Проверяемый текст
Андреев В.М., Жиркова Т.М. На перекрестках лет и событий. Деревня 1917-1930. Коломна, 2003
[стр. 91]

91 ходит по комнатам, поигрывает на пианино и знает что такое театры и 257 музыка».
Крестьянин И.
Патрикеев в своем письме к М.И.
Калинину сопоставляет жизнь рабочих и селян: «пролетариат и рабочие зарабатывают от 50 до 90 руб.
в месяц довольствуются здравоохранением, школой, страхованием жизни, имеют книжки для получения мануфактуры с фабричных
магазинов».258 А крестьяне «роются темными кротами в земле, целые 17 часов в сутки, с утра до вечера и в результате получается, разве только середняк 75% своего существования оправдывает от земли.
В то время бедняк и 50% это в урожайный год.
Откуда выжать тот доход, чтобы
обеспечивав продуктами существование семью не считая беспрерывных расходов».259 Подобные контрасты вызывали у жителей села не меньше раздражения, чем двойной стандарт в экономической и политической стратегии власти по отношению к рабочему и аграрию.
Н.И.
Бухарин в своем выступлении на июньском 1928 г.
пленуме ЦК ВКП (б) поставил перед присутствующими следующий вопрос: «Но можем ли мы сказать, что у нас есть реальная угроза смычке между рабочим классом и крестьянством?» И ответил на него: «Можем, и мы должны
исходив из 260 констатирования этого факта».
Однако это недовольство крестьян не вылилось в жесткую конфронтацию с властью.
Довольно пассивное противодействие деревни чрезвычайным мерам порождало у режима уверенность в том, что
рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов.
Тула, 1927.
С.
16.
257 Крестьянские истории: Российская деревня 20-х годов в письмах и документах.
С.84.
258Там же.
С.78.
259Там же.
С.79.
[стр. 18]

Катализатором недовольства крестьян были не только налоговый гнет, экономическая дискриминация, различные ограничительные меры, но и «сопоставление жизни рабочих с собственным бытием».18 Тульские крестьяне упрекали правительство в той огромной пропасти, которая появилась между бытом горожан и селян: «посмотрите, какой вид имеют теперь рабочие и их жены.
Они выглядят полуинтеллигентами, т.к.
материальное положение их, несомненно, улучшилось».19 Житель Бежецкого уезда Тверской губернии И.
Бурилов так представлял себе быт горожанина, совслужащего: «вам нужна теплая квартира, мягкая мебель, всюду бархат, буфеты, гардеробы.
Если еще есть — прислуга, а нет, то мечтаете завести такую.
А ваша барынька ходит по комнаткам, поигрывает на пианино и знает что такое театры и музыка».20 Крестьянин И.
Патрикеев (Тверская губерния) в своем письме к М.И.
Калинину сравнивал жизнь рабочих и селян: «пролетариат и рабочие зарабатывают от 50 до 90 руб.
в месяц, довольствуются здравоохранением, школой, страхованием жизни, имеют книжки для получения мануфактуры с фабричных
магазинов».21 А крестьяне «роются темными кротами в земле, целые 17 часов в сутки, с утра до вечера и в результате получается, разве только середняк 75% своего существования оправдывает от земли.
В то время бедняк и 50% это в урожайный год.
Откуда выжать тот доход, чтобы
обеспечивать продуктами существование семью, не считая беспрерывных расходов».22 Указанные контрасты вызывали у жителей села не меньше раздражения, чем двойной стандарт в экономической и политической стратегии власти по отношению к рабочему и аграрию.
«Власть не равняет рабочего с крестьянином, — возмущались рязанские хлеборобы, — первому сократили рабочий день до 7 часов, а у нас опять остаются все 24 часа.
Правительству нужно больше обращать внимание на крестьян».23 Их поддерживали ярославские селяне, считавшие, что «7-ми часовой рабочий день для рабочих — новая обуза для крестьян и новая дороговизна на предметы промышленности».24 Анализируя ситуацию, сложившуюся в стране жители Калужской губернии так же пришли к довольно неутешительному выводу: «Власть делает неправильно, давая 7-часовой рабочий день, т.к.
промышленность и без того технически отстала, а теперь мы и вовсе будем нищими.
7-ми часовой рабочий день является большим поощрением для рабочих, а для нас, крестьян, ничего нет.
Революцию совершали крестьяне, т.к.
мы давали на армию хлеб и этим победили, а власть никаких льгот нам не дала и очень обидно не видеть помощи от власти».25 Н.И.
Бухарин, хорошо знакомый с этим и подобными ему заявлениями сельских жителей, в своем выступлении на июньском 1928 г.
пленуме ЦК ВКП (б) поставил перед присутствующими следующий вопрос: «Но можем ли мы сказать, что у нас есть реальная угроза смычке между рабочим классом и крестьянством?» И ответил на него: «Можем, и мы должны
исходить из констатирования этого факта».26 Государство, стремясь удержать ситуацию в стране под контролем, принимает решение ускорить процесс судопроизводства.
Расширенный Пленум Тульского Окрисполкома констатировал, что случаи сопротивления властям в Тульской губернии должны разбираться в течение 24 часов.27 Очевидно, что качество такого следствия было крайне низким и зачастую предопределенным.
О значительном усилении репрессивных мер свидетельствует циркуляр Тверского окрисполкома, обязывавший привлекать к ответственности тех, кто уличен в укрытии объектов обложения «с разборкой дел в порядке показательных судебных процессов».28 А Тульский окрисполком предложил организовать специальные «пятерки», которые будут являться «карательным органом» для деревенских задолженников и кулаков.29 В случае успеха этот «опыт» должны были перенять и другие губернии РСФСР.
К тому же государственная машина решила наладить использование труда осужденных единоличников в пользу колхозов, совхозов и деревенской бедноты.
Циркуляр Президиума облисполкома предлагал использовать труд «принудоосужденных» в посевной кампании, а именно при вспашке полей маломощным хозяйствам, колхозам и совхозам; при очистке семян, причем на принудительных работах не исключалось использование инструментов и инвентаря самих осужденных.30 К 1929 г.
экономические и политические меры, ослабившие единоличного крестьянства, и, прежде всего кулачества, стали все больше подкрепляться репрессивными.
Директива Политбюро ЦК ВКП (б) от 3 октября 1929 г.
поручала ОГПУ и НКЮсту РСФСР принять решительные и быстрые меры репрессий, вплоть до расстрелов, против кулаков, организующих антисоветские выступления и нападения на совпартработников.
Уже в конце октября этого же года циркуляром ОГПУ образовывались «тройки» для предварительного рассмотрения следственных дел.
Создание репрессивного механизма было поставлено на поток.
Важным штрихом стало постановление ЦИК и СНК СССР от 16 ноября 1929 г.
«Об оказании помощи лицам и хозяйствам, пострадавшим от кулацкого насилия», прочитав которое, как писал Н.В.
Тепцов, «можно было подумать, что на страну напали безжалостные захватчики, убивающие и все сжигающие на своем пути».31 Однако пропагандистские цели были успешно достигнуты: началась «охота на ведьм», в роли которых теперь оказались состоятельные крестьяне.
Тон задавал сам Сталин: «В самом деле, правильна ли наша политика наступления на кулачество? Теперь даже слепые видят, что она безусловно правильна!»32 Под влиянием жестких репрессивных мер, масштабы и характер выступлений крестьян к 1929 г.
изменились.
Накал их постепенно ослабел, перейдя в фазу пассивного сопротивления.
Этому способствовало и широко распространенное среди земледельцев мнение, что вождь просто не знает, что происходит на местах и если ему открыть всю правду, то он тут же восстановит справедливость и накажет зарвавшихся чиновников.
Правда, существовала и другая точка зрения, которую высказывали наиболее дальновидные крестьяне: «Уже 10 лет советской власти, а что дала она крестьянам — ничего.
Высшее правительство, вроде бывшего царя, оно решает государственные вопросы.
А крестьянам бесполезно туда обращаться со своими нуждами.
Налог если и скидывают с бедноты, то перекидывают его на середняка.
Спросите их, почему нельзя взять из-за границы товары для крестьянства.
Ведь там они гораздо дешевле и лучше, так нет, они хотят развивать свою промышленность.
Держат на заводах людей с большими окладами».33 Однако существующее недовольство крестьян все же не вылилось в жесткую конфронтацию с властью.
Довольно пассивное противодействие деревни чрезвычайным мерам порождало у режима уверенность в том, что
намеченную радикальную ломку жизни крестьянина-единоличника деревенское общество примет без особых эксцессов.
Фактически «чрезвычайщина» в отношении деревни в 1928,1929 годах была по образному выражению Э.М.
Щагина «разведкой боем» накануне сплошной коллективизации.34 Она показала власти, что расколотый и частично деморализованный деревенский мир не способен дать сколько-нибудь организованный отпор очередному масштабному эксперименту, самому тяжелому для непосредственного производителя способу внерыночной модернизации аграрной сферы.
Позже это вылилось в сталинскую формулу — «революция сверху».

[Back]