|
Как следствие, в качестве основы гипотезы нашего исследования может быть принято предположение о том, что «силовые» ведомства в меньшей степени, по сравнению с официальной государственной позицией, воспринимают опасные последствия коррупции. Различие в восприятии риска продуцирует диссонанс усилий по противодействию коррупции, принимаемых со стороны органов власти и граждан, что, в свою очередь, определяет низкую эффективность принимаемых мер. По нашему мнению, конфликт между действиями актора и интересами общества является характерным признаком коррупции, что косвенно подтверждается её устойчивостью и масштабностью. Так, Л. Крисберг утверждал: «социальный конфликт существует в том случае, когда две или большее количество сторон убеждены в том, что цели их несовместимы» [17, с.86]. При этом отметим, что устойчивость коррупционных рынков, основанная на массовом воспроизводстве деструктивных действий, является объективным подтверждением перехода от дискретных социальных действий к системе взаимоотношений, легитимизирующейся в обществе. Используя генерализирующий метод научного анализа, в целях определения повторяющихся типичных элементов, считаем, что детальное рассмотрение явления коррупции как регулярных самовозобновляющихся интеракций, возможно при определении в качестве инварианта единичного социального действия, совершаемого двумя акторами. Переход от исследования общего к частному (дедукция) позволяет нам абстрагироваться от сложных форм социального взаимодействия, конституирующих комплекс социальных явлений опосредованных коррупцией, и осмыслить дефиниции на уровне децентрализованных форм коррупции. Как видно из рассмотренных ранее ограничений направленности и содержания социальных отношений, в том числе свободы выбора индивидом поведенческих норм, в условиях аномичности общества, поливариативности |
Известия Сочинского государственного университета. 2015. № 3-1 (36) 34 Традиционно принято считать, что главным стимулом к коррупции является возможность получения экономической прибыли (ренты), связанной с использованием властных полномочий, а главным сдерживающим фактором — риск разоблачения и наказания. На наш взгляд, если первая часть данного утверждения достаточно объективно раскрывает мотивацию действий, то вторая оставляет открытое поле для дискуссий. Несовершенство и ограниченность возможностей, предоставляемых внутренним и внешним надзором, отсутствие положительной динамики в борьбе с коррупцией убедительно подтверждают это. Таким образом, коррупции может быть подвержен любой человек, обладающий дискреционной властью – властью над распределением каких-либо не принадлежащих ему ресурсов по своему усмотрению. В отсутствие у кого-либо дискреционной власти, коррупция была бы невозможна [7]. Используя генерализирующий метод научного анализа, в целях определения повторяющихся типичных элементов, следует отметить, что, что детальное рассмотрение явления коррупции как регулярных самовозобновляющихся интеракций, возможно при определении в качестве инварианта единичного социального действия, совершаемого двумя акторами. Одновременному пониманию устойчивости коррупционных интеракций и конфликта, вызванного несовместимостью целей, способствует рассмотрение модели определенного социального взаимодействия (например, дача и получение взятки). Взятка является разновидностью коррупции, при которой действия должностного лица заключаются в оказании каких-либо услуг физическому или юридическому лицу в обмен на предоставление последним определённой выгоды первому. В большинстве случаев, если дача взятки не является следствием вымогательства, основную выгоду от сделки получает взяткодатель [8]. Как видно, из рассмотренных ранее ограничений направленности и содержания социальных отношений, в том числе, свободы выбора индивидом поведенческих норм, в условиях аномичности общества, поливариативности ценностных ориентаций, основопологающим в социокультурном сдерживании может быть только внутренняя интенция актора. Стереотипы реакции индивида на происходящие социальные процессы и выбор модели поведения формируются в социокультурной среде. В данном контексте, нельзя не согласиться с научным заключением Э. Шилза о том, что необходимо попытаться определить, в какой социокультурной среде сформировался этот человек, какие стандарты поведения в ней приняты, на какой почве возник конфликт [9]. Именно эти факторы лежат в основе социализации индивида и развития его ментальности, как устойчивой, логически прослеживаемой специфической определённости восприятия, в том числе, оценки мира и практической деятельности в нём. К. Манхейм, как и, в свою очередь, К. Маркс, был убежден, что человеческое мышление, порождающее те или иные идеи, всегда укоренено в конкретных исторических, социальных условиях и определяется этими условиями. Мышление человека обусловлено его социальным положением, групповой принадлежностью, особенностями образа жизни и судьбы его группы. Манхейм писал: «Мыслят не люди как таковые и не изолированные индивиды осуществляют процесс мышления, мыслят люди в определенных группах, которые разработали специфический стиль мышления в ходе бесконечного ряда реакций на типичные ситуации, характеризующие общую для них позицию» [10]. Тем самым, мы вправе утверждать, что коррупция не только является фактором, деградирующим ментальность, но и детерминантой кризиса общественного правосознания. При этом, в значительной степени, она оказывает негативное влияние на процессы социализации несовершеннолетних, проходящих аккультурацию в условиях аномии. Объективные процессы, проходящие в период трансформации общества, перехода к рыночной экономике генерируют рассогласование культуры и социальной структуры. Обобщая различные интерпретации определений культуры, ее следует, прежде всего, рассматривать как совокупность смыслов и значений, которыми члены общества руководствуются в своей жизни. Как отмечалось ранее, принятые индивидом и обществом культурные значения опосредуют всю социальную деятельность человека, наделяя её определенным смыслом. |