|
сознания россиян. Поэтому государство воплощает и лидера, и власть, а патриотизм лояльность и любовь к главе государства. Но «оживление», персонификация государства, отождествление его с официальным лидером означает лишение лидера права быть личностью, так как конкретный образ его просто не имеет особой значимости для традиционного российского общественного сознания. Российский лидер есть символ, своего рода ритуальный знак, абстрактно-обобщенный образ, обозначающие те силы страха и робких надежд, которые довлели над традиционным обществом на стадии первобытной общины.1 Российское цивилизационное пространство в значительной степени оказывается под влиянием архаической стихии, проявляющейся в том, что здесь ключевыми акторами оказываются не власть и общество, а народ, олицетворяющий «массу», и власть, замыкающаяся на персоналиях правителя (вождя, первого лица). Это неизбежно придает взаимодействию власти и общества не секуляризованный, инструментальный, а сакральный характер. Другими словами, в рамках архаизированного сознания для власти и народа особую значимость приобретает не столько внимание к «текущим проблемам», сколько окончательное решение «главной проблемы» (проблемы социальной справедливости, «светлого будущего» и т.д.). Подобные максималистские требования легче адресовать не институтам, а персоналиям. При этом восприятие политических лидеров в России амбивалентно. «Народная душа», верящая и сомневающаяся одновременно, то возвеличивает «хорошего царя», «царя-избавителя», который облегчит путь народа в «царство Божие», то гневно клеймит «плохого царя», охотно веря в мистификации типа «подмены царей» и т.п. Разочарованность в «первом лице» ассоциируется с «внезапными прозрениями», усугубляемыми «политическими разоблачениями», с которых в России начинает свое правление каждый новый властитель, что предопределяет драматичность нашей политической истории и ее См.: Там же. 76 |
144 заться излишне прямолинейным, так как и дикарь знал, что скрывается под масками ритуальных злых духов. Однако историческая практика свидетельствует, что традиционно-архаическое общество и в современных условиях может впадать в транс по случаю очередного «поиска ведьм».43 Другим «наследием» архаики является фетиш российской политической мысли идеал справедливости. Это не отвлеченная, пустая абстракция, а материалистический идеал первобытного общинного устройства. Этот архаизм, преломившись через историческую «уравнительную» традицию, лег в основу политических мифов о будущем. Содержательно российское общественное сознание структурировано так, что «базисные ценности» порядок, закон, благосостояние, мир, добродетель интегрированы в идеал справедливости, получают «добро» на существование только будучи соотнесенными с ним. Сознание, таким образом, морализировано, но не в качестве «высокой», а скорее в качестве «почвеннической», «популистской» морали.44 Традиционное сознание российского общества сохранило архаическую особенность олицетворения неодушевленного, бестелесного. Примитивномистическому, «ребячливому» общественному сознанию легче понять явление, если его мысленно упростить путем прямой персонификации, тем более, что обычная социальная практика направляла сознание на этот путь. В России традиционно персонифицирована идея государства одна из глобальных социальных идей политического сознания. Поэтому государство воплощает и лидера, и власть, а патриотизм лояльность и любовь к главе государства. Но «оживление», персонификация государства, отождествление его с официальным лидером означает лишение лидера права быть личностью, так как конкретный образ его просто не имеет значимости для традиционного российского общественного сознания. Российский лидер есть символ, своего рода ритуальный знак, абстрактно-обобщенный образ, примитивно антропоморфирующий идеи, обозначающие те силы страха и робких надежд, которые довлели 43 См.: Щербинина Н.Г. Указ. соч. С. 128-131. 44 См.: Там же.-С. 128. 145 над традиционным обществом на стадии первобытной общины.45 Российское цивилизационное пространство в значительной степени оказывается под влиянием архаической стихии, проявляющейся в том, что здесь ключевыми акторами оказываются не власть и общество, а народ, олицетворяющий «массу» и власть, замыкающаяся на персоналиях правителя /вождя /первого лица. Это неизбежно придает интеракции кратоса и демоса не секуляризованный (инструментальный), а сакральный (терминальный) характер. Другими словами в рамках архаизированного ранжирования для кратоса /демоса актуализированную значимость приобретает не внимание к «текущим проблемам», а окончательное решение «главной проблемы» (например, проблемы социальной справедливости, «светлого будущего» и т.д.). Но подобные максималистские требования легче адресовать не институциям, а персоналиям. Разочарованность же в «первом лице» ассоциируется с «внезапными прозрениями», что способствует непредсказуемости, внезапности, спонтанности революционного взрыва (народного гнева), иррационального по своей сути, но по глубинной интенции являющегося закономерным выходом архаической энергетики. Это сигнал опасности, предупреждение авторитаризму как цивилизационному (архетипическому) способу структурирования российского социума, но не обозначение перспектив, принципиального вектора общественного развития. Архаическая природа российского политико-культурного бытия «стыкуется» с его цивилизационной (каркасной) энергетикой, выступая как ее содержательное, стилевое, конкретно-историческое «наполнение» и имманентная детерминанта. 2.2. Проблема парадигмальной типологии политико-культурного развития России Политико-культурное развитие общества можно рассмотреть с точки зрения его топологических (пространственных) характеристик. Исходя из этого политико-культурный фактор представляется как воплощение «сквозного» 45 См.: Там же. |