|
52 К.Д. Савченко в письме к Сталину.114 Иной точки зрения придерживался В.М. Молотов. Он полагал, что кулак это тот, кто нажил много неправедным путем, за счет спекуляции и эксплуатации бедноты. Но не это, на его взгляд, должно было стать основным критерием, а то, что «рассматривать нужно кулака как злейшего врага, как недобитого врага, как врага, который в любой момент готов нанести нам самый серьезный удар и наносит, где у нас есть какое-либо ослабление».115 Споры о социальной сущности кулачества продолжаются и сейчас. В современной исторической литературе кулацкими хозяйствами считают мелкокапиталистические хозяйства, которые 40% продукции производят для рынка.116 Отношение государства к обеспеченному единоличному крестьянству также было предметом острой идеологической борьбы. Взгляды многих партийцев на деревню были «местами просто аракчеевскими, чиновными, часто услужливыми перед начальством, показно-революционными, модно-кулацкоедскими, шапкозакидательскими, а кто не был в деревне и не знает ее разрозненности, и распыленности, боятся деревни, болеют страхом перед миллионной цифрой ее обитателей».117 Лидеры «новой оппозиции», причисленные сталинским большинством к так I называемому «левому уклону», преувеличивали рост кулацкой опасности в деревне, «правые», напротив, отрицали социальную 114К.Д. Савченко И.В. Сталину /Известия ЦК КПСС. № 8 . 1989. С. 208. 115 Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 19271939. документы и материалы. В 5-ти тт./ Т. 1. Май 1927-ноябрь 1929. М., 1999. С. 761. 116 Современные концепции аграрного развития (теоретический семинар) //Отечественная история. 1995 ХйЗ. С. 101 -134. 117Изкестия ЦК КПСС. 1989. №8. С.205. |
Слабость экономической политики государства проявилась в несбалансированном развитии отраслей народного хозяйства и в отсутствии четкой организации снабжения деревни промышленными товарами. В сущности, эти трудности были преодолимы путем разумной, сбалансированной политики цен, но для сталинского окружения это значило «поступиться принципами», на что, конечно, оно не могло пойти. Подтверждением этому может служить доклад А.С. Бубнова на XVIII Тверской губернской конференции. В своем выступлении он заявил, что должна быть поставлена новая задача — государственно-планового воздействия на крестьянскую экономику.22 В соответствие с этой линией в 1927 г. государство понизило розничные цены на сельскохозяйственную продукцию и увеличило цены на промтовары цены. Пытаясь ликвидировать ценовой дисбаланс в 1928 г. было устранено несоответствие между закупочными ценами на зерно и технические культуры, повышены закупочные цены на хлеб.23 Но по сравнению с рыночными ценами такое повышение было явно недостаточным. В 1928/29 гг. цены частных заготовителей превышали государственные более чем в 2 раза.24 Крестьяне выражали недовольство быстрым ростом цен на промышленные товары. На собрании Тверского хозяйственного актива они требовали: «Понизьте хотя бы немного цены, покажите, что вы учитываете нужды крестьянского рынка».25 Некоторые известные экономисты, такие как А.В. Чаянов, Н.Д. Кондратьев предлагали достаточно эффективные меры, базирующиеся на глубоком понимании крестьянских запросов. Но их осуществление замедлило бы темпы индустриализации, что не соответствовало установкам партии. Обеспечить же город продуктами в условиях форсированного развития промышленности можно было только методами прямого принуждения. Нэп с его установкой на хозрасчет, на материальные стимулы, из которых вырастают инициатива и энтузиазм людей, заменялся командно-бюрократической системой руководства. В рамках этой системы главная ставка делалась на дисциплину приказа.26 Снабжение в умелых чиновничьих руках становилось дополнительным рычагом контроля и принуждения. Отпуск товаров производился в зависимости от выполнения планов хлебозаготовок, уплаты сельхознало га и самообложения, покупки займа. К примеру, Тульский Окрисполком требовал: «1. Увязать снабжение промтоварами с ходом хлебо-заготовительной кампании и выполнением плана села. 2. Проводить снабжение крестьянского населения, продающего хлеб основным заготовителям в зависимости от их социальной категории».27 Преимущество в снабжении промтоварами предоставлялось колхозникам, затем контрактникам-единоличникам. Запрещалось отпускать д,ефицитные товары кулаку. В Тульской губернии товары реализовывались из расчета не больше 40% от продажной суммы с соблюдением классового принципа: «бедняку 40%, середняку 30%, зажиточному 20%».28 Идентичная ситуация сложилась в Московской и Тверской губерниях. Тверские крестьяне роптали: «Муку выдавали только членам кооперативных объединений от 3 до 6 кг., а в другой раз от 8-12 кг., больше выдавали тому, кто внес аванс, а кто меньше внес — тот и получил меньше».29 Перекачка финансовых средств из деревни на нужды промышленности неизбежно влекла за собой попытки аграриев сократить объем продаж сельскохозяйственной продукции и добиться тем самым изменения соотношения цен. Связь экономической политики и распределительной системы была очевидна, так как «карточное нормированное снабжение, — справедливо заметила Е.А. Осокина, — являлось неизбежным следствием курса на форсированную индустриализацию, и призвано было обеспечить интересы индустрии путем создания приоритетного снабжения потребителя, занятого в промышленном производстве».30 Следовательно, нарушение рыночных механизмов торговли, возникло как реакция крестьянства на деструктивную аграрную политику большевистского руководства. Санкционированное властью наступление на предкол-хозную деревню привело к многочисленным социально-экономическим деформациям, в том числе и в торговой сфере. XIV. ОСОБЕННОСТИ СОЦИАЛЬНОЙ ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ КРЕСТЬЯСТВА. ТЕНДЕНЦИОЗНОСТЬ ПОДХОДА ВЛАСТИ К РАЗЛИЧНЫМ ФОРМАМ ЗЕМЛЕПОЛЬЗОВАНИЯ Заметное отступление государства от либеральных принципов нэповской политики обнаруживается и в социальной сфере предколхозной деревни. Негативное влияние аграрной политики большевиков способствовало расколу общества и крестьянства, как одной из составляющих этого общества. В отчете XVIII Тверской губернской конференции было прямо заявлено: «мы считались бы совершенно пустяковыми практиками если бы все рычаги социалистического воздействия не употребляли для того, что бы направить процесс расслоения деревни в выгодную нам сторону».1 Большевикам было жизненно важно столкнуть между собой отдельные социальные группы, обескровить их в бессмысленной борьбе и тем самым сохранить свое господство. Руководство партии в конце 20-х г. вновь востребовало теорию классовой борьбы, а официальная пропаганда, действующая по указанию власти, создала очередной образ внутреннего классового врага. Применительно к аграрному сектору им стали кулаки. В середине 20-х г. в периодической печати развернулась широкая дискуссия: кого считать кулаком? Партийные чиновники признавались: «Точных мерок для определения середняка и бедняка во всесоюзном масштабе не имеется».2 Споры велись о том, по каким признакам зачислять в категорию «кулак»: по количеству (сколько имеет) или* по качеству (как нажил)? Высказывались довольно противоречивые точки зрения. Так К.Д. Савченко член коллегии Народного Комиссариата Земледелия РСФСР, считал, что к кулакам причисляют «творческую мысль деревни» и все, что ими было нажито, добывалось тяжелым трудом: «ты хорошо работал, умно работал, вовремя работал, хорошо уродилось, много получил, но тебя уже не хвалят, ты уже кулак, опасный член общества. А ведь высокую производительность труда создает экономический стимул — личная заинтересованность, остальное все болтовня», — отмечал К.Д. Савченко в письме к Сталину.3 Иной точки зрения придерживался В.М. Молотов. Он полагал, что кулак — это тот, кто нажил много неправедным путем, за счет спекуляции и эксплуатации бедноты. Но не это, на его взгляд, должно было стать основным критерием, а то, что «рассматривать нужно кулака как злейшего врага, как недобитого врага, как врага, который в любой момент готов нанести нам самый серьезный удар и наносит, где у нас есть какое-либо ослабление».4 Споры о социальной сущности кулачества продолжаются и сейчас. В современной исторической литературе кулацкими хозяйствами считают мелкокапиталистические хозяйства, которые 40% продукции производят для рынка.5 Отношение государства к обеспеченному единоличному крестьянству также было предметом острой идеологической борьбы. Взгляды многих партийцев на деревню были «местами просто аракчеевскими, чиновными, часто услужливыми перед начальством, показно-революционными, модно-кулацкоедскими, шапкоза-кидательскими, а кто не был в деревне и не знает ее разрозненности и распыленности, — боятся деревни, болеют страхом перед миллионной цифрой ее обитателей».6 Лидеры «новой оппозиции», причисленные сталинским большинством к так называемому «левому уклону», преувеличивали рост кулацкой опасности в деревне, «правые», напротив, отрицали социальную дифференциацию. Ноябрьский 1929 г. Пленум ЦК ВКП (б) определил новые глобальные задачи: «форсирование процессов коллективизации и строительства совхозов», «форсирование развития индустриализации». На этом была построена левацко-утопическая установка: «дело построения социализма в стране пролетарской диктатуры может быть проведено в исторически минимальные сроки».7 Это был сигнал к широкомасштабному наступлению на верхушку деревни. Вот как писал об этом один из современников: «У застав вновь, как в период военного коммунизма, были поставлены реквизиционные отряды, а деревенские базары, куда крестьяне свозили хлеб для продажи, разгонялись мерами милиции. Формально борьба была направлена только против кулаков. Но грань между середняком и кулаком так условна, что репрессии повсеместно задевали всю массу крестьянства».8 В 1927-1929 г. наблюдалось быстрое сокращение численности хозяйств кулацкого типа. Это было следствием чрезвычайных мер при хлебозаготовках, конфискации хлебных запасов и части средств производства у кулаков. Многие из них были осуждены по обвинению в спекуляции. Кулацкие семьи переселялись в города, уезжали на промышленные стройки. Проведенное в 1928/29 гг. изъятие земельных излишков, принудительный выкуп тракторов исложных машин, сокращение, а потом прекращение кредитования и снабжения средствами производства, усиление налогового пресса — все это также подрывало экономические и политические позиции кулачества. «Деревенские чиновники ищут кулака, кулаком занимаются как спортом, местами чуть не всякого сытого крестьянина считают кулаком. Чиновники с партбилетом, стараются отыскать больше кулаков, ибо их работу часто расценивают по количеству отысканных кулаков».9 Мелкокапиталистические хозяйства стремились замаскироваться под среднее, свертывая облагаемые отрасли сельского хозяйства, уходили в сферы малодоступные, распродавали скот и инвентарь, сельхозмашины. В 1928 г. численность кулаков уменьшилась в 2 раза, а валовое производство кулацких хозяйств сократилось на 75 %.10 В Тульской губернии к этому времени насчитывалось около 1% кулаков (приблизительно 4546 хозяйств).» А по утверждению носителей власти «кулак растет, не может не расти».12 По статистике удельный вес кулацкого производства к общему объему сельскохозяйственной продукции снизился с 9,5% в 1927 г. до 5,5% в 1929 г., а товарной продукции с 13,4 до 7,5%.13 Несмотря на то, что доля кулака в товарной продукции сократилась почти в два раза, налоги на их хозяйства возросли в 2,7 раза.14 Введение индивидуального обложения, изымавшего весь годовой доход, а часто и сверх него, прямо разоряло эти хозяйства. На практике политика ограничения кулацких хозяйств привела к их частичной ликвидации задолго до того, как Сталин официально провозгласил курс на ликвидацию кулачества как класса в декабре 1929 г. Еще в конце 1927 г. уездное руководство Московской губернии так сформулировало для себя очередные задачи: «Советская власть постепенно стремиться уничтожить кулака и организовать бедняка в колхозы».15 Им вторили чиновники Мосгуб-суда: «кулак не страшен, госпромышленность на него влияет, экспорт в руках государства не позволит ему выйти на рынок; кооперация, сельхозкредит, все это помогает бедняку. Сюда как средство относится и налоговый пресс в отношении кулака».16 Тульский губком в начале 1928 г. провозгласил необходимость: «четкой организации наступления на кулачество, особенно в деле распределения кредитов, машинноснабжения, прогрессивноподоходного обложения, до конца, до полного уничтожения кулака».17 По мнению руководства Тверской губернии, «власть рабочего класса должна замедлять развитие кулака, задерживать его рост, ограничивать его эксплуататорские намерения, надевать на него узду».18 Таким образом, подтверждается точка зрения И.Я. Трифонова, считавшего что: «По сути дела, в 19281929 гг. осуществлялась частичная экспроприация кулака».19 Необъявленная война против кулачества шла в разрез с решениями XV съезда ВКП (б), поскольку никто официально не отменял нэп. Более того, Апрельский (1928 г.) объединенный Пленум ЦК и ЦКК ВКП (б) записал в своей резолюции: «Новая экономическая политика есть именно тот путь, по которому твердо идет партия и через который только и возможны социалистические преобразования хозяйства страны».20 Затем последовало заявление июльского 1928 г. пленума ЦК ВКП (б): «Решительно отметая контрреволюционную болтовню об отмене нэпа с требованием ограничения прав кулачества и, продолжая, наступление на кулака, пленум ЦК решительно заявляет, что нэп является политикой пролетарского государства, которая экономически и политически вполне обеспечивает нам возможность постройки фундамента социалистической экономики».21 В соответствии с решениями июльского пленума единоличные крестьянские хозяйства и в том числе кулачество сохраняли законное право на сельскохозяйственную деятельность. Вплоть до сталинского «великого перелома» в официальной прессе утверждалось, что индивидуальное хозяйство будет существовать длительный период, а государство будет его поддерживать. В действительности, анализ взаимоотношений государства с единоличниками в процессе хлебозаготовок, налогообложения, самообложения, распространения государственного займа и распределения государственной помощи показывает, что после XV съезда ВКП (б) происходило свертывание всех видов помощи государства единоличным крестьянским хозяйствам и началась ее социальная переориентация в пользу бедняцкой и кооперированной части деревни. Правда, эта самая часть не могла эффективно распорядиться государственнсй помощью, вложить ее в развитие производства. Наступление на единоличное крестьянское хозяйство происходило по двум направлениям: с одной стороны, середняки и зажиточные крестьяне вносили в казну постоянно увеличивающиеся платежи в виде налогов, самообложения, займов и несли на своих плечах основную тяжесть хлебозаготовок. С другой стороны, товаропроизводители были лишены необходимой им помощи в виде кредитов, ссуд по контрактации, инвентарю. Наступление на предпринима-тельские хозяйства вело к падению товарности производства, которое и без того было крайне низким. Государство фактически сознательно разоряло единоличное товарное хозяйство и ставило крестьян перед выбором: или дальнейшая деградация хозяйства, или радикальное изменение жизни. На путях коллективизации: «крестьянин весь в руках ближайше |