|
образование такого стереотипа как «ш и р о к о с т ь », гениально описанного Ф. М. Достоевским. Он увидел душевное свойство, лежащее в самых глубинах национальной психологии и представляющее собою как бы «вечный двигатель» внутренней энергии и мощи русского духа. «Это прежде всего забвение всякой мерки во всем...Это потребность хватить через край, потребность в замирающем ощущении, дойдя до пропасти, свеситься в нее наполовину, заглянуть в самую бездну и —в частных случаях, но весьма нередких —броситься в нее как ошалелому вниз головой» [88, с.60]. В качестве художественного символа а широкости русской души Достоевский избрал историю простого деревенского парня, совершившего кощунственное святотатство в форме попытки на спор выстрелить из оружия в крест с изображением распятого Христа. Парень покусился на самое святое, что есть у русских, ибо «может быть, единственная любовь народа русского есть Христос...» [88, с.63]. Поступок этот стал причиной глубокого кризиса в душе простого крестьянина, и через несколько лет, на коленях, он приполз с покаянием к старцу, рассказавшему впоследствии Достоевскому данную историю. Широкость русского характера заключается в потребности отрицания самых главных святынь, в неукротимой порою решительности заявить о себе в хорошем или плохом. «Иногда тут просто нет удержу. Любовь ли, вино ли, разгул, самолюбие, зависть — тут иной русский человек отдается почти беззаветно, готов порвать все, отречься от всего, от семьи, обычая, Бога» [88, с.61]. Достоевского поражало, как в порыве саморазрушения и самоотрицания иной честный человек может совершить мерзкий и безнравственный поступок, а добрейший человек стать омерзительным и безобразным преступником.. Широкость, представляющая для русского народа живую данность его души, обусловлена прежде всего географическими константами национального бытия в виде необъятного пространства. Бескрайние просторы российской равнины вылились в широту и открытость характера народа. Русским людям |
прежде всего забвение всякой мерки во всем ... Это потребность хватить через край, потребность в замирающем ощущении, дойдя до пропасти, свеситься в нее наполовину и, в частных случаях, но весьма нередких, броситься в нее, как ошалелому, вниз головой” [Достоевский, 1989, с. 60]. В качестве социально-культурного проявления безмерности русского менталитета Ф.М. Достоевский избрал историю простого деревенского парня, совершившего кощунственное святотатство в форме попытки на спор выстрелить из ружья в крест с изображением распятого Иисуса Христа. Парень покушается на самое святое, что есть у русских, ибо “может быть единственная любовь народа русского есть Христос ...” [Достоевский, 1989, с. 63]. Поступок становится причиной глубокого кризиса в душе простого крестьянина, и через несколько лет, на коленях, он приползает с покаянием к старцу, который и рассказывает Ф.М. Достоевскому впоследствии данную историю. Безмерность жизненного порыва как сущностное качество менталитета заключается в потребности отрицания всего и вся, в отказе от самых главных святынь, в неукротимой решительности заявить о себе в хорошем или поганом. “Иногда тут просто нет удержу. Любовь ли, вино ли, разгул, самолюбие, зависть тут иной русский человек отдается почти беззаветно, готов порвать все, отречься от всего: от семьи, обычая, бога...” [Достоевский, 1989, с. 61]. Причем, в порыве саморазрушения и самоотрицания иной честный человек может совершить мерзкий и безнравственный поступок, а добрейший человек стать омерзительным и безобразным преступником. Однако, Ф.М. Достоевский видит и противоположную отрицанию тенденцию, вытекающую из безмерности жизненного порыва. В критической для национального существования ситуации срабатывает инстинкт национального самосохранения, и русский народ с не меньшей, чем самоотрицание, страстью и энергией спасает себя: “Но зато с такой 175 |