит позитивную направленность, иными словами, русские-петербуржцы довольны тем, что они русские и живут в России.
Так, 71,9% опрошенных выражают удовлетворение своей национальной принадлежностью, всего лишь 1,6% придерживаются противоположного суждения («нет»).
Число уклонившихся от ответа («трудно сказать») невелико и составляет 6,5%.
Каждый пятый (20%) не придает значения своей национальной принадлежности.
Именно эту группу лиц можно было бы назвать «гражданами мира», естественно, не придавая этОму термину никакой идеологической или оценочной окраски.
62,9% опрошенных горожан не хотели бы жить в другой стране, число придерживающихся противоположного суждения невелико (13,4%).
В ряду стран предпочтительной эмиграции несколько чаще назывались европейские государства (прежде всего Германия и Швеция), чем США (соответственно 39,3 и 31,0%).
Знаменательно, что чуть более 10% потенциальных эмигрантов хотели бы перебраться в одну из стран СНГ, примерно столько же в несуществующее на современной карте государство («Россия, какой она будет через 100 лет», «Россия до 1917 года», «Франция эпохи Людовика XIV», «Америка времен освоения Дикого Запада» и т.п.).
Такого рода ответы давали преимущественно молодые люди в возрасте 18 25 лет.
Вообще уровень социально-исторического эскапизма крайне высок: об этом, в частности, свидетельствуют данные исследования «Советский менталитет в русском сознании».
[10] Число уклонившихся от ответа в этом случае значительно выше (23,6%), по-видимому, именно этих людей можно отнести к разряду колеблющихся в отношении перспективы эмиграции.
Характерно, что условная «патриотическая» установка (удовлетворенность своей национальной принадлежностью и нежелание покидать «свою» страну) проявляется примерно с равной степенью интенсивности в основных поло-возрастных и социальных группах населения Петербурга.
Определение национальности, его критерии во многом отражают степень этноцентризма как самого государства (пресловутый «пятый» пункт), так и его граждан (наличие или отсутствие этнической комплиментарное™ «по крови»).
По данным исследования обнаружено некоторое превышение доли лиц, отдающих предпочтение этнокультурным и психологическим критериям идентификации над сугубо этническими по сравнению с долей этноцентристов.
Однако их позиция не стала еще преобладающей.
Так, если 37,2% опрошенных полагают, что национальность следует определять по «желанию самого человека», а 32,6% -по «родному языку», то для четверти выборки значимее происхождение, т.е.
национальность родителей («национальность отца» 25,2% и «национальность матери» 26,5%).
С повышением уровня образования усиливается ориентация на психологические критерии определения национальности: так, если среди петербуржцев, имеющих неполное среднее образование лишь 26,5% полагает, что национальность следует определять по «желанию самого человека», то среди горожан, получивших высшее образование, такая позиция отличает уже 40,1% и является доминирующей.
Лишь 12,5% респондентов увязывает определение национальности с гражданством «место или республика проживания», и практически никто (всего лишь 2,4%) не обращает внимание на анкетные данные, которые, тем не менее, несколько значимее для малообразованных петербуржцев (10,6%), чем для высокообразованных (1,1%).
Как мы видим, сегодня на уровне массового сознания происходит ценностная борьба между сторонниками личностной самоидентификации («я русский, потому что я себя таковым ощущаю») и последователями традиционных взглядов на определение национальной принадлежности по происхождению; причем фактор образования играет решающую роль в преобладании той или иной установки.
Обращает внимание, что даже традиционные взгляды подверглись определенной коррекции по сравнению с православным обыкновением определять национальность «по отцу»: в нашем исследовании число тех, кто ориентируется на отцовское и материнское происхождение практически совпадает.
По-видимому, это косвенный результат советской традиции «выбора» национальности по принадлежности любого из родителей.
-о Косвенным индикатором этнической самоидентификации являются этноконсолидирующие признаки идентичности, т.е.
те элементы национального бытия, которые сближают одного этнофора с другими этнофорами своей национальности.
Данные ответов позволяют сгруппировать их по степени значимости для респондентов.
Сильнее всего сближает (примерно каждого третьего): государство, в котором мы живем 33,7% язык 33,0% образ жизни 31,1%.
Таким образом, обнаруживается ориентация на этати-ческую (державную) идентичность, социальные характеристики менталитета (образ жизни) и наиболее поверхностный и очевидный уровень этнокультурной идентичности (язык).
Сближают в определенной мере примерно каждого пятого: общее историческое прошлое 21,9% народные традиции и обычаи 20,6% т.е.
этнокультурный слой сознания.
Невысокая ориентация на этнокультурные компоненты идентичности обусловлена, на наш взгляд, тем, что именно этот «срез» сознания в годы советской власти подвергся наибольшей манипуляции (история) или прямому искоренению (традиции и обычаи).
Поэтому правомерно говорить о частичной этнической денационализации русских именно в культурном аспекте.
Слабо сближают (каждого десятого и меньшее число опрошенных): особенности поведения 9,9% религия 7,8% внешность 2,7%.
По-видимому в отношении к собственному народу этническая обусловленность поведения на уровне массового сознания фиксируется слабо (не потому ли, что на уровне установки присутствует некий образ «советского поведения», никак не связанного с этничностью?).
Религия (для русских в подавляющем большинстве православие) сегодня явно не выполняет той этноконсолидирую-щей функции как в дореволюционный период, когда этническая комплиментарность («наши» русские, православные и«не-наши» инородцы, иноверцы) строилась преимущественно по конфессиональной принадлежности, причем как на бытовом уровне, так и в государственной идеологии.
Современный религиозный «ренессанс» в России, происходит не столько в православном (т.е.
русском), сколько в общехристианском ключе, который никак не может служить основанием для этнонациональной консолидации.
Кроме того, православная традиция в прежние годы была укоренена в самой народной жизни, постоянно актуализируясь в виде массовых праздников (общих для дворян, равно как и для крестьян), привычек, обрядов и обычаев.
Весь этот слой православия как элемента народного быта безнадежно утрачен и сегодня восстановление религиозности носит весьма поверхностный, а нередко и декоративный характер, поэтому-то религия и не осознается этнофорами как существенный признак этничности.
Антропологические характеристики, как мы видим, практически не значимы, и это косвенно подтверждает тот факт, что на уровне обыденного восприятия некая особая «русская внешность» не идентифицируется, что вполне правомерно, т.к.
вследствие миграций и интенсивного исторического смещения славянских, тюркских, финно-угорских и иных народностей сегодня говорить об антропологической и, тем паче, о расовой чистоте не только бессмысленно, но и опасно.
В целом, сходная тенденция обнаружена и авторским коллективом под руководством проф.
Л.М.
Дробижевой при изучении этнической идентичности русских, проживающих в инонациональной среде.
[11] Язык, что вполне понятно, становится главным этнокон-солидирующим признаком (примерно 70% русских в Татарстане, Северной Осетии, Якутии и Туве отмечают этот критерий как основу «родства с людьми своей национальности»).
«Культура, обычаи, обряды» объединяют от 50 до 60% русских по отдельным, включенным в выборку регионам.
Значительно меньший «вес», точно также как и в Петербурге, имеют религия, относительно значимая лишь в преимущественно мусульманской среде (Татарстан 28,2%), и внешний облик, объединяющий лишь каждого 7-8 респондента.
Интенсивность проявления признаков, как мы видим, более высокая, чем в Петербурге, что объясняется прежде всего фактором местожительства среди «своих» или среди «чужих».
В первом случае чувство этнической консолидации носит более размытый, слабо фиксируемый характер, во втором своя особость, непохожесть актуализируется значительно явственнее.
Этнодифференцирующие признаки идентичности это как бы «обратная сторона» собственной самоидентификации.
Сквозь призму различения его критериев проступает не только восприятие «не-нас», ноисамосознание народа.
Характерно, что в данном случае предпочтение одних признаков другим носит более отчетливый и единодушный характер.
Почти каждый второй (47,7%) полагает, что народы различаются прежде всего обычаями и традициями (однако этот же признак в качестве консолидирующего русских отметило более чем в два раза меньшее число опрошенных).
Кроме уже упомянутой выше частичной этнокультурной денационализации русских этот факт можно объяснить еще и тем, что «чужая» традиция и обычай фиксируется значительно явственнее, чем свой собственный, ибо «свои» традиции во многом осознаются как способ существования и привычный образ жизни, в котором они как бы растворяются и поэтому не воспринимаются как нечто особое, отличительное для'данного народа.
Относительно значимее как критерий различения язык (38,8%).
Думается, последнее обстоятельство во многом обусловлено тем, что русский язык во все времена существования России действительно был средством межнационального общения, сформировав русско-язычную общность, которая численно далеко превышает собственно русский народ.
Преимущественно по-русски говорят не только большинство представителей национальных меньшинств Российской Федерации, но и белорусы, часть украинцев, даже казахов и представителей среднеазиатской интеллигенции.
Это интуитивно ощущается на уровне массового сознания русских, в то время как «чужой» язык важный критерий опознания «нерусского».
Важнее в качестве критерия дифференциации оказались и«особенности» поведения (27,3%).
Характерно, что по данным ответов на открытый вопрос, касающийся этнического негативизма, представителям народов Кавказа в качестве объекта неприязни приписываются именно чуждые русскому особенности поведения вспыльчивость, темпераментность, крикливость, отсутствие скромности и т.п.
В отличие от «самих себя» нерусские, по мнению почти четверти выборки, различаются и внешне, причем явно идентифицируется и «неприятная мне внешность» так, в частности, 48,7% опрошенных обращают внимание на национальность окружающих, если они «мне» чем-то «несимпатичны».
Не секрет, кстати, что существует негативный образ внешности «лица кавказской национальности».
% И здесь, в числе этнодифференцирующих признаков, религия в качестве критерия идентичности играет минимальную роль (12,6%).
С одной стороны, этот факт свидетельствует о высоком уровне веротерпимости петербуржцев русских, с другой же о равнодушии к проблемам вероисповедания, которое укоренилось в советских людях за годы советской власти, атеистическое воспитание оказалось весьма результативным.
По-видимому, религиозный «бум» .последних лет скорее выражает престижную иерархию ценностей «нового» времени, чем обусловлен глубинной индивидуально-личностной мотивацией (см.
таблицу 4).
Каковы же основные черты «русской» самоидентификации? Во-первых, безусловно она наличествует и говорить об этнической денационализации русских явно преждевременно, если, конечно, не считать православие главным признаком русской идентичности.
Во-вторых, национальное самосознание по признаку этнической самоидентификации крайне противоречиво; отмечается ценностная «борьба» традиционных и психологических критериев этничности, что обусловлено, в частности, общим ценностным кризисом постсоветского человека.
В-третьих, социальное (государство и образ жизни) консолидирует русских значительно в большей мере, чем сугубо этническое (традиции, обычаи, в целом культура).
Приоритет социальной и этатической самоидентификации над этнокультурной и религиозной (по критерию принадлежности к православию), безусловно, связан как с типом социализации в годы советской власти (государственно-идеологический патриотизм), так и с определенными историческими традициями русского сознания ориентация на Державу, а не соплеменника «по-крови» всегда была одной из ведущих ментальных установок национального самосознания русских.
Таблица 4

[Back]