|
равнозначно осуществлению над ней насилия. Убедительным в этой связи представляется мнение В.С. Семенова: «Разрыв между действиями власти и потребностями общества пагубен не только для общества, но и, в конечном счете, для конкретной власти. Особенно если она действует волюнтаристски, произвольно, насильственно, считая, будто бы она все может, что она всесильна, ни за что не отвечает, даже перед историей. Это глубокий самообман».1 Иллюзии просветителей XVIII в., склонных отождествлять гражданское состояние с естественным состоянием (методология натурализма) были взяты на вооружение российскими либеральными реформаторами конца XX века. В результате мы получили не переход к обществу, основанному на механизмах саморегуляции, нахождении разумного баланса между общественными, личными и государственными интересами, а разрушение связей, обеспечивающих (пусть и в административно-директивной форме) общественный порядок. Тотальная энтропия государства как общественного регулятора не стимулировала отношения сотрудничества и партнерства, а вызвала к жизни отношения, основанные на культе грубой силы, грабеже и обмане. Справедливым в данном контексте представляется замечание А.С. Панарина: «И дело вовсе не в том, что такова специфика российского населения, отвыкшего от гражданской саморегуляции и самодеятельности. Современные аналитики, внимательно изучающие условия экономического старта на Западе, установили, что рыночные отношения основаны не на естественном состоянии, а на правовом. Только право усмиряет экспроприаторские поползновения «сильных» и ставит их в ситуацию, когда заполучить желаемую «потребительскую стоимость» они могут, только вступив в отношения партнерского обмена с другими... Ценности и установки 1 Семенов ВС Уроки XX века и путь в XXI век (социально-философский анализ и прогноз). М.: ИФРАН, 2000.-С. 191-192. 150 |
266 «насадить» (данный термин использован Сталиным в период насильственной коллективизации сельского хозяйства) ценности гражданского общества, были изначально обречены на провал, ибо данный тип общества продукт длительной исторической эволюции, а не результат «революции» декретирования воли (волюнтаристских решений) политической и культурной элиты, вознамерившейся делать историю, что равнозначно осуществлению над ней насилия. Убедительным в этой связи представляется мнение В.С. Семенова: «Разрыв между действиями власти и потребностями общества пагубен не только для общества, но и, в конечном счете, для конкретной власти. Особенно если она действует волюнтаристски, произвольно, насильственно, считая, будто бы она все может, что она всесильна, ни за что не отвечает, даже перед историей. Это глубокий самообман».7' Иллюзии просветителей XVIII в., склонных отождествлять гражданское состояние с естественным состоянием (методология натурализма) были взяты на вооружение российскими либеральными реформаторами конца XX века. Результатом этого явилось не переход к обществу, основанному на механизмах саморегуляции, нахождении разумного баланса между общественными, личными и государственными интересами, а разрушение связей, обеспечивающих (пусть и в административно-директивной форме) общественный порядок. Тотальное отступление государства как общественного регулятора дало зеленый свет не отношениям сотрудничества и партнерства, а отношением, основанным на культе грубой силы, грабеже и обмане. Справедливым в данном контексте представляется замечание А.С. Панарина: «И дело вовсе не в том, что такова специфика российского населения, отвыкшего от гражданской саморегуляции и самодеятельности. Современные аналитики, внимательно изучающие условия экономического старта на Западе, установили, что рыночные отношения основаны не на естественном состоянии, а на правовом. Только право усмиряет 71 71 Семенов В С. Уроки XX века и путь в XXI век (социально-философский анализ и прогноз). М.: ИФРАН, 2000.С. 191-192. 267 экспроприаторские поползновения «сильных» и ставит их в ситуацию, когда заполучить желаемую «потребительскую стоимость» они могут, только вступив в отношения партнерского обмена с другими... Ценности и установки гражданского партнерства не даются от рождения и не входят в генетическую программу естественного «разумного эгоизма», а вытекают из опыта правового состояния, обесценивающего голую силу».72 В литературе отмечается очевидный парадокс, заключающийся в том, что исторически сложившийся термин «гражданское общество» явно не соответствует тому, что им означается. Ведь сообщество граждан это не гражданское общество, а, напротив, государство. В сфере же гражданского общества (вопреки наименованию) мы имеем дело с носителями частных интересов, субъектами частного права, а не с гражданами субъектами публичновластных отношений и публичного права.73 Данное противоречие между этимологической и феноменологической трактовками гражданского общества отражает тот непреложный факт, что последнее по своему субстрату есть деполитизированная, деэтатизированная структура, развивающаяся, однако, в политико-государственной среде и, более того, в решающей мере (хотя и косвенно) зависящей от степени ее цивилизационной зрелости и продвинутости по пути демократизации. Апофеоз демократизации политический плюрализм, наиболее концентрированно выражающийся в многопартийной системе. Однако сам факт наличия множества партий являет собой скорее «верхушку» айсберга (конституционное обрамление плюрализма), чем его «подводную» часть, т.е. глубинную потребность и готовность общества функционировать и развиваться в условиях политического плюрализма. Например, накануне 1-й мировой войны в России действовали десятки политических партий, что, однако, не стало гарантией для общества на практике избежать засилья (диктатуры) одной партии, которая в '2 Панарин А. С. Политология. M.: Проспект, 1997. С. 4. 73 См.: Нерсесянц. В.С. Философия права. М.: Норма, 1997. С. 110. |