|
63 учная публицистика и периодическая печать изобилует дискуссиями; семинарами и «круглыми столами», поднимающими вопрос о «русской идее», «национальной безопасности», «культурной идентичности России». Эта проблема оказалась действительно чрезвычайно сложной и деликатной; и причины ее возникновения, по всей видимости, мы можем найти в объективных культурноисторических сдвигах России последнего столетия. В самом деле, коммунистическая практика , начиная с 1917 года была нацелена на разрушение православных традиций России, на выхолащивание из духовной и политической культуры страны всего национального, самобытного. Более, чем за 70 десятилетий Россия утратила значительную часть своего духовного, религиозномировоззренческого капитала, который восполнить сегодня в одночасье представляется весьма проблематичным. Что же касается советской идеологии, то она достаточно скомпрометировала себя и ее ренессанс навряд ли возможен в обозримом будущем. Идеологический вакуум и духовно-нравственная неопределенность в значительной степени были спровоцированы самими, уже современными политическими реформаторами. Борясь с «коммунистическим монстром», они приложили все усилия для развенчания идеалов марксизма-ленинизма и коммунистической теории, для уничтожения всех основ советской системы. Однако, разрушая, они не заботились о созидании, полагая, видимо, что «идеология антикоммунизма» в стратегическом плане самодостаточна. Вместе с тем, когда деструктивные процессы подошли к своему завершающему этапу, когда Советский Союз исчез с политической карты мира, а коммунизм был окончательно скомпрометирован в общественном сознании, Россия востребовала конструктивную программу. К такому «неожиданному» повороту реформаторы оказались не вполне готовы. Не претендуя на создание своей собственной оригинальной концепции модернизации общественно-политической и хозяйственно-экономической системы государства, политическая элита обратилась к опыту зарубежных стран. И |
лами», поднимающими вопрос о «национальной идее», «национальной безопасности», «культурной идентичности». Эта проблема оказалась действительно чрезвычайно сложной и деликатной; и причины ее возникновения, по всей видимости, мы можем найти в объективных культурноисторических сдвигах стран Евразии последнего столетия. В самом деле, коммунистическая практика, начиная с 1917 года, была нацелена на разрушение религиозных традиций народов, на выхолащивание из духовной и политической культуры всего национального, самобытного. Более чем за 70 десятилетий народы СССР утратили значительную часть своего духовного, религиозно-мировоззренческого капитала, который восполнить сегодня в одночасье представляется весьма проблематичным. Что же касается советской идеологии, то она достаточно скомпрометировала себя и ес ренессанс навряд ли возможен в обозримом будущем. Идеологический вакуум и духовно-нравственная неопределенность в значительной степени были спровоцированы самими, уже современными политическими реформаторами. Борясь с «коммунистическим монстром», они приложили все усилия для развенчания идеалов марксизмаленинизма и коммунистической теории, для уничтожения всех основ советской системы. Однако, разрушая, они не заботились о созидании, полагая, видимо, что «идеология антикоммунизма» в стратегическом плане самодостаточна. Вместе с тем, когда деструктивные процессы подошли к своему завершающему этапу, когда Советский Союз исчез с политической карты мира, а коммунизм был окончательно скомпрометирован в общественном сознании, в большинстве стран бывшего Союза возникла насущная необходимость в некой новой конструктивной программе. К качестве фундаментального условия и гаранта свободы политической и духовной. 82 такому «неожиданному» повороту реформаторы оказались явно не готовы. Нс имея своей собственной оригинальной концепции модернизации общественно-политической и хозяйственно-экономической системы государства, политическая элита обратилась к опыту зарубежных стран. И из всех возможных накопленных человечеством вариантов модернизации и реформирования был выбран наиболее радикальный вариант чикагской школы. Почему именно «чикагским мальчикам» выпала роль наставников и учителей великой Евразии? Почему вновь испеченных демократов не заинтересовал феномен «восточного прорыва», опыт, скажем, японского, китайского или корейского пути реформирования экономики и политической системы? Почему большинство руководства независимых государств сделало ставку на западный опыт развития, причем даже не в его европейско-континентальной форме, а в форме вестернизации, крайнего, американизированного толка? В конце концов, США еще меньшей степени, чем даже Западная Европа, имеет историкокультурных параллели с Евразией. Исторически, Евразия и США не обладали какими-либо родственными экономическими или культурными связями. Да и насколько рознятся культуры, менталитет и мировоззрение этих государств! Почему, в таком случае, для роли «поводыря» Евразии политическая элита выбирает ее недавнего конкурента, врага, с которым на протяжении многих десятилетий велась напряженная и ожесточенная холодная война? Многие отечественные политологи давно трезво оценили современную политику США в международных отношениях как агрессивную и захватническую. А в рамках взаимодействия «Евразия США» реальная североамериканская политика более напоминает действия страныпобедительницы, нежели страны-наставницы или даже станы-партнёрши. 83 |