Проверяемый текст
Смоленский, Михаил Борисович. Правовая культура как элемент социокультурного пространства (Диссертация 2003)
[стр. 72]

Известный исследователь Э.
Ю.
Соловьев пишет об этом так:
«Высокие состраданию любви, прощению, терпению, самоотвержению) давно получили всемирное признание.
Но было бы благодушием не видеть их неприглядной оборотной стороны, а именно давнего и острого дефицита правосознания, который в сфере самих моральных отношений выражал себя, прежде всего как
и О отсутствие уважения к индивидуальной нравственной самостоятельности (автономии) и как упорное сопротивление идее примата справедливости над состраданием» .
Он совершенно справедливо отмечает, что дефицит правосознания оказывал обратное разрушительное влияние на культуру, поскольку в периоды
разрушительное влияние на культуру, поскольку в периоды общественных кризисов «губил...
самое нравственность».
Русская моральная философия страдала в этом смысле дефицитом правопонимания, будучи, парадоксальным образом, при этом предельно этикоцентричной.

С другой стороны, иррационально-эмотивный характер российского правопонимания, возможно, еще не означает, что последнее чуждо рациональности.
Новым, и пока дискуссионным выводом, который имеет теоретико-методологическое значение для анализа правосознания и правовой культуры современного российского общества, является признание
«вариативной» рациональности самого права.
Эта идея, возникшая под влиянием методологической парадигмы постмодерна, сопряжена с обращением к национальному социокультурному опыту в поисках своеобразной неформальной логики формирования права, чутко
О воспринимающей национальную традицию и национальную интуицию.
«Живой организм, и право особенно, оказываются подвластными всей своей истории, которая при ближайшем рассмотрении постоянно обнаруживает неизведанные пласты, уводящие все дальше от простой причинности.
Уже хотя бы поэтому мы должны задуматься о содержании той рациональности, в
49 Соловьев Э.Ю.
Прошлое толкует нас.
М., 1991.
С.
230.
72
[стр. 85]

роли изучаемого аспекта специфики как с развитием раскола, так и с возможностью его преодоления'.
Российская социокультурная матрица включает в себя прочную тягу к сохранению эмоциональной доминанты в культуре, почти полностью подчиняющей себе ее интеллектуальный элемент, а также интерпретацию нравственности как эмоциональной стихии сострадания.
Наличие сильной эмоциональной доминанты и слабость интеллектуального начала в культуре предопределили, помимо всего прочего, формирование в России специфического типа правовой культуры.
Его основной характеристикой является и на это многократно указывали различные авторы отчетливый приоритет морали и нравственности как социального регулятора по отношению к праву, что означает в конечном счете дефицит правосознания, подмену его деформированным моральным сознанием, этикоценгризм как принципиальную черту правового менталитета.
Сфера морали, как правило, рассматривается как сфера регулирования традицией, обычаем, внутренним нравственным законом (совестью), и нередко противопоставляется праву как внешнему силовому регулированию, опосредованному государственной властью и общественным контролем.
В такой трактовке право, защищающее минимальные и общезначимые социальные нормы, обладает меньшей ценностью, чем моральные отношения.
Известный исследователь Э.Ю.
Соловьев пишет об этом так:
“Высокие нравственные качества русского народа (его способность к состраданию, любви, прощению, терпению, самоотвержению) давно получили всемирное признание.
Но было бы благодушием не видеть их неприглядной оборотной стороны, а именно давнего и острого дефицита правосознания, который в сфере самих моральных отношений выражал себя, прежде всего как
отсутствие уважения к индивидуальной нравственной самостоятельно1 Андреев А.
Современные дискуссии о специфике России //Тезисы докладов XXXII научной конференции студентов.
Самара: Самарский университет, 2001.
С.
13-15.


[стр.,86]

* сти (автономии) и как упорное сопротивление идее примата справедливости над состраданием” 1.
Он совершенно справедливо отмечает, что дефицит правосознания оказывал обратное разрушительное влияние на культуру, поскольку в периоды общественных кризисов
“губил...
самое нравственность”.
Вершина национального философского духа, русская моральная философия страдала в этом смысле дефицитом правопонимания, будучи, парадоксальным образом, при этом предельно этикоцентричной.
В результате высочайшие нравственные авторитеты русской культуры XVIII-XIX вв.
своим творчеством транслировали и распространяли правовой инфантилизм.
Даже в интерпретации такого выдающегося философа, как В.С.Соловьев (“Оправдание добра”), правовые нормы представали как некие формализованные нравственные нормы, причем запретительного характера.
Примерно так истолковывали право в западноевропейских протестантских трактатах XVI-XVII вв.
Поэтому в целом нельзя не согласиться с выводом о том, что “философия права в точном смысле этого слова в нашем культурном наследии попросту отсутствует.
Именно там, где русская философия, выражаясь словами Гегеля, “утверждается в собственной стихии” (стихии морально-практического суждения), феномен права стушевывается и превращается в периферийную и прикладную этическую тему”2.
Казалось бы, какое конкретное отношение эта философско-культурологическая проблема имеет к анализу правовой культуры в сегодняшнем рос^ сийском обществе? Не отклоняемся ли мы от темы? Вовсе нет.
Речь не только о том, что дефицит правосознания и ныне остается столь же актуальной проблемой России.
И не только том, что правопонимание и его традиции оказывают существенное влияние и на процесс правового строительства, и на правоприменительную деятельность, и на правовое поведение.
Суть в следующем.
Согласно российскому, традиционно моральному, 1Соловьев Э.Ю.
Прош.чое толкует нас.
М., 1991.
С.230.
2Там же.
С.231.
* 86

[стр.,87]

* пониманию сути права, оно неразрывно связывается в сознании с запретительными, карательными санкциями, которых человек стремится избежать, и именно это становится основным императивом его взаимоотношений с правом.
Отсюда вытекает активная неприязнь к закону и укоренившаяся в веках привычка к легкому и бездумному правонарушению.
Как писал еще А.И.
Герцен, “русский, какого бы звания он ни был, обходит и нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно, и совершенно так же поступает правительство”1.
С другой стороны, иррационально-эмотивный характер российского правопонимания, возможно, еще не означает, что последнее чуждо рациональности.
Новым, и пока дискуссионным выводом, который имеет теоретико-методологическое значение для анализа правосознания и правовой культуры современного российского общества, является признание
“вариативной” рациональности самого права.
Эта идея, возникшая под влиянием методологической парадигмы постмодерна, сопряжена с обращением к национальному социокультурному опыту в поисках своеобразной неформальной логики формирования права, чутко
воспринимающей национальную традицию и национальную интуицию.
“Живой организм, и право особенно, оказываются подвластными всей своей истории, которая при ближайшем рассмотрении постоянно обнаруживает неизведанные пласты, уводящие все дальше от простой причинности.
Уже хотя бы поэтому мы должны задуматься о содержании той рациональности, в
ореоле которой предстает нам право, тем более что само это понятие достаточно изменчиво и синтетично, т.е.
несводимо к одному компоненту”2.
Но, взятый на вооружение в качестве базового принципа рассмотрения правовой культуры, правосознания и практики правового строительст' Герцен А.И.
Собр.
Соч.
М., 1950.
Т.7.
С.251.
2 Скловский К.Н.
Право и рациональность //Общественные науки и современность.
1998.
№2.
С.62.
87

[Back]