|
грубой силы), нежели христианская (культ человеколюбия) мотивация. Русские князья, за которыми стояла реальная военная сила, имели больше возможное гей получить титул великого князя, что одновременно ослабляло идентификационные скрепы общества, так как борьба между удельными княжествами способствовало тому, что доминирующим идентификатором становится смысловое ядро «фрагментарная Русь». Сам факт того, что князь, отправляясь со своей дружиной в поход на соседние русские княжества, рассматривал их как чужие (иностранные) территории, достаточно убедительно доказывает это. Можно сказать, что авторитарно-партикулярная парадигма сформировала номинальную власть и своего рода кратолизированное обгцество. «Номинальной» власть становится потому, что она не имеет реальных рычагов воздействия на обществе, глубоко не проникает в его «поры», удовлетворяясь ролью номена носителя имени, но не реальной организующей силы общества. Выступая по отношению к нему как отчужденная сила, власть опирается на харизму личности князя-правителя. Но персонально харизматический характер власти изначально ослабляет ее, так как она распадается на множество локусов центров самоорганизации общества, каждый из которых претендует на доминирующую роль. В этих условиях общество становится кратолизированным, т. е. выступающим как организованная община по отношению к расколотой власти, которая способна не просто «терпеть» власть, но направлять ее активность в нужное русло (практика призыва на княжение). Исчерпаемость партикулярной стратегемы становится очевидной к концу XV века, когда ключевой стала проблема решительного преодоления фрагментарности бытия российского социума и обслуживающих его политических структур. И выступала она как проблема самосохранения цивилизации. В зарождающейся авторитарно-патриархальной парадигме координация, характеризующая интеракцию власти и общества в 104 |
170 рующий фактор. Во всяком случае, данный стратегический выбор власти не встретил организованного противодействия со стороны общества, что можно считать определенным вкладом в обеспечение единства складывающегося российского цивилизационного топоса. «Фундаментальное» («субстратное») пространство однако вскоре берет верх над «сквозным» («логократическим») пространством. Наиболее зримым воплощением этого явилось доминирование фактора политической раздробленности. Власть теряет статус главного актора структурирования «фундаментального» топоса и переходит к обороне. Это означает выход на передний план проблемы легитимации. В данный исторический период власть для обоснования своих претензий на роль главного структуратора общества использует персоналистско-харизматический инструментарий, в котором в большей мере присутствует языческая (культ грубой силы), нежели христианская (культ человеколюбия) мотивация. Русские князья, за которыми стояла реальная военная сила, имели больше возможностей получить титул великого князя, что одновременно ослабляло идентификационные скрепы общества, так как «перетягивание каната» между удельными княжествами способствовало тому, что доминирующим идентификатором становится смысловое ядро «фрагментарная Русь». Сам факт того, что князь, отправляясь со своей дружиной в поход на соседние русские княжества, рассматривал их как чужие (иностранные) территории, достаточно красноречиво говорит об этом. Можно сказать, что авторитарно-партикулярная парадигма востребовала поминальную власть и кратолизированное общество. «Номинальной» власть становится потому, что она не имеет реальных рычагов воздействия на обществе, глубоко не проникает в его «поры», удовлетворяясь ролью номена носителя имени, но не реальной структурирующей силы общества. Выступая по отношению к нему как отчужденная сила, власть опирается на харизму личности князя-правителя. Но персонально-харизматический характер власти изначально ослабляет ее, так как она распадается на множество локусов центров структурирования общества, каждый из которых претендует на доминирую 171 щую роль. В этих условиях общество становится кратолизированным, т. е. выступающим как организованная община по отношению к расколотой власти, которая способна не просто «терпеть» власть, но направлять ее активность в нужное русло (практика призыва на княжение). Исчерпаемость партикулярной стратегемы становится очевидной к концу XV века, когда ключевой стала проблема решительного преодоления фрагментарности бытия российского социума и обслуживающих его политических структур. В зарождающейся авторитарно-патриархальной парадигме/стратегеме координация, характеризующая интеракцию власти и общества в предыдущий исторический период, уступает место субординации, когда первенствующая роль однозначно переходит к власти, вне зависимости от того, находится ли она в наступлении (проблема интеграции), в обороне (проблема легитимации) или в состоянии глубокого кризиса (проблема идентификации). Полиархия, характерная для авторитарно-партикулярной стратегемы сменяется иерархией доминированием отношений по вертикали, когда власть-государство становится первичным, а общество вторичным акторами взаимодействия. Православие превращается в мощный интегрирующий фактор российского цивилизационного топоса и оно же воплощает легитимирующую силу, на которую ссылается власть, вынужденная объяснять обществу перспективы его развития. Религиозная легитимации, т.е. ссылки на божественный характер царской власти («царь помазанник божий») оттесняет на второй план харизматическую легитимацию (подчеркивание выдающихся личностных качеств самодержца). Аргументацию легитимирующего характера российская власть находит в драматических событиях, связанных с падением Византийской империи (1453 г.). Русь объявляется единственным оставшимся на земле «истинным православным» государством-цивилизацией, а главным идентификатором в этих условиях становится мифологема/идеологема «святая Русь». Таким образом, авторитарно-патриархальная стратегема порождает сакральный тип власти, а общество в данном контексте становится идеологизированным нацеленным на пропитывание «священных замыслов», исходящих от власти. |