93 сомнения, и нечто большее»1. Историки в большей мере, чем представители других социальных наук, испытывают ограниченность возможностей человеческого познания, которые относятся ко всем дисциплинам, изучающим человека. Социолог Р. Нисбет так определил эти пределы: вопервых, все попытки постижения реальности содержат в себе элемент искусства, независимо от претенциозности методологии и компьютерных методов; во-вторых, сколь бы велико ни было стремление к объективности и истине, невозможно избежать ограничений, налагаемых формой исследования; в-третьих, многие слова, с помощью которых представители социальных и гуманитарных наук описывают реальность, невыразимо метафоричны. Спор о том, что есть история наука или искусство, далеко не нов. Еще Аристотель, сравнивая историков и поэтов, утверждал, что различаются они тем, что один говорит о том, что было, а другой — о том, что могло бы быть. Знаменитый ритор Марк Фабий Квинтилиан считал, что история имеет определенную близость к поэзии и может рассматриваться как род поэмы в прозе, когда она пишется с целью повествования, описывает события для пользы потомков. Исходя из этого он различал три рода повествования: 1) вымышленное (каким оно предстает в поэмах и трагедиях), 2) реалистическое (каким оно предстает в комедиях), 3) историческое (в котором излагается действительный ход вещей). Дискуссия вокруг сформулированного подхода Аристотеля к соотношению истории и поэзии (литературы) возобновилась в эпоху Возрождения, и продолжается и по сей день. Так, Ф.Бэкон в начале XVII в. полагал, что «под именем поэзии мы рассматриваем... историю, произвольно воссозданную фантазией писателя»2. В свою очередь Декарт, во многом определивший представления о «новой науке», сформировавшиеся в XVII в., считал историю родом литературы, а не наукой. 1 Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 237. 2 Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук. Соч. В 2-х т. М., 1977 1978. Т. 1. С. 176. |
Местоположение истории в системе знания определяется условностью и неопределенностью границ между научным и художественным методами познания прошлого, точнее говоря, между историей как наукой и историей как искусством. «Если история и «не менее, чем наука», то она, вне всякого сомнения, и нечто большее»1. Историки в большей мере, чем представители других социальных наук, испытывают ограниченность возможностей человеческого познания, которые относятся ко всем дисциплинам, изучающим человека. Социолог Р. Нисбет так определил эти пределы: вопервых, все попытки постижения реальности содержат в себе элемент искусства, независимо от претенциозности методологии и компьютерных методов; во-вторых, сколь бы велико ни было стремление к объективности и истине, невозможно избежать ограничений, налагаемых формой исследования; в-третьих, многие слова, с помощью которых представители социальных и гуманитарных наук описывают реальность, невыразимо метафоричны. Спор о том, что есть история наука или искусство, далеко не нов. Еще Аристотель, сравнивая историков и поэтов, утверждал, что различаются они тем, что один говорит о том, что было, а другой о том, что могло бы быть. Знаменитый ритор Марк Фабий Квинтилиан считал, что история имеет определенную близость к поэзии и может рассматриваться как род поэмы в прозе, когда она пишется с целью повествования, описывает события для пользы потомков. Исходя из этого он различал три рода повествования: 1) вымышленное (каким оно предстает в поэмах и трагедиях), 2) реалистическое (каким оно предстает в комедиях), 3) историческое (в котором излагается действительный ход вещей). Дискуссия вокруг сформулированного подхода Аристотеля * к соотношению истории и поэзии (литературы) возобновилась в эпоху Возрождения, и продолжается и по сей день. Так, Ф.Бэкон в начале XVII в. полагал, что «под именем поэзии мы рассматриваем... историю, произвольно 256 1 КоллингвудР. Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 237. 257 воссозданную фантазией писателя»1. В свою очередь Декарт, во многом определивший представления о «новой науке», сформировавшиеся в XVII в., считал историю родом литературы, а не наукой. Позднее немецкие романтики XVIII XIX вв. возродили традиции творческого, интуитивного, эстетического подхода к истории. Так, для Ф. Шеллинга наиболее адекватной формой постижения прошлого было «историческое искусство». В конце XIX начале XX в. тезис о принадлежности истории к искусству отстаивал и философ-неогегельянец Б. Кроче, и Б. Рассел, основываясь на том, что история область духа человеческой личности и ее реконструкция историком возможна только потому, что он сам личность и обладает духовностью. Типичное обоснование этой позиции мы находим у Г. Зиммеля: «Как могут чисто субъективные картины, созданные умом историка, проецироваться в прошлое и расцениваться как описание того, что в действительности произошло?»2. В 60-е годы XX в. Ролан Барт, французский литературовед, представитель структурализма, снова возвращается к вопросу о характере исторического познания, постановкой вопроса о том, чем отличается описание прошлого исторической наукой от воображаемого описания, которыми обладает эпос, роман или драма. В то же время, по мнению французского историка Д. Мило, «как и всякое сравнение, сравнение ученого, художника и историка имеет свои границы. Прежде всего, различна природа реальности, с которой имеет дело каждый из них. В этом плане соответствующие обязательства сильно отличаются друг от друга. Историк, как и ученый, вынужден обращаться с явлениями, какими они были в действительности (те ез е^епШсЬ &е\уезеп !${), в то время как художник вправе говорить о том, «что могло бы иметь место в силу правдоподобия или необходимости», говоря словами «Поэтики» Аристотеля»3. По отношению к 1 Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук. Соч. В 2-х т. М., 1977 -1978. Т. 1. С. 176. Зиммель Г. Проблемы философии истории. Этюд о теории познания. М., 1898. С. 163. 3 Мило Д. За экспериментальную, или веселую, историю. //ТНЕ515,1994. Вып. 5. С. 191. |