|
76 значение» съездов, речей, постановлений; «лучшие в мире» станки, машины, ракетй; «самые высокие» тиражи были знакомы советскому человеку не хуже, чем рядовому члену читательской аудитории времен Г итлера» [Там же]. В свете подобных научных публикаций, на наш взгляд, особенно наглядной является яркая гражданственно-патриотическая направленность и большое воспитательное значение предпринятого нами исследования, подчеркивающего важнейшую роль вдохновенного мобилизующего слова и действенной аргументации советского государства в годы смертельной схватки с гитлеровской Германией, репрезентируемых корпусом передовых статей газеты «Правда». Для публицистики периода Великой Отечественной войны характерна обозримость полного идеоречевого цикла «от мысли к слову» от авторской интенции, обусловленной конкретными экстралингвистическими факторами, зачастую документально зафиксированными, до обратной связи с читателем, свидетельствующей о достигнутом коммуникативном эффекте. Словесные образы актуализируют через ассоциативно-вербальную сеть языковой личности реципиента в ее тезаурус и проникают далее в прагматикой (по Ю.Н. Караулову), где в случае коммуникативного эффекта формируется адекватная авторскому замыслу деятельностно-коммуникативная потребность. Вербализованная передача психоэнергетических импульсов обеспечивает максимально «бесперебойное» функционирование лингвориторикогерменевтического круга, в результате которого «творится будущее» (О. Розеншток-Хюсси). Закодированная в произведении объективновозможная действительность, отдаленная от момента не только его написания, но и прочтения, заключается в моделировании поведения языковой личности реципиента, в данном случае читателя-солдата. |
292 Глава 4 ОФИЦИАЛЬНЫЙ «СОВЕТСКИЙ ЯЗЫК» И ПУБЛИЦИСТИКА ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ В СВЕТЕ Л ИНГВОРИТОРИЧЕСКОГО ПОДХОДА 4.1. Лингвориторические ориентиры анализа военной публицистики Период Великой Отечественной войны является уникальным социокультурным срезом для лингвориторического исследования, г.к. язык данной эпохи и воплотившееся в нем специфическое мышление совокупной советской языковой личности, доминантой которого являлась монолитность общества, во многом способствовали Великой Победе. Это период расцвета советского официозного языка (ср. советский ритуальный язык: Кронгауз 1994), который, мобилизовав все свои ресурсы в смертельной схватке со злейшим внешним врагом, не только выстоял в противоборстве с фашистской идеологической машиной, но и упрочил свои позиции, распространив в мире, по выражению Т. Рузвельта, «Евангелие коммунизма». Обращение к публицистике военных лет весьма актуально и на фоне нигилистических попыток перечеркнуть героическую историю нашего народа*. О феномене риторической прозрачности публицистического дискурса говорилось в параграфе 3.1.3. Особенно показательна в этом смысле публицистика периода Великой Отечественной войны, для которой характерна обозримость полного идеоречевого цикла от авторской интенции, обусловленной конкретными экстралингвистическими факторами, зачастую документально зафиксированными, до обратной связи с читателем, свидетельствующей о достигнутом коммуникативном эффекте (в частности, в письмах-откликах на публицистические статьи непосредственно «по горячим * Об этом, в частности, объективно и убедительно написал далеко не просоветский критик Вл. Новиков: «... Иные писатели-фронтовики начинают исповедоваться в том духе, что мы, мол, воевали против одной бесчеловечной диктатуры, защищая другую, не менее бесчеловечную. (...) Как можно, даже искренне пересмотрев свои былые представления, одним махом перечеркивать всю свою человеческую и творческую биографию, предавать память о погибших товарищах! Можно сколько угодно развиваться, менять взгляды, но благородство немыслимо без в е р н о с т и с в о е й с у д ь б е » (Новиков 1998, 153). 293 следам»). Словесные образы актуализируют через ассоциативно-вербальную сеть языковой личности2 ее тезаурус и проникают далее в прагматикой, где в случае коммуникативного эффекта формируется адекватная авторскому замыслу деятельностно-коммуникативная потребность. Вербализованная передача психоэнергетических импульсов обеспечивает максимально «бесперебойное» функционирование лингвориторико-гермеиевтического круга, в результате которого «творится будущее» (О. Розеншток-Хюсси). Закодированная в произведении объективно-возможная действительность (о динамике референта см. в параграфе 3.1.3: объективный мир «возможный мир» (литература) объективно-возможный мир), отдаленная от момента не только его написания, но и прочтения, заключается в моделировании поведения языковой личности2, в данном случае чигателя-солдата. К публицистическому дискурсу военного периода, экстремального для огромной многонациональной державы, как к никакому другому, относится следующие неориторическое наблюдение: если для автора текст прежде всего нацеленный в будущее этический смысл, а потом уже произведение, то для читателя наоборот, сначала произведение, «а затем уже этический ход автора, на который можно ответить... своим ходом» (И.В. Пешков)*. Изучение в комплексной лингвориторической системе координат жанрово и хронологически ограниченного материала, каким является публицистический дискурс военных лет, позволяет выявить закономерности глобального характера в отношении литературного и мыслеречевого творчества в целом. * См., например, отклики читателей, свидетельствующие о максимальном иерлокутивном эффекте ряда статей, в кн. «Писатели в Отечественной войне 1941-1945 гг. Письма читателей (1946): И. Оренбургу: «...Я читаю, что пишете. А с немцами я разговариваю пулями. Я уничтожил 140 фрицев. Из них 70 отношу на Ваш личный счет. Обязуюсь продолжать, пока жив», (с. 79-84); «Пишешь ты крепко, хорошо, всю душу переворачиваешь. Ты умеешь сказать то, что мы думаем и что клокочет в нашей груди. Каждое слово у тебя острое, как штык, меткое, как пуля снайпера. Ты с нами, в наших рядах, впереди, как лучший боец, увлекающий в атаку друг их. Вот мы прочи тали статью «Твое гнездо», в которой ты рассказываешь о наглых планах подлых убийц, о «мечтах» фрицев. Нет! Не бывать этому!...» (с. 66-67); «Я уже не молод, многое видел в жизни, но я не могу спокойно читать эти записки зверя. (...). Я сейчас в госпитале после тяжелого ранения, но как только встану, буду беспощадно уничтожать гадов» (с. 63) и др. |