|
100 были бедняк и середняк, а врагом кулак, то со времени увлечения колхозами «в загоне оказалось все индивидуальное хозяйство».282 Сталинский «год великого перелома» поставил точку в споре кто кого: «Достижение партии, писал Сталин, состоит в том, что нам удалось организовать этот коренной перелом в недрах самого крестьянства и повести за собой широкие массы бедноты и середняков, несмотря на неимоверные трудности, несмотря на отчаянное противодействие всех и всяких темных сил, от кулаков и попов до филистеров и правых оппортунистов».283 О мифичности «великого перелома» свидетельствует широкий крут источников, в том числе и архивных. Так, из Воскресенского уезда Московской губернии в Президиум Моссовета сообщали, что при голосовании на собрании по проблеме коллективизации из 50 присутствующих против проголосовало 44, в том числе 16 середняков.284 Из Подольского и Ленинского уезда той же губернии информировали об аналогичных фактах. В Московском уезде общее собрание не утвердило резолюцию о переходе к коллективному хозяйствованию.285 Однако, опираясь на положения известной сталинской статьи партийное руководство приступило к форсированию «революции сверху». Социально-экономическая эволюция деревни способствовала развитию естественных собственнических тенденций в среде крестьянства и тем самым вступала в принципиальное противоречие с 282 Югов А. Народное хозяйство Советской России и его проблемы //НЭП. Взгляд со стороны. М., 1991. С. 218. 283«Правда» 7 ноября 1929 г. 284ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 17. Д. 81. Л. 285Там же. Оп. 22. Д. 298. Л. 9,11. |
сельскохозяйственных машин или совместное использование рабочего скота.76 В 1928-1929 годах, при активной поддержке государства, происходил резкий рост численности колхозов. Так, в Московской губернии в 1927 г. существовало 334 колхоза, а к 1929 г. этот показатель возрос уже до 647. В Тверской губернии вместо 48 коллективных хозяйств, действовавших в 1927 г., в 1929 г. было зарегистрировано 149 колхозов. В Тульской губернии количество колхозов увеличилось с 72 до 39477. К 1929 г. на территории Центрального промышленного района насчитывалось 1190 колхозов. Это было в 2,6 раза больше, чем в 1927 г.78 Имущественное положение подмосковных колхозов в среднем было таким: «безлошадных вступило 34,2%, с одной лошадью — 64% и с 2 — меньше 1%. Имели 1 корову — 42%, две — 28%, бескоровных — 30%.79 Земельная площадь всех колхозов составляла 18 тыс. десятин, из них 10 тыс. десятин земли госземимуществ и 8 тыс. — надельные земли. На один колхоз приходилось 76 десятин земли, из них 42 десятины — пахотной земли: «плоховато обстоит дело с инвентарем. Нет общественных построек. Финансовое положение колхозов напряженное».80 В Тверской губернии средний колхоз состоял из 6-8 семей или около 34 человек, из которых примерно 18 трудоспособных, 16 либо дети, либо нетрудоспособные.81 О том, как организовывались колхозы рассказывали жители дер: Теряевка Ефремовского района Тульской губернии, утверждавшие, что попасть в коллектив легко, а вот уйти из него невозможно: «Многих крестьян заманивают туда обманом, так, один мужик с двумя сыновьями вошел в колхоз, привел трех лошадей, быка, двух коров, штук 25 овец, а потом, как не понравилось ему, ну, задумал он уйти из колхоза, и отпустили его безо всего — суд с его жалобой не посчитался, и вот теперь он побирается. Вообще во многих колхозах, коммунах члены живут хуже, чем собаки, хорошо живется только коммунистам, которые являются заправилами, распорядителями. Колхозы создают с определенной целью — загонять в них всех крестьян, и начнут нашим братом распоряжаться. Мы, раньше пережили одну барщину, но не миновать переживать и другую, еще более худшую барщину. И опять, пожалуй, засвистят нагайки над нами»82. Анализ архивных и иных материалов дает нам возможность предположить, что большинство создаваемых колхозов преследовали одну единственную цель — получение государственной помощи, которая затем делилась подворно, а сам колхоз фактически переставал существовать. Так, в Московской губернии в течение 1928 года распалось около 80% колхозов.83 По мнению А. Югова: «Благодаря новому курсу даже те небольшие суммы, которые государство ассигнует на нужды сельского хозяйства, небольшие по сравнению с миллиардами, которые Советское государство получает у крестьян налогами, высокими ценами на промышленные изделия и инфляцией, — идут в значительной части не на нужды всей массы крестьянства, а на утопические попытки искусственно, в кратчайший срок создать коллективные хозяйства».84 Это понимали и партийные чиновники, разных уровней. На расширенном Пленуме Тульского окружного исполкома руководитель аграрного сектора Студенецкий так прокомментировал создавшуюся ситуацию: «Многие колхозы воображают, что государство существует для того, чтобы оказывать им помощь, а колхозы существуют только для того, чтобы принимать эту помощь, а сами они государству ничего давать не обязаны».85 Несомненно, предоставление колхозам льгот в кредитовании, машиноснабжении и других сферах создавало благоприятные условия для развития колхозов и повышало интерес единоличников к колхозам. Разумеется, были и колхозы, которые объединялись для совместной деятельности его членов, но и они распоряжались государственной помощью не всегда эффективно. Такая бездумная раздача кредитов, неэффективное использование государственной помощи, отталкивали единоличников от колхозов. С мест сообщали: «в лице крестьянства наши совхозы, колхозы и коммуны не имеют достаточного авторитета, а подчас имеют авторитет обратный».86 Несмотря на все оказываемые льготы, колхозы распадались, и их посевная площадь не только не возрастала, но и уменьшалась. Этому способствовало и то, что колхозы сдавали хлеб государству по нормированной цене, которая была значительно ниже рыночной.87 Следовательно, резкая переориентация государственной помощи колхозам в 1928-1929 гг. имела двоякий характер. С одной стороны, она способствовала росту колхозов, с другой стороны, непродуманное распределение кредитов отталкивало крестьян от идеи производственной кооперации и тем самым тормозило возникновение коллективных хозяйств. Зажиточные крестьяне предупреждали своих односельчан: «Ничего у вас безлошадников в коллективе не выйдет, надо будет на чем-то работать, а у вас ничего нет. Власть вам семян даст, а лошадей не даст и вы, организовав коллектив, останетесь на бобах».88 «Колхозы — это прежнее крепостное право, — вторили им другие, — государство берет нас на удочку»89. Таким образом, любимое детище государства, пользовавшееся его безусловной поддержкой, не могло длительное время сосуществовать параллельно с единоличными хозяйствами, так как финансовые потоки в сфере производства все чаще регулировались не в пользу последних. В колхозах власть стала видеть не производственную единицу, движимую хозяйственным расчетом, а носителя новой морали, нового нерыночного образа жизни. Курс большевиков на колхозы обострил недовольство крестьянских масс. Если до этого в привилегированном положении были бедняк и середняк, а врагом кулак, то со времени увлечения колхозами «в загоне оказалось все индивидуальное хозяйство».90 Сталинский «год великого перелома» поставил точку в споре кто кого: «Достижение партии, — писал Сталин, — состоит в том, что нам удалось организовать этот коренной перелом в недрах самого крестьянства и повести за собой широкие массы бедноты и середняков, несмотря на неимоверные трудности, несмотря на отчаянное противодействие всех и всяких темных сил, от кулаков и попов до филистеров и правых оппортунистов».91 О мифичности «великого перелома» свидетельствует широкий круг источников, в том числе и архивных. Так, из Воскресенского уезда Московской губернии в Президиум Моссовета сообщали, что при голосовании на собраний по проблеме коллективизации из 50 присутствующих против проголосовало 44, в том числе 16 середняков.92 Из Подольского и Ленинского уезда той же губернии информировали об аналогичных фактах. В Московском уезде общее собрание не утвердило резолюцию о переходе к коллективному хозяйствованию.93 В Воловском районе Тульской губернии собрание бедноты, по вопросу организации колхоза было фактически сорвано. Поднялся страшный шум и крики: «Не пойдем в коллектив, довольно, мы видим, что за жизнь в других коллективах, с голоду будем умирать, но в коммуну не пойдем»94. Однако, опираясь на положения сталинской статьи партийное руководство приступило к форсированию «революции сверху». Социально-экономическая эволюция деревни способствовала развитию естественных собственнических тенденций в среде крестьянства и тем самым вступала в принципиальное противоречие с искусственно насаждаемыми сверху коллективными формами производства. Это не могло не отразиться на внутреннем состоянии деревенского общества. Все то новое и в жизни, и в быте крестьянства, что мы привыкли связывать с событиями начала 1930 г. имело место и в 1927-1929 гг., причем отнюдь не в зародышевом состоянии, хотя масштабы событий в 1928 и 1930 гг. были естественно различны. Складывающиеся критическая ситуация в аграрной сфере и намечавшиеся варианты ее преодоления стали прологом к первому акту деревенской трагедии. Начался процесс свертывания нэпа, когда на смену расколотой деревне стала создаваться новая общность именуемая «колхозным крестьянством». XV. ФОРМЫ ЭКОНОМИЧЕСКОГО САБОТАЖА ДЕРЕВНИ К концу 20-х годов доколхозная деревня оказалась перед лицом новых экономических реалий. Крестьяне под мощным социально-экономическим давлением государства довольно быстро утрачивали как иллюзии, так и стимулы к расширению сельскохозяйственного производства. Это было прямым следствием ломки рыночных отношений нэповской политики. Особое место в этом процессе принадлежало налогообложению. Отметим, что именно неоправданно жесткое налоговое законодательство заставляло сельского труженика искать любые возможные способы обойти многочисленные центральные и местные инструкции и распоряжения. Гневные крестьянские письма, сообщающие о непомерной тяжести сельхозналога, попадали даже на страницы центральных изданий. Сельхозпроизводители недоумевали: «почему с крестьян берут со всего производства? Например, крестьянин имеет 15-20 корней яблонь для своего хозяйства, с него берут налог с яблонь, теперь имеет какой-нибудь крестьянин кустарное производство, с него берут с заработанного рубля, крестьянин платит за землю тоже. Почему не берут налог именно с земли, а с посевной площади и с кустарного производства? Выходит за землю плати, за яблони плати, за производство плати, за все плати, дерут с крестьян три шкуры, а то и больше. Заведи что-нибудь — сейчас с тебя налог».1 Авторы некоторых анонимных посланий высказывались еще резче: «В сельскохозяйственной политике виноваты верхи, которые дают директивы, а низы, боясь отклонения, жмут еще больше. Налоговая политика в нынешнем году оставляет по одной корове в хозяйстве. Это позор, а не строительство. Крестьянство озлоблено и дойдет до волнения».2 Обострение хлебозаготовительного кризиса в 1928 г. повлекло за собой изменения в государственной политике в деревне, выразившейся во введении чрезвычайных мер и переходе к коллективным формам хозяйства. Пытаясь изъять максимальное количество денежных средств, власть, терпя поражения на «хлебном фронте», резко увеличивает общую сумму намеченного к сбору сельхозналога. Было запланировано собрать налог в сумме 400 млн. руб., против 310 млн., собранных в стране в 1927/28 годах.3 Рост сельхозналога был так стремителен, что превзошел ожидания главы правительства А.И. Рыкова, утверждавшего, «что мы вместо 400 млн. руб. получим вероятно 430 млн. руб.»4 В действительности, в 1929 г. по стране собрали 500 млн. руб.5 Складывалась парадоксальная ситуация: деревня нищала, а налоговые поступления все больше возрастали. Это противоречие объясняется тем, что крестьяне отдавали практически все накопления (даже припрятанные на черный день), поддаваясь на шантаж и угрозы со стороны государства. Совершенно очевидно, что в 1928-1929 гг. налогообложение изменялось таким образом, что вело к росту налогового бремени и, прежде всего, на середняков: «Давай последний хлеб и гони скотину на базар, — возмущались единоличники, — продавай, а давай»6. Провозглашая уступки крестьянству на словах, на деле правительство все более усиливало налоговый пресс. Процесс этот не был прямолинейным и последовательным, что подтверждается материалами особого хлебного совещания по Московской губернии, состоявшегося 13 июля 1928 г. С одной стороны, в них содержится ряд требований о немедленном прекращении всякого рода административных репрессий.7 Наряду с этим говорится о необходимости повышения налоговых платежей с крестьян, причем речь идет о любых возможных способах сбора средств.8 В резолюциях пленума ЦК и ЦКК ВКП (б), состоявшегося 6-11 апреля 1928 г., трижды подчеркивалось значение налога в деле реализации политики ограничения и вытеснения кулачества, и было высказано требование, извлечь часть «деревенских накоплений в денежной форме, под углом зрения обложения верхних слоев деревни».9 В результате проведения обозначенных мероприятий крестьяне стали выступать с многочисленными жалобами: «мы говорим об интенсивности сельского хозяйства, в то же время налог ежегодно возрастает, не сокращаем ли мы этим посевов и идем к бедноте и гибели».10 «Население деревни увеличивать посевную площадь не будет, т.к. слишком тяжелый налог».11 Действительно, законодательство о налогах было составлено таким образом, что уже посев 6-ой десятины в хозяйстве вел к увеличению налогов на 50, а то и 100%.12 В ответ на это единоличные крестьяне стали сокращать размеры посевных площадей. Так в Московской губернии посевная площадь с 1927 по 1929 г. уменьшилась на 85,1 тыс. га, в Тверской губернии на 45 тыс. га, а в Тульской губернии на 12 тыс. га13. В Московской губернии за три года (1927-1929 гг.) на 8% уменьшился озимый клин, а на 17,4% посевы овса.14 Динамика сокращения посевных озимых площадей выразилась в следующихцифрах (в процентном отношении к общей посевной площади): в 1927 г. — 34,6%; в 1928 г. — 31,8%; в 1929 г. 28,6%.1S Снижение роли зерновых, а в особенности озимого клина в крестьянских хозяйствах связано с уходом селян в те производственные сферы, которые были менее доступны налоговым органам. Сходная ситуация наблюдалась и в Тверской губернии, где производство валовой продукции, выраженное в рублях, уменьшилось на 5,2%. Товарность сельского хозяйства Московской, Тверской и Тульской губерний по сравнению с 1927 г. сократилась на 0,4%.16 Введение в 1928 г. чрезвычайных мер и оживление методов «военного коммунизма» вынудили основную массу сельскохозяйственных производителей сокращать, прежде всего, посевы именно зерновых культур. Только за год (с 1928 г. по 1929 г.) общий спад достиг 9%, в том числе ржи — 9,1%.17 В результате производство зерна на душу населения в 1925-26 — 518 кг., в 1926-1927 — 532 кг., в 1928 — 480 кг. (довоенный сбор составлял 597 кг. на душу населения).18 Московская и Тверская губернии потеряли приблизительно 1/4 сбора ржи в 1928 г., по сравнению с 1927 годом или более чем 24 кг. на душу сельского населения.19 По данным А.И. Рыкова в стране в 1926г. был стабильный посев зерновых — 86,7% довоенной площади. Но в 1928 г. |