|
189 Думается, эта мысль вполне справедлива и для обществознания. Что же касается весьма скромного места, которое в нем занимают математические методы (за исключением экономики, демографии и статистики), то это связано не только с трудностью формализации общественных отношений, но и сущностью человека с его стремлением к свободе, познанию смысла жизни и ее преобразованию. Сказанное не означает невозможности обобщения социального и духовного опыта в виде законосообразных суждений. Напротив, сколь бы причудливые мысли не возникали у людей, сколь бы сильным не было их воображение, они обусловлены предыдущим опытом, потребностями, другими факторами, вполне поддающимися анализу, сочетающему логические и аксиологические аспекты. Весьма перспективный, как нам видится, вариант такого анализа предложил М. Вебер. Г. Риккерт, однозначно разграничивавший историю и социологию, вынужден был констатировать: «Величие Макса Вебера заключается в том, что он создал такую науку о культуре, в которой история связана с систематикой и которая поэтому не укладывается ни в одну из обычных методологических схем, но именно благодаря этому она указывает новые пути специальному исследованию» . Развивая историософские традиции неокантианства, М. Веберу удалось весьма удачно их модернизировать в направлении «социологизации» истории. Если у Г. Риккерта несущими конструкциями исторического познания являются «исторический индивидуум» и «ценности», то у М. Вебера это «исторический индивидуум» и «идеальный тип». Такая замена не означает отхода от аксиологии, ценности органически вписываются в общую композицию названных понятий. «Исторический индивидуум» М. Вебера это сложный комплекс связей в исторической действительности, которые мы в понятии соединяем в одно целое под углом зрения их культурного значения. Если Г. Риккерт в индивидууме подчеркивает только уникальные моменты, то М. Вебер, кроме них, обращает внимание и на черты, общие с другими явлениями. В резульЦит. по: Вебер М. Избранное. Образ общества. М., 1994. С.589. |
тий и иных обобщений, в т.ч. законов, во всех науках одинаков. Так, во время международной дискуссии об исторических законах, прошедшей в середине этого века, американский неопозитивист К.Гемпель отмечал, что они обычно подразумеваются в объяснении того или иного явления, но редко специально формулируются в силу их тривиальности и самоочевидности (Гемпель, 1998; Черных, 1997. С. 14-15). Несколько утрируя ситуацию, зададимся вопросом: разве не напоминает расхожая политическая мудрость "революция движется контрреволюцией" третий закон Ньютона? И все же, понятно, что разница между природными и социальными законами существует. Обычно ее усматривают в том, что большинство последних носят вероятностно-статистический характер и не поддаются математической формализации. Действительно, если среди социальных законов динамические (императивные), например закон производства и воспроизводства материальных условий жизни, это редкость, то среди естественных они вполне обычны (Гончарук, 1977. С. 35, 54-60). Правда, из этого не следует, что динамические законы являются более важными. Например, современные исследования "законов хаоса" в физике говорят скорее об обратном. Как отмечают И. Пригожий и И. Стенгерс: "Мы обнаруживаем, что значительная часть конкретного мира вокруг нас до сих пор "ускользала из ячеек научной сети"... Реальный мир управляется не детерминистическими законами, равно как и не абсолютной случайностью" (Пригожий, 1994. С. 262-263). Как считают ученые, данная ситуация должна привести к новой форме познаваемости, выражаемой несводимыми формулам вероятностными представлениями. Думается, эта мысль вполне справедлива и для обществознания. Что же касается весьма скромного места, которое в нем занимают математические методы (за исключением экономики, демографии и ста68 к жестким тистики), то это связано не только с трудностью формализации общественных отношений, но и сущностью человека с его стремлением к свободе, познанию смысла жизни и ее преобразованию. Сказанное не означает невозможности обобщения социального и духовного опыта в виде законосообразных суждений. Напротив, сколь бы причудливые мысли не возникали у людей, сколь бы сильным не было их воображение, они обусловлены предыдущим опытом, потребностями, другими факторами, вполне поддающимися анализу, сочетающему логические и аксиологические аспекты. Весьма перспективный, как нам видится, вариант такого анализа предложил М. Вебер. Г. Риккерт, однозначно разграничивавший историю и социологию, вынужден был констатировать: "Величие Макса Вебера заключается в том, что он создал такую науку о культуре, в которой история связана с систематикой и которая поэтому не укладывается ни в одну из обычных методологических схем, но именно благодаря этому она указывает новые пути специальному исследованию" (Цит. по: Вебер, 1994. С. 589). Развивая историософские традиции неокантианства, М. Веберу удалось весьма удачно их модернизировать в направлении "социологизации" истории. Если у Г. Риккерта несущими конструкциями исторического познания являются "исторический индивидуум" и "ценности", то у М. Вебера это "исторический индивидуум" и "идеальный тип". Такая замена не означает отхода от аксиологии, ценности органически вписываются в общую композицию названных понятий. "Исторический индивидуум" М. Вебера это сложный комплекс связей в исторической действительности, которые мы в понятии соединяем в одно целое под углом зрения их культурного значения. Если Г. Риккерт в индивидууме подчеркивает только уникальные моменты, то М. Вебер, кроме них, обращает внимание и на черты, общие 69 |