(модернистской) оболочке. И все же, по мнению В.В. Ильина и А.С. Ахиезера, проблема сотношения «власть народ» как основная проблема политико-культурной динамики России становится острой именно с начала модернизации. Власть на разных этапах использует разный язык: идеалы и ценности меняются (православно-монархические на коммунистические и т.д.), что, однако, не означает осознание властью их постоянно меняющейся природы. Ограниченность содержательных коммуникаций народа и власти означает, что с точки зрения народа власть через некоторое время оказывается «не та», так как не смогла сделать то, что ожидал от нее народ. Одновременно с точки зрения власти народ всегда «не тот»: не соответствует идеалам власти, будь это ее «зацикленность» на мировой революции или рыночной экономике и т.д. Причем массовый энергетический ресурс политического действия всегда на стороне народа. Общество постоянно колеблется между поддержкой власти и ее критикой1. И это в решающей степени подпитывало и подпитывает традиционалистско-модернистские процессы в России. Говоря о традиционализме, необходимо выделить его актуальное бытие, характерное для России, В этой связи традиционализм можно трактовать, во-первых, как определенный этап естественно-исторического процесса развития общества (уже пройденный на Западе), во-вторых как инвариантный способ существования и динамики политического пространства (опыт Востока), в-третьих как защитную реакцию общества на политическую инноватику, исходящую от власти, либо попытки самой власти направить выходящую из под ее контроля активность социума в привычное (традиционалистское) русло (российский опыт). Традиционализм в условиях российского политико-культурного пространства существует преимущественно в форме реакции на попытки политической (или духовной) власти «перепрограммировать», 1 См.: Ильин В.В., Ахиезер А С. Российская государственность: истоки, традиции, перспективы. М.: ИздвоМГУ. 1997.-С.280-282 82 |
62 В целом человеческий фактор характеризует противоречивость социального и индивидуального, когда со всей остротой возникает трудность рационального соотношения индивидуальных стремлений с общепринятыми социально-политическими целями и нормами, с функционированием общественно-политических институтов, официальных политических идеологий. Будучи общественным существом, человек не может не объединяться с другими людьми. Но это общение воспроизводит факторы отчуждения индивидов друг от друга, а также от общества. Объективным основанием этого является то, что, с одной стороны, социально-групповые структуры более консервативны по сравнению с изменчивым индивидуальным опытом, а с другой -сама сфера индивидуального бытия подвержена расколам ценностного, психологического, морально-этического и иного плана. По мнению В.В. Ильина и А.С. Ахиезера, связь культуры и политики видится также в том, что они олицетворяют жизнь не только в текущем моменте, но и «поверх его». Это предопределяет известную надконъюктурность политики, и, следовательно, причастность ее к культуре. Вне культуры в политике и государственности существуют лишь две возможности автократия и охлократия, разоблаченные практикой7*. Другим связующим звеном политики и культуры является связь смыслов (сфера культуры) и решений (сфера политики). Связь людей друг с другом происходит через взаимопроникновение смыслов, являющихся «молекулами» культуры. Готовясь к общению, личность формирует смысл общения: просьбу, вопрос, стремление к сотрудничеству и т. д. Акт формирования смысла есть одновременно акт принятия решения. Формирование решения и формирование смысла один и тот же процесс, но рассматриваемый с разных позиций и разными науками. Решение это смысл, взятый с точки зрения предполагаемой последующей его реализации, воплощения в предмет7Х См.: Ильин В.В., Ахиезер А.С. Российская государственность: истоки, традиции, перспективы. М.: Изд-во МГУ, 1997.-С. 367. 66 агентов, но воплотившаяся физически социальная классификация: агенты «занимают» определенное пространство, а дистанции между их позициями это тоже не только социальное, но и физическое пространство. В этой связи социальное пространство не физическое пространство, но оно стремится реализовываться в нем более или менее полно и точно. Диалектика здесь такова, что социальное пространство стремится реализовать себя через физическое пространство, а последнее, в свою очередь, приобретает для человека значимость лишь будучи социально обозначенным и сконструированным8'’. Социальное пространство соотносится не только с физическим, но и политическим пространством. Связь между ними можно проследить, анализируя два типа социальности большую и малую, с присущей каждой из них своей логикой. Большая социальность это пространство политики, включающее множество институтов, полномочных должностных учреждений, административных функций, властных организаций. Это государственнопубличная сфера. Малая социальность неполитическая зона, хотя и допускающая проникновение публично-государственного по каналам семейного права, социального патронажа, но по сути являющаяся совокупностью неинституционализированных реакций, приватных утверждений, индивидуальных решений. «Малая» социальность аккумулирует опыт персональной коммуникации в естественной повседневности. «Большая» социальность есть опыт, ориентированный на нормативное (благочинное) поведение индивида части, обретающей устойчивость через осознание принадлежности к общецелому, «на людях». «Малая» социальность олицетворение персонально волевых, центробежных, тогда как «большая» социальность имперсонально-сознательных, центростремительных импульсов и реакций5*. Цивильное разделение этих двух логик произошло на рубеже неолита. Отсюда берет начало проблема противоречия между «фундаментальным» и 84 * 84 См.: Бурдье П. Социология политики. М.: Socio Logos, 1993. С. 24-41. *■ См.: Ильин В.В., Ахиезер А.С. Российская государственность: истоки, традиции, перспективы. М.: Изд-во МГУ, 1997.-С. 128 203 разный язык: идеалы и ценности меняются (православно-монархические на коммунистические и т.д.), что, однако, не означает осознание властью их постоянно меняющейся природы. Ограниченность содержательных коммуникаций народа и власти означает, что с точки зрения народа власть через некоторое время оказывается «не та», так как не смогла сделать то, что ожидал от нее народ. Одновременно с точки зрения власти народ всегда «не тот»: не соответствует идеалам власти, будь это ее зацикленность на мировой революции, рыночной экономики и т.д.. Причем массовый энергетический ресурс социального действия всегда на стороне народа. Общество постоянно колеблется между поддержкой власти и ее критикой110. И это в решающей степени подпитывало традиционалистско-модернистские процессы в России. Говоря о традиционализме, необходимо выделить его актуальное бытие, характерное для России. В этой связи традиционализм можно трактовать, вопервых, как определенный этап естественноисторического процесса развития общества (уже пройденный на Западе), во-вторых, как инвариантный способ структурирования цивилизационного пространства (опыт Востока), в-третьих, как защитную реакцию общества на социальную инноватику, исходящую от власти, либо попытки самой власти направить, выходящую из-под ее контроля активность социума в привычное (традиционалистское) русло (российский опыт). Традиционализм в рамках российского цивилизационного топоса бытийствует преимущественно в форме реакции на попытки кратоса (политической и духовной власти) «перепрограммировать», «переналадить», «пришпорить» и т.д. сложившийся естественно-историческим путем способ (парадигму) властного структурирования общества. По мнению А.С. Панарина, «парадокс русской истории состоит в том, что национальная традиция начинает решительно отвергаться в тот самый момент, когда она размягчается, утрачивает характер жестокого ритуала»111. Таким образом, как только авторитарный архетип 110 См.: Ильин В.В., Ахиезер А.С Российская государственность: истоки, традиции, перспективы. M.: Изд-во МГУ, 1997. С. 280-282. 111 Россия: опыт национально-государственной идеологии. М.: Изд-во МГУ, 1994. С. 132. |