|
Правящей элитой России на протяжении многих веков задействована традиция «внесения» определенных культурных ориентиров в народ «сверху» (введение христианства, вестернизация уклада жизни при Петре I, попытки современных реформаторов России «приобщить страну к мировой цивилизации» и т.д.). Но каждый подобный «вброс» вызывал реакцию отторжения, был чреват традиционалистским взрывом с одним результатом «расколом» российской политической культуры на две субкультуры, одна из которых воплощала народность (традиционализм), а другая ассоциировалась с элитностью (прогрессом на западноевропейский лад). В условиях России власть (политическая и духовная) выступает в роли модернизатора именно по причине слабости общества, незрелости и не-сформированности его структур, засилья в повседневной жизни синкретизма в ущерб гражданственности (ответственности). Поэтому апелляция власти к обществу в начальный период очередной новации (модернизации) довольно скоро сменяется самоизоляцией, безразличием к нуждам демоса, что можно считать своеобразным традиционным способом бытия власти. В попытке преодолеть «косность» (традиционализм) общественных структур власть в конечном счете выступает в роли фундаментального традиционалиста, использующего апробированный веками авторитарный опыт «работы» с социумом. Модернистская, равно как и традиционалистская парадигмы придают динамизм политико-культурному развитию общества и задают своего рода «фон»этому процессу. Исторические (модусные) парадигмы есть конкретно-исторический синтез цивилизационной парадигмы и константной парадигмальной оппозиции «традиционализм модернизм». Как результат этого синтеза на протяжении почти тысячи лет можно проследить генезис, развитие и «демонтаж» исторических политико-культурных парадигм в следующей 176 последовательности: |
211 применительно к анализу динамичных социальных систем. Так, В.А. Ядов полагает, что использование терминов «модернизация», «переходный период», «переходное общество» не позволяет понять существо происходящих в России изменений по причине того, что исторический вектор этих преобразований не задан, не предопределён. Поэтому наиболее адекватным, свободным от «векторной нагрузки» является понятие «трансформация»128. По этому поводу Н.И. Лапин справедливо замечает: «Действительно, это более общее понятие, включающее трансформации различной направленности. Но это не означает, что исследователь освобождается от поиска ответа на вопрос о направлении трансформации данного общества в конкретных условиях»129. Понятие модернизации, таким образом, характеризует направление (вектор) развития российского общества как отражение свершившегося исторического факта драматической встречи российской и западной цивилизаций, которая в своем тотальном качестве началась на рубеже XVII-XVIII вв. и на протяжении более трех столетий порождает их противоречивый диалог. Правящей элитой России на протяжении многих веков, задействована традиция «внесения» определённых культурных ориентиров в народ «сверху» (введение христианства, вестернизация уклада жизни при Петре I, попытки современных реформаторов России «приобщить страну к мировой цивилизации» и т. д.). Но каждый подобный «вброс» вызывал реакцию отторжения, был чреват традиционалистским взрывом с одним результатом «расколом» российской культуры на две субкультуры, одна из которых воплощала народность (традиционализм), а другая ассоциировалась с элитностью (прогрессом на западноевропейский лад). Подобную реакцию подпитывало то, что российское % общество для самоосмысления и самоорганизации постоянно обращалось к «импортируемым» культурным ценностям, будь это византийская традиция государственного и духовного (христианского) обустройства (авторитарнопатриархальная стратегема), технологизация отдельных сторон общественной 128 См.: Ядов В.А. Россия как трансформирующееся общество (Резюме многолетней дискуссии социологов //Общество и экономика. 1999. -№ 10-11. С. 66. 129 Лапин Н.И. Пути России: социокультурные трансформации. -М.: ИФРАН, 2000. С. 7. 220 зации интерпретационной модели человека, появившейся на Западе и зачастую малопродуктивной (и справедливо отвергаемой!) в иной цивилизационнокультурной среде. Отсюда, например, вытекает посылка, ориентирующая на то, что стоит «дать свободу» человеку (как на Западе), а все остальное «приложится». На самом деле те же экономические законы имеют не гипостазированный (самодовлеющий) статус, а являются продуктом соответствующей цивилизационной, исторической, антропологической «ауры» (инвариантных условий), реализуются не в рамках жестких детерминант, а скорее воплощают результирующий вектор развития, определяемый многими факторами. Как справедливо отмечает Б.Г. Капустин, тезис об универсальности и «базисности» для России продемонстрированных Западом экономических законов требует доказательства, что в России имеются те же или аналогичные им по своему эффекту нравственно-культурно-институциональные факторы, которые на Западе сделали экономику «базисной» сферой, а ее законы естественноисторическими146. ' Говоря о традиционалистско-модернистских коллизиях, сотрясающих российский социум, представляется необходимым сделать следующую ремарку принципиального плана. В условиях России власть (политическая и духовная) выступает в модернистском обличье именно по причине слабости общества, незрелости и несформированности его структур, засилья в повседневной жизни синкретизма (безответственности) в ущерб гражданственности (ответственности). Поэтому апелляция кратоса к обществу в начальный период очередной новации (модернизации) довольно скоро сменяется самоизоляцией, безразличием к нуждам демоса, что можно считать своеобразным традиционным способом бытия власти. Причем здесь уже не имеет принципиального значения, какой достигнут результат «успех» или «неудача». Таким образом, получается, что в попытке преодолеть «косность» (традиционализм) общественных структур власть в конечном счете выступает в роли фундаментального традиционалиста, использующего апробированный веками опыт «работы» с социумом. 146 См.: Капустин Б.Г. Либеральная идея и Россия (пролегомены к концепции современного российского либерализма) //Куда идет Россия ? Ч. I. М., 1995. С. 419. 298 российской культуры на две субкультуры, одна из которых воплощала народность (традиционализм), а другая ассоциировалась с элитностью (прогрессом на западноевропейский лад). В условиях России власть (политическая и духовная) выступает в роли модернизатора именно по причине слабости общества, незрелости и несформированности его структур, засилья в повседневной жизни синкретизма (безответственности) в ущерб гражданственности (ответственности). Поэтому апелляция кратоса к обществу в начальный период очередной новации (модернизации) довольно скоро сменяется самоизоляцией, безразличием к нуждам демоса, что можно считать своеобразным традиционным способом бытия власти. В попытке преодолеть «косность» (традиционализм) общественных структур власть в конечном счете выступает в роли фундаментального традиционалиста, использующего апробированный веками опыт «работы» с социумом. Модернистская, равно как и традиционалистская парадигмы/стратегемы воплощают импульсацию, придающую динамизм процессам властного структурирования общества и, несмотря на рецидивы инверсионного характера (когда власть из инициатора реформ превращается в их противника), способствующую их необратимости по достижению определенного исторического рубежа, задавая своего рода «фоновый» режим кратическим импульсам структурирования общества. Исторические (модусные) парадигмы есть конкретно-исторический синтез цивилизационной парадигмы и константной парадигмальной оппозиции «традиционализм модернизм». Как результат этого синтеза на протяжении почти тысячу лет можно проследить генезис, развитие и «демонтаж» исторических политико-культурных парадигм в следующей последовательности: авторитарно-партикулярная парадигма (Киевская Русь); авторитарно-патриархальная парадигма (Московское государство); авторитарно-бюрократическая парадигма (Российская империя); авторитарно-коммунитарная парадигма (советский период); |