Проверяемый текст
Андреев В.М., Жиркова Т.М. На перекрестках лет и событий. Деревня 1917-1930. Коломна, 2003
[стр. 57]

57 прессе утверждалось, что индивидуальное хозяйство будет существовать длительный период, а государство будет его поддерживать.
В действительности, анализ взаимоотношений государства с единоличниками в процессе хлебозаготовок, налогообложения, самообложения, распространения государственного займа и распределения государственной помощи показывает, что после XV съезда ВКП (б) происходило свертывание всех видов помощи государства единоличным крестьянским хозяйствам и началась ее социальная переориентация в пользу бедняцкой
части деревни.
Правда, эта самая часть не могла эффективно распорядиться
государственной помощью, вложить ее в развитие производства.
Наступление на единоличное крестьянское хозяйство происходило по двум направлениям: с одной стороны, середняки и зажиточные крестьяне вносили в казну постоянно увеличивающиеся платежи в виде налогов, самообложения, займов и несли на своих плечах основную тяжесть хлебозаготовок.
С другой стороны, товаропроизводители были лишены необходимой им помощи в виде кредитов, ссуд по контрактации, инвентарю.
Наступление на предпринимательские хозяйства вело к падению товарности производства, которое и без того было крайне низким.
Государство фактически сознательно разоряло
I единоличное товарное хозяйство и ставило крестьян перед выбором: или дальнейшая деградация хозяйства, или радикальное изменение жизни.
На путях коллективизации: «крестьянин весь в руках ближайшего
и высшего начальства.
Он не знает точно ни своей земли, ни размеров налога, ни цен, по которым он обязан сдавать хлеб государству, ни того, когда ближайшему совету вздумается объявить его кулаком и ^ превратить в лишенного защиты закона пария» писал А.
Ю
гов.134 ,г4 Югов А.
Народное хозяйство Советской России и его проблемы.
/Л1ЭГТ.
[стр. 3]

Отношение государства к обеспеченному единоличному крестьянству также было предметом острой идеологической борьбы.
Взгляды многих партийцев на деревню были «местами просто аракчеевскими, чиновными, часто услужливыми перед начальством, показно-революционными, модно-кулацкоедскими, шапкоза-кидательскими, а кто не был в деревне и не знает ее разрозненности и распыленности, — боятся деревни, болеют страхом перед миллионной цифрой ее обитателей».6 Лидеры «новой оппозиции», причисленные сталинским большинством к так называемому «левому уклону», преувеличивали рост кулацкой опасности в деревне, «правые», напротив, отрицали социальную дифференциацию.
Ноябрьский 1929 г.
Пленум ЦК ВКП (б) определил новые глобальные задачи: «форсирование процессов коллективизации и строительства совхозов», «форсирование развития индустриализации».
На этом была построена левацко-утопическая установка: «дело построения социализма в стране пролетарской диктатуры может быть проведено в исторически минимальные сроки».7 Это был сигнал к широкомасштабному наступлению на верхушку деревни.
Вот как писал об этом один из современников: «У застав вновь, как в период военного коммунизма, были поставлены реквизиционные отряды, а деревенские базары, куда крестьяне свозили хлеб для продажи, разгонялись мерами милиции.
Формально борьба была направлена только против кулаков.
Но грань между середняком и кулаком так условна, что репрессии повсеместно задевали всю массу крестьянства».8 В 1927-1929 г.
наблюдалось быстрое сокращение численности хозяйств кулацкого типа.
Это было следствием чрезвычайных мер при хлебозаготовках, конфискации хлебных запасов и части средств производства у кулаков.
Многие из них были осуждены по обвинению в спекуляции.
Кулацкие семьи переселялись в города, уезжали на промышленные стройки.
Проведенное в 1928/29 гг.
изъятие земельных излишков, принудительный выкуп тракторов исложных машин, сокращение, а потом прекращение кредитования и снабжения средствами производства, усиление налогового пресса — все это также подрывало экономические и политические позиции кулачества.
«Деревенские чиновники ищут кулака, кулаком занимаются как спортом, местами чуть не всякого сытого крестьянина считают кулаком.
Чиновники с партбилетом, стараются отыскать больше кулаков, ибо их работу часто расценивают по количеству отысканных кулаков».9 Мелкокапиталистические хозяйства стремились замаскироваться под среднее, свертывая облагаемые отрасли сельского хозяйства, уходили в сферы малодоступные, распродавали скот и инвентарь, сельхозмашины.
В 1928 г.
численность кулаков уменьшилась в 2 раза, а валовое производство кулацких хозяйств сократилось на 75 %.10 В Тульской губернии к этому времени насчитывалось около 1% кулаков (приблизительно 4546 хозяйств).» А по утверждению носителей власти «кулак растет, не может не расти».12 По статистике удельный вес кулацкого производства к общему объему сельскохозяйственной продукции снизился с 9,5% в 1927 г.
до 5,5% в 1929 г., а товарной продукции с 13,4 до 7,5%.13 Несмотря на то, что доля кулака в товарной продукции сократилась почти в два раза, налоги на их хозяйства возросли в 2,7 раза.14 Введение индивидуального обложения, изымавшего весь годовой доход, а часто и сверх него, прямо разоряло эти хозяйства.
На практике политика ограничения кулацких хозяйств привела к их частичной ликвидации задолго до того, как Сталин официально провозгласил курс на ликвидацию кулачества как класса в декабре 1929 г.
Еще в конце 1927 г.
уездное руководство Московской губернии так сформулировало для себя очередные задачи: «Советская власть постепенно стремиться уничтожить кулака и организовать бедняка в колхозы».15 Им вторили чиновники Мосгуб-суда: «кулак не страшен, госпромышленность на него влияет, экспорт в руках государства не позволит ему выйти на рынок; кооперация, сельхозкредит, все это помогает бедняку.
Сюда как средство относится и налоговый пресс в отношении кулака».16 Тульский губком в начале 1928 г.
провозгласил необходимость: «четкой организации наступления на кулачество, особенно в деле распределения кредитов, машинноснабжения, прогрессивноподоходного обложения, до конца, до полного уничтожения кулака».17 По мнению руководства Тверской губернии, «власть рабочего класса должна замедлять развитие кулака, задерживать его рост, ограничивать его эксплуататорские намерения, надевать на него узду».18 Таким образом, подтверждается точка зрения И.Я.
Трифонова, считавшего что: «По сути дела, в 19281929 гг.
осуществлялась частичная экспроприация кулака».19 Необъявленная война против кулачества шла в разрез с решениями XV съезда ВКП (б), поскольку никто официально не отменял нэп.
Более того, Апрельский (1928 г.) объединенный Пленум ЦК и ЦКК ВКП (б) записал в своей резолюции: «Новая экономическая политика есть именно тот путь, по которому твердо идет партия и через который только и возможны социалистические преобразования хозяйства страны».20 Затем последовало заявление июльского 1928 г.
пленума ЦК ВКП (б): «Решительно отметая контрреволюционную болтовню об отмене нэпа с требованием ограничения прав кулачества и, продолжая, наступление на кулака, пленум ЦК решительно заявляет, что нэп является политикой пролетарского государства, которая экономически и политически вполне обеспечивает нам возможность постройки фундамента социалистической экономики».21 В соответствии с решениями июльского пленума единоличные крестьянские хозяйства и в том числе кулачество сохраняли законное право на сельскохозяйственную деятельность.
Вплоть до сталинского «великого перелома» в официальной прессе утверждалось, что индивидуальное хозяйство будет существовать длительный период, а государство будет его поддерживать.
В действительности, анализ взаимоотношений государства с единоличниками в процессе хлебозаготовок, налогообложения, самообложения, распространения государственного займа и распределения государственной помощи показывает, что после XV съезда ВКП (б) происходило свертывание всех видов помощи государства единоличным крестьянским хозяйствам и началась ее социальная переориентация в пользу бедняцкой
и кооперированной части деревни.
Правда, эта самая часть не могла эффективно распорядиться
государственнсй помощью, вложить ее в развитие производства.
Наступление на единоличное крестьянское хозяйство происходило по двум направлениям: с одной стороны, середняки и зажиточные крестьяне вносили в казну постоянно увеличивающиеся платежи в виде налогов, самообложения, займов и несли на своих плечах основную тяжесть хлебозаготовок.
С другой стороны, товаропроизводители были лишены необходимой им помощи в виде кредитов, ссуд по контрактации, инвентарю.
Наступление на предпринима-тельские хозяйства вело к падению товарности производства, которое и без того было крайне низким.
Государство фактически сознательно разоряло
единоличное товарное хозяйство и ставило крестьян перед выбором: или дальнейшая деградация хозяйства, или радикальное изменение жизни.
На путях коллективизации: «крестьянин весь в руках ближайше


[стр.,4]

го и высшего начальства.
Он не знает точно ни своей земли, ни размеров налога, ни цен, по которым он обязан сдавать хлеб государству, ни того, когда ближайшему совету вздумается объявить его кулаком и превратить в лишенного защиты закона пария» — писал А.
Югов.22
Крестьянское видение ситуации позволяют представить письма, присылавшиеся, в частности, в газету «Московская деревня».
Так, житель деревни Кульпино, Волоколамского уезда Московской губернии Данилин с горечью рассуждал: «кто критикует крестьянинасередняка? Да тот, кто всю свою жизнь пьянствует, и у него никогда не будет подниматься хозяйство.
Скоро будем все бедняки.
Сильно работать нельзя при Советской власти.
Вместо двух коров — 1 будет, раз такая политика.
Частника-торговца задавили налогами, середняка тоже давят, а в кооперации и государственных магазинах ничего нет.
Везде и всюду партийцы работают для своего интереса.
В комсомол идут для того, чтобы получить билет и легкую жизнь.
А крестьянин забит совсем, правду нельзя говорить, а сказал — пропал.
Хлебородная страна посевы уменьшает, а на коммуны надеяться как на голодного волка.
При советской власти хорошо жить коммунистам, да рабочему лодырю, да бедняку, но без середняка и зажиточного.
А без хлебопашества крестьянина не должно существовать и производство рабочего».23 Жители Рязанской губернии в своих письмах в столичные партийные органы власти сетовали: «Советская власть раздробила нас на 4 куска — батраков, бедняков, середняков и кулаков.
Это деление не нужно, мы все равны.
Нам до государственного хозяйства далеко, мы не знаем, что там делается, а в школе учебников нет, бумага расходуется на лозунги, которые уже за 11 лет надоели».24 Однако социальная опора у большевиков на селе все же существовала.
За годы советской власти сформировалась новая исполнительная вертикаль.
В реализации аграрной политики партии принимали участие, прежде всего активисты партийных и комсомольских ячеек, сельских советов и крестьянских комитетов взаимопомощи.
Они создавались государством, в первую очередь для того, гобы жестче контролировать единоличное крестьянское хозяйство, пресекая всякое перерождение середняцкого хозяйства в зажиточное.
К концу 1927 г.
в Московской губернии имелось 5.519 крестьянских комитетов общественной взаимопомощи (ККОВ), в которые входило 302.257 крестьянских хозяйств или 87,5% от общего количества хозяйств по губернии.25 Комитеты должны были помогать крестьянам в их хозяйственной деятельности, и часть из них этим вполне успешно занималась.
Однако, были и такие комитеты, которые брали на себя не свойственные им функции: арендовали дома, занимались торговлей, совершенно не справляясь со своими прямыми обязанностями.26 Подмосковные крестьяне в своих письмах рассказывали о деятельности некоторых таких комитетов: «В Старо-Ямской слободе приобрели две машины сеялки и сортировку «Триумф», однако сеялка с первого же раза сломалась, и крестьянам пришлось сеять из лукошка.
Хотел комитет осенью устроить коллективную запашку и оставил землю не засеянной.
Весной посеяли на общественной запашке овес, но жать его никто не захотел.
«Своей работы много, да еще комитету пойдем работать, как же» — говорили крестьяне.
И так до сего времени овес не сжат, да мало того, и сжатый овес стоит в поле и гниет».27 В другом сообщении из Тульской губернии говорилось: «Кресткомовские дела — плохие дела, они настолько слабы, что развернуть их работу не представляется возможным.
Крестьяне говорят, что от комитетов одна беда да неразбериха».28 Схожее мнение было высказано на заседании ячейки ВКП (б) Московского губернского суда, после посещения подшефного Коломенского уезда: «комитет взаимопомощи работает слабо, вернее бездействует, не имеет средств, вследствие чего у него нет авторитета среди населения».29 Известны случаи, когда сами крестьяне на общем собрании принимали решение о роспуске ККОВ, как совершенно, по их мнению не нужного органа.30 Безусловно, подобные органы больше мешали селянам, нежели помогали, к тому же порой их возглавляли люди, не пользовавшиеся авторитетом и уважением.
Функционерами выше названных организаций часто становились бывшие красноармейцы и рабочие, беднейшие крестьяне, и деревенский люмпен, «красная» молодежь и селькоры.
С помощью государства они за короткий срок вытеснили прежние деревенские институты, формировавшиеся долгие годы.
Как было сказано в протоколах заседаний Тверского бюро губкома ВКП (б), перед молодыми кадрами была поставлена задача «укрепить и усилить ком-мунистическое влияние путем проведения в руководящие и контрольные органы членов партии и бедноты».31 Указанную директиву долго не удавалось выполнить, и в отчетах, приходивших с мест, говорилось о массовой текучке кадров в низовых звеньях управления.
Надо отметить, что государство, выстраивая исполнительную вертикаль, не берегло местные кадры, проявляя «заботу» о них лишь время от времени, исходя из собственных интересов.
Причина высокой текучести кадров заключалась не только в недостатке материального обеспечения, чрезмерной загруженности работников, но и в отсутствии необходимого внимания к их работе со стороны партийных и хозяйственных органов.
К примеру, на совещании председателей сельских Советов Московской губернии (апрель 1928 г.) некоторые присутствующие так рассказывали о своей ежедневной работе: «От нас требуют еженедельного представления сводки о ходе посевной компании, еженедельных сводок о ходе самообложения, о займе.
Конечно, нам некогда заняться другой работой, мы оторваны от семьи, от своей повседневной работы и на 22 рубля (зарплату председателя) прожить трудно».32 Аналогичные факты приводились и на XII Тульском Губернском Съезде Советов: «оклад жалования работников Сельсоветов мизерный, не дающий возможности существовать.
Квартира Сельсовета находится зачастую в собственном доме председателя.
Тут же семья, и тут же в уголке помещается Сельсовет.
Нет шкафа, а поэтому пропадают деловые бумаги».33 Причем, из года в год бумажная рутина росла в арифметической прогрессии, что не делало работу членов сельсоветов эффективнее.
Одна из статей в газете «Московская деревня», посвященная этой проблема так и называлась: «Обилен бумажный сев».
В ней сообщалось: «Посевная кампания в разгаре.
Всюду в уездных центрах совещания и заседания посвящены встрече посева.
«Встречающие» в боевой готовности, с ворохами больших и малых анкет, опросных листов, мотаются, перебегая с одного заседания на другое.
От ударности требований у агрономов, у кооператоров, вызываемых с мест, вспухли головы.
На комиссии нынче год урожайный».34 Не отставал от партийных и хозяйственных органов и земельный отдел Московской губернии.
Он стал требовать от агрономов ежегодный отчет о работе в объеме не менее 116 страниц.35 Бесконечные собрания и заседания, которые организовывали активисты разных учреждений, вызывали раздражение у сельских жителей: «если подсчитать потраченное на собраниях время за

[Back]