91 ходит по комнатам, поигрывает на пианино и знает что такое театры и 257 музыка». Крестьянин И. Патрикеев в своем письме к М.И. Калинину сопоставляет жизнь рабочих и селян: «пролетариат и рабочие зарабатывают от 50 до 90 руб. в месяц довольствуются здравоохранением, школой, страхованием жизни, имеют книжки для получения мануфактуры с фабричных магазинов».258 А крестьяне «роются темными кротами в земле, целые 17 часов в сутки, с утра до вечера и в результате получается, разве только середняк 75% своего существования оправдывает от земли. В то время бедняк и 50% это в урожайный год. Откуда выжать тот доход, чтобы обеспечивав продуктами существование семью не считая беспрерывных расходов».259 Подобные контрасты вызывали у жителей села не меньше раздражения, чем двойной стандарт в экономической и политической стратегии власти по отношению к рабочему и аграрию. Н.И. Бухарин в своем выступлении на июньском 1928 г. пленуме ЦК ВКП (б) поставил перед присутствующими следующий вопрос: «Но можем ли мы сказать, что у нас есть реальная угроза смычке между рабочим классом и крестьянством?» И ответил на него: «Можем, и мы должны исходив из 260 констатирования этого факта». Однако это недовольство крестьян не вылилось в жесткую конфронтацию с властью. Довольно пассивное противодействие деревни чрезвычайным мерам порождало у режима уверенность в том, что рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Тула, 1927. С. 16. 257 Крестьянские истории: Российская деревня 20-х годов в письмах и документах. С.84. 258Там же. С.78. 259Там же. С.79. |
Катализатором недовольства крестьян были не только налоговый гнет, экономическая дискриминация, различные ограничительные меры, но и «сопоставление жизни рабочих с собственным бытием».18 Тульские крестьяне упрекали правительство в той огромной пропасти, которая появилась между бытом горожан и селян: «посмотрите, какой вид имеют теперь рабочие и их жены. Они выглядят полуинтеллигентами, т.к. материальное положение их, несомненно, улучшилось».19 Житель Бежецкого уезда Тверской губернии И. Бурилов так представлял себе быт горожанина, совслужащего: «вам нужна теплая квартира, мягкая мебель, всюду бархат, буфеты, гардеробы. Если еще есть — прислуга, а нет, то мечтаете завести такую. А ваша барынька ходит по комнаткам, поигрывает на пианино и знает что такое театры и музыка».20 Крестьянин И. Патрикеев (Тверская губерния) в своем письме к М.И. Калинину сравнивал жизнь рабочих и селян: «пролетариат и рабочие зарабатывают от 50 до 90 руб. в месяц, довольствуются здравоохранением, школой, страхованием жизни, имеют книжки для получения мануфактуры с фабричных магазинов».21 А крестьяне «роются темными кротами в земле, целые 17 часов в сутки, с утра до вечера и в результате получается, разве только середняк 75% своего существования оправдывает от земли. В то время бедняк и 50% это в урожайный год. Откуда выжать тот доход, чтобы обеспечивать продуктами существование семью, не считая беспрерывных расходов».22 Указанные контрасты вызывали у жителей села не меньше раздражения, чем двойной стандарт в экономической и политической стратегии власти по отношению к рабочему и аграрию. «Власть не равняет рабочего с крестьянином, — возмущались рязанские хлеборобы, — первому сократили рабочий день до 7 часов, а у нас опять остаются все 24 часа. Правительству нужно больше обращать внимание на крестьян».23 Их поддерживали ярославские селяне, считавшие, что «7-ми часовой рабочий день для рабочих — новая обуза для крестьян и новая дороговизна на предметы промышленности».24 Анализируя ситуацию, сложившуюся в стране жители Калужской губернии так же пришли к довольно неутешительному выводу: «Власть делает неправильно, давая 7-часовой рабочий день, т.к. промышленность и без того технически отстала, а теперь мы и вовсе будем нищими. 7-ми часовой рабочий день является большим поощрением для рабочих, а для нас, крестьян, ничего нет. Революцию совершали крестьяне, т.к. мы давали на армию хлеб и этим победили, а власть никаких льгот нам не дала и очень обидно не видеть помощи от власти».25 Н.И. Бухарин, хорошо знакомый с этим и подобными ему заявлениями сельских жителей, в своем выступлении на июньском 1928 г. пленуме ЦК ВКП (б) поставил перед присутствующими следующий вопрос: «Но можем ли мы сказать, что у нас есть реальная угроза смычке между рабочим классом и крестьянством?» И ответил на него: «Можем, и мы должны исходить из констатирования этого факта».26 Государство, стремясь удержать ситуацию в стране под контролем, принимает решение ускорить процесс судопроизводства. Расширенный Пленум Тульского Окрисполкома констатировал, что случаи сопротивления властям в Тульской губернии должны разбираться в течение 24 часов.27 Очевидно, что качество такого следствия было крайне низким и зачастую предопределенным. О значительном усилении репрессивных мер свидетельствует циркуляр Тверского окрисполкома, обязывавший привлекать к ответственности тех, кто уличен в укрытии объектов обложения «с разборкой дел в порядке показательных судебных процессов».28 А Тульский окрисполком предложил организовать специальные «пятерки», которые будут являться «карательным органом» для деревенских задолженников и кулаков.29 В случае успеха этот «опыт» должны были перенять и другие губернии РСФСР. К тому же государственная машина решила наладить использование труда осужденных единоличников в пользу колхозов, совхозов и деревенской бедноты. Циркуляр Президиума облисполкома предлагал использовать труд «принудоосужденных» в посевной кампании, а именно при вспашке полей маломощным хозяйствам, колхозам и совхозам; при очистке семян, причем на принудительных работах не исключалось использование инструментов и инвентаря самих осужденных.30 К 1929 г. экономические и политические меры, ослабившие единоличного крестьянства, и, прежде всего кулачества, стали все больше подкрепляться репрессивными. Директива Политбюро ЦК ВКП (б) от 3 октября 1929 г. поручала ОГПУ и НКЮсту РСФСР принять решительные и быстрые меры репрессий, вплоть до расстрелов, против кулаков, организующих антисоветские выступления и нападения на совпартработников. Уже в конце октября этого же года циркуляром ОГПУ образовывались «тройки» для предварительного рассмотрения следственных дел. Создание репрессивного механизма было поставлено на поток. Важным штрихом стало постановление ЦИК и СНК СССР от 16 ноября 1929 г. «Об оказании помощи лицам и хозяйствам, пострадавшим от кулацкого насилия», прочитав которое, как писал Н.В. Тепцов, «можно было подумать, что на страну напали безжалостные захватчики, убивающие и все сжигающие на своем пути».31 Однако пропагандистские цели были успешно достигнуты: началась «охота на ведьм», в роли которых теперь оказались состоятельные крестьяне. Тон задавал сам Сталин: «В самом деле, правильна ли наша политика наступления на кулачество? Теперь даже слепые видят, что она безусловно правильна!»32 Под влиянием жестких репрессивных мер, масштабы и характер выступлений крестьян к 1929 г. изменились. Накал их постепенно ослабел, перейдя в фазу пассивного сопротивления. Этому способствовало и широко распространенное среди земледельцев мнение, что вождь просто не знает, что происходит на местах и если ему открыть всю правду, то он тут же восстановит справедливость и накажет зарвавшихся чиновников. Правда, существовала и другая точка зрения, которую высказывали наиболее дальновидные крестьяне: «Уже 10 лет советской власти, а что дала она крестьянам — ничего. Высшее правительство, вроде бывшего царя, оно решает государственные вопросы. А крестьянам бесполезно туда обращаться со своими нуждами. Налог если и скидывают с бедноты, то перекидывают его на середняка. Спросите их, почему нельзя взять из-за границы товары для крестьянства. Ведь там они гораздо дешевле и лучше, так нет, они хотят развивать свою промышленность. Держат на заводах людей с большими окладами».33 Однако существующее недовольство крестьян все же не вылилось в жесткую конфронтацию с властью. Довольно пассивное противодействие деревни чрезвычайным мерам порождало у режима уверенность в том, что намеченную радикальную ломку жизни крестьянина-единоличника деревенское общество примет без особых эксцессов. Фактически «чрезвычайщина» в отношении деревни в 1928,1929 годах была по образному выражению Э.М. Щагина «разведкой боем» накануне сплошной коллективизации.34 Она показала власти, что расколотый и частично деморализованный деревенский мир не способен дать сколько-нибудь организованный отпор очередному масштабному эксперименту, самому тяжелому для непосредственного производителя способу внерыночной модернизации аграрной сферы. Позже это вылилось в сталинскую формулу — «революция сверху». |