|
44 По мнению Л.А. Ворожбитовой, если рассматривать аргумент как первичную лингвориторическую структуру публицистического текста (а в расширительном смысле ср. «художественный аргумент» и других видов текста), то именно в его рамках целесообразно изучать такие «чисто» лингвистические явления, как лексико-семантическое своеобразие и грамматические особенности авторского мдиостиля, вопросы лексико-граммагической координации и специфическое воплощение рематической доминанты и др. Стремление поставить частные виды лингвистического анализа, как и элементы литерату роведческого, «на службу аргументу» должно помочь выявлению закономерностей его функционирования в качестве важнейшего реализатора риторической функций языка как трансцендентной по отношению к другим (Дж. Дюбуа и др.), с учетом того, что, по справедливому утверждению М.М. Бахтина, язык в процессе его практического осуществления неотделим от своего идеологического или жизненного наполнения [Волошинов, 1993]. В научной литературе выделяют ряд факторов, регулирующих выбор и применение аргументов. В.П. Москвин указывает на следующие факторы: фактор уместности, в котором, в свою очередь, выделяются: фактор тематической уместности (соответствие формы теме и содержанию речи, ее образам и мотивам). В соответствии с этим фактором упоминается принцип релятивизма, который подразумевает допустимость отдельных доводов в определенной коммуникативной сфере и их же абсолютную неприемлемость в другой. Это такие коммуникативно ориентированные наборы доводов как гражданские аргументы, теологические, философские, политические, научные и др. фактор ситуативной уместности (соответствие формы и содержания условиям коммуникативной или речевой ситуации). Так |
215 Важнейшими составляющими публицистического текста являются, с одной стороны, инвентивно-логичсскос начало, принадлежащее сфере теории аргументации, с другой стороны элокутивно-экспрессивное. Как вид ораторской прозы публицистический текст одно из сложнейших риторических образований, что проявляется как в содержании текста, отражающего наблюдения над жизнью и включенные в них размышления автора, так и в речевой форме текста как единстве его логической и экспрессивной структуры. Их различие состоит в том, что логическая структура выражает суть описанной автором целостной картины жизни, а эмотивность экспрессивной лексики связана с деталями картины и лишь в своей совокупности может пониматься как системно-структурное образование. Между логической и экспрессивной структурами в публицистике существует диалектическая взаимообусловленность, которую можно квалифицировать как инвентивноэлокутивную координацию. С одной стороны, экспрессивная лексика несет в себе отпечаток общей логики текста, подчиняется ее целям и задачам. С другой сама логика текста приобретает с их помощью особую выразительность и убедительность. Более того: сила и убедительность логики автора тем выше, чем большее эмоциональное потрясение лежит в основе замысла его статьи (см., напр., экстралингвистическую информацию о душевном состоянии Л.Н. Толстого в момент написания статьи «Нс могу молчать!» в Прил. 1). Если рассматривать аргумент как первичную лингвориторическую структуру публицистического текста (а в расширительном смысле ср. «художественный аргумент» и других видов текста), то именно в его рамках целесообразно изучать такие «чисто» лингвистические явления, как лексикосемантическое своеобразие и грамматические особенности авторского идиостиля, вопросы лексико-грамматической координации и специфическое воплощение рематической доминанты и др. Стремление поставить частные виды лингвистического анализа, как и элементы литературоведческого, «на службу аргументу» должно помочь выявлению закономерностей его функ 216 ционирования в качестве важнейшего реализатора риторической функций языка как трансцендентной по отношению к другим (Дюбуа и др. 1986), тем более что, по М.М. Бахтину, язык в процессе его практического осуществления неотделим от своего идеологического или жизненного наполнения, а система нормативно тождественных форм вовсе не является действительным модусом бытия языка для сознаний говорящих на нем индивидов (Волошиной 1993,77). Аргумент как специфическая мыслеречевая структура выступает ведущим компонентом публицистического текста; будучи по своей природе инвентивным звеном, он одновременно выполняет необходимые диспозитивные функции и служит канвой для идиостилевой элокутивной расцветки. Как было показано в гл. 2, внешними топосами аргумента выступают культурные концепты; внутренними топосами — «общие места» классической риторики. Последние группируются в четыре основные разряда: «до предмета», «в предмете», «после предмета», «вне предмета» (их вторым рождением на новом витке спирали можно считать «крест реальности» О. Розенштока-Хюсси как «гуманитарное пространство»). Для прикрепления конкретного факта («казуса») к топосу аргумента служит разветвленная система доводов. Ведущую роль для публициста играют «искусственные» доводы «К человеку» — этосные («к состраданию», «к отвержению») и пафосные («к угрозе», «к обещанию»). Они подкрепляются доводами «к логосу», а также «естественными» доводами «к очевидному». Активно используются вспомогательные доводы («к доверию», «к глобальному доверию») (см.: Хазагеров, Ширина 1994). В рамках лингвориторической парадигмы возникает необходимость найти лингвистические корреляты аргументам как риторическим мыслеречевым структурам. Как показали наши исследования, таковыми можно считать описанные Г.А. Золотовой пять коммуникативных типов, или регистров, речи, различаемые с точки зрения интенций говорящего и уровня абстракции от |