такому «неожиданному» повороту реформаторы оказались явно не готовы. Нс имея своей собственной оригинальной концепции модернизации общественно-политической и хозяйственно-экономической системы государства, политическая элита обратилась к опыту зарубежных стран. И из всех возможных накопленных человечеством вариантов модернизации и реформирования был выбран наиболее радикальный вариант чикагской школы. Почему именно «чикагским мальчикам» выпала роль наставников и учителей великой Евразии? Почему вновь испеченных демократов не заинтересовал феномен «восточного прорыва», опыт, скажем, японского, китайского или корейского пути реформирования экономики и политической системы? Почему большинство руководства независимых государств сделало ставку на западный опыт развития, причем даже не в его европейско-континентальной форме, а в форме вестернизации, крайнего, американизированного толка? В конце концов, США еще меньшей степени, чем даже Западная Европа, имеет историкокультурных параллели с Евразией. Исторически, Евразия и США не обладали какими-либо родственными экономическими или культурными связями. Да и насколько рознятся культуры, менталитет и мировоззрение этих государств! Почему, в таком случае, для роли «поводыря» Евразии политическая элита выбирает ее недавнего конкурента, врага, с которым на протяжении многих десятилетий велась напряженная и ожесточенная холодная война? Многие отечественные политологи давно трезво оценили современную политику США в международных отношениях как агрессивную и захватническую. А в рамках взаимодействия «Евразия США» реальная североамериканская политика более напоминает действия страныпобедительницы, нежели страны-наставницы или даже станы-партнёрши. 83 |
22-1 рый восполнить сегодня в одночасье представляется весьма проблематичным. Что же касается советской идеологии, то она достаточно скомпрометировала себя и ее ренессанс навряд ли возможен в обозримом будущем. Идеологический вакуум и духовно-нравственная неопределенность в значительной степени были спровоцированы самими уже современными политическими реформаторами. Борясь с «коммунистическим монстром», они приложили все усилия для развенчания идеалов марксизма-ленинизма и коммунистической теории, для уничтожения всех основ советской системы. Однако, разрушая, политическая власть проявила недостаточную заботу о созидании, полагая, видимо, что «идеология антикоммунизма» в стратегическом плане надолго сохранит статус самодостаточности. Вместе с тем, когда деструктивные процессы подошли к своему завершающему этапу, когда Советский Союз исчез с политической карты мира, а коммунизм был окончательно скомпрометирован в общественном сознании, Россия востребовала конструктивную программу. К такому «неожиданному» повороту реформаторы оказались не вполне готовы. Не претендуя на создание своей собственной оригинальной концепции модернизации общественно-политической и хозяйственноэкономической системы государства, политическая элита обратилась к опыту зарубежных стран. И из всех возможных накопленных человечеством вариантов модернизации и реформирования был выбран наиболее радикальный вариант чикагской школы. Сегодня нс совсем понятно, почему именно «чикагским мальчикам» выпала роль наставников и учителей России. Почему отечественных демократов не заинтересовал, к примеру, феномен «восточного прорыва», опыт, скажем, японского, китайского или корейского пути реформирования экономики и политической системы? Почему российское руководство сделало ставку на западный опыт развития, причем даже не в его европейско-континентальной форме, а в форме вестернизации, крайнего, американизированного толка? В конце концов, США в еще меньшем объеме, чем даже Западная Европа обладает истори 225 ко-культурными параллелями с Россией. До недавнего времени Россия и США не обладали какими-либо родственными экономическими или культурными связями. Почему в таком случае для роли «поводыря» России политическая элита выбирает ее недавнего конкурента, с которым на протяжении многих десятилетий велась напряженная и ожесточенная холодная война? Показательно, что многие отечественные политологи, оценивая современную политику США в международных отношениях, характеризуют ее как агрессивную и захватническую. В рамках взаимодействия «Россия США» реальная североамериканская политика, действительно, более напоминает действия страны-победительницы, нежели страны-наставницы или даже страны-партнёрши. Один из ведущих специалистов в политической науке России А.С. Панарин отмечает: «Сегодняшняя американизация постсоветского пространства происходит в условиях однополярного мира, когда сверхдержава победитель в холодной войне не встречает противодействия своему гегемонизму. Отсюда особенная неумеренность политики натиска на побежденную сторону, когда даже с ее наиболее бесспорными позициями и интересами не считаются. Создается впечатление, что сегодня вообще нет той грани, перед которой победители готовы остановиться, той позиции, захватив которую, они скажут себе: довольно»154. В какой-то степени усилия современной политической элиты и прозападнически настроенных политологов, связанных со стремлением скорейшим образом «интегрировать» Россию в «мировое сообщество», можно объяснить тем, что подобная ориентация в перспективе должна обеспечить доступ к экономическому и политическому опыту высокоразвитых в индустриальном и материально-техническом плане государств. В данном случае действует железная, но достаточно поверхностная логика, логика использования опыта наиболее стабильных в экономическом и политическом отношении стран. При этом сбрасываются со счетов те духовные, ценност |