|
движения во тьме, неспособной ни к каким различиям. Первый насильник, образовавший власть в хаосе, установивший цели, был благодетель Челоi^' вечества, и на нем почило Божие помазание». И обш;ий вывод: «наибольшая же свобода дается тогда, когда человек чувствует и сознает себя имманентным, а не трансцендентным государству, как и все сверхличные ре # альности и единства». Можно ли ставить задачи воспитания благородного человека при таком настрое? Бесспорно. А можно ли спутать его с проявлениями совершенно иных менталистов? Возможно. Рассуждая уже на уровне интерпретации, разве нельзя это же выразить так: человек призван реализовать негэнтропийную тенденцию в мире и потому служит прогрессу (сциентистская интерпретация), и что такое отдельные жертвы «мирного атома» по сравнению с шествием научно-технического прогресса; человек призван реализовать объективные тенденции естественно исторического процесса развития обп];ества, развития, которое идет через жесткую классовую борьбу, и подлинная свобода в осознанном служении этой необходимости (абстрактно-социологическая интерпретация). В обоих случаях потребуются харизматические личности, «светочи», вожди, которые и будут определять не для своего блага, разумеется, только во имя высших целей кто и что может быть определен на роль жертвы. И почему бы при желании в этих уродливых для эстетического чувства мыслителя, стремящегося примирить экзистенцию и трансценденцию, формах не увидеть все же «иррациональный остаток» Божественного? А если добавить к этому терпение и соборность русского народа, то почему бы, не представить происходящее в 1920годы как великую искупительную жертву, как русификацию и ориентацию марксизма, придающую социальному движению мессианский характер? 90 |
167 содержит в себе такую трагическую антиномию, но надо ли это оправдывать? "Философские неравенства" Бердяев также начинает с критики абсолютизации личностного начала. Логика его рассуждений такова: "Личности нет, если нет ничего выше ее". Торжество точки зрения личного блага привело бы к падению личности: к возвращению личности ведет точка зрения "сверхличной ценности". Сверхличная ценность это божественное, а оно "требует жертв и страданий, ибо всякий космический мир дифференцирован, основан на неравенствах и дистанциях". Религиозная основа, упорядочивающая общественную жизнь, является мистической сутью, "иррациональным остатком государства, не сводимым к организации общественных интересов. Власть государственная родилась "в насилиях", но насилья эти были "благостны", и они поставили цели мирового движения во тьме, неспособной ни к каким различиям. Первый насильник, образовавший власть в хаосе, установивший цели, был благодетель Человечества, и на нем почило Божие помазание". И общий вывод: "наибольшая же свобода дается тогда, когда человек чувствует и сознает себя имманентным, а не трансцендентным государству, как и все сверхличные реальности и единства". В анализе подобных текстов необходимо различать два слоя: мотивационный (что хотел сказать автор в контексте его ценностных ориентации) и прагматический (как это реально интерпретируется в определенном социуме). Попробуем понять оба слоя в их взаимной дополнительности. Мыслитель исходит из благих намерений противопоставить гедонистско-утилитаристскому отношению к жизни более высокое и неизбежно трагическое ее понимание (а ведь до сих пор в массовом сознании превалирует требование удовлетворения постоянно I. Бердяев Н.А. Философия свободы.-С.ИЗ. 168 растущих потребностей последняя оставшаяся "святыня" ~ достижения счастливого результата в любом случае). Без ограничения экзистенции трансценденцией (а тем более без ограничения позитивистского, вульгарно-материалистического эквивалента экзистенции, т.е. личного блага мы никуда от штирнеровского "Единственного" не уйдем. Неудовлетворительность чисто внешнего регулирования по типу "разумного эгоизма" для философов уровня Бердяева была очевидной; а для современников, к сожалению, очевидно обратное. Но от трансцендентного, признав его высшим, нельзя требовать гарантий. Приходится стоически принять его в тех реальных формах сверхличного, в которых оно проявляется. Но что именно проявляется: добро или зло? Здесь мы выходим на проблемы теодицеи, а экзистенциалистский настрой, то входящий у мыслителя в гармонию с трансценденталистским, то снова проявляющий себя как самостоятельная сила, выводит на сцену личность "божественного насильника" (сверхчеловека?), который через жертвы и страдания (в том числе свои собственные) реализует волю Провидения, будучи свободно открытым ей и собственному творчеству. Можно ли ставить задачи воспитания благородного человека при таком настрое? Бесспорно. А можно ли спутать его с проявлениями совехяпенно иных менталистов? Возможно. Рассуждая уже на уровне интерпретации, разве нельзя это же выразить так: человек призван реализовать негэнтропийную тенденцию в мире и потому служит прогрессу (сциентистская интерпретация), и что такое отдельные жертвы "мирного атома" по сравнению с шествием научно-технического прогресса?; человек призван реализовать объективные тенденции естественноисторического процесса развития общества, развития, которое идет через жесткую классовую борьбу, и подлинная свобода в осознанном служении этой необходимости (абстрактно-социологическая 169 интерпретация). В обоих случаях потребуются харизматические личности, "светочи", вовди, которые и будут определять не для своего блага, разумеется, только во имя высших целей кто и что может быть определен на роль жертвы. И почему бы при желании в этих уродливых для эстетического чувства мыслителя, стремящегося примирить экзистенцию и трансцевденцию, формах не увидеть все же "иррациональный остаток" Божественного? А если добавить к этому терпение и соборность русского народа, "то почему бы не представить происходящее в 20годы как великую искупительную жертву, как русификацию и ориентацию марксизма, придающую социальному движению мессианский характер? Могут ли вообще идеи, подобные всеединству и соборности, реализоваться в том мире, который позитивистским подходам представляется единственно реальным? И как может осуществляться такая связь? "Русская философская мысль, справедливо замечает С.С.Хоружий, должна была неминуемо подойти к этой кардинальной задаче, однако же не успела этого сделать, ибо ее путь был оборван". И если Н.И.Пирогов и Д.И.Менделеев видели в науке и ее практическом приложении (один в медицине, другой в промышленности), главный смысл жизни, то их философско-педагогическая ориентация в этом смысле была также позитивистски приземлена и отдаляла их подопечных от духовного, от высших целей. Окончательно оформившись к середине ХХв., эта ориентация вьфазилась в технократизме общего образования в нашей стране, в утрате гуманитарного начала. А жесткая линия государственного тоталитаризма в отношении к образованию, которую утверждал К.Победоносцев, к жесткому государственному диктату в системе общего образования (в организации процесса об. Хоружий С.С. Карсавин и де Местр //Вопросы философии.-1989.№ 3.—С.об—87, |