|
образованиях характеризовалось индифферентностью , прагматическими соображениями и достаточно спокойным восприятием той роли, которая отводилась им в рамках национального государства. Этим объясняется то, что в ряде регионов с нерусским населением вопрос об автономном статусе вообщ е снимался с повестки дня с мотивировкой отсутствия для этого необходимых национальных кадров и развитой промышленности. Так произош ло, в частности, в Д агестане летом 1920 года, руководство которого предпочло непосредственно войти в состав Российской Федерации [2]. Думается, что в этом плане не лучш им образом обстояли дела и в других национальных образованиях, в том числе заселенных адыгами. Что касается позиции центральной власти, то она не обременяла себя разработкой каких-либо специальных программ политических преобразований в среде народов и народностей, учитывавш их исторические традиции, условия сущ ествования или ментальность той или иной этнической группы. Н езависимо от этих факторов, однажды созданная трафаретная модель организации местного самоуправления распространялась на всю территорию огромной страны. В соответствии с целями государственного строительства только таким образом можно было достигнуть желанной централизации в рассматриваемой сфере. При этом правительство исходило из стремления выделить управление национальными образованиями не только в составе федерации, но и отдельных ее регионов. Применительно к адыгским и некоторым другим народам сложность реализации провозглашенного принципа заключалась в том, что они были разбросаны по больш ой территории и компактно проживали сразу в нескольких районах Северного Кавказа. Кроме того, отдельные этнические группы в процессе своей исторической эволюции оказались вообще отрезанными от традиционных мест расселения. Н а первых порах, видимо, из желания подчеркнуть преимущества национальной политики при переходе к строительству социализма или же в 301 |
правило, политическими целями и считали, что малые и большие народы просто не имеют опыта государственного строительства, да и их экономическое состояние отнюдь не способствовало росту сепаратистских тенденций. В противовес этим убеждениям положение в национальных образованиях характеризовалось индифферентностью, прагматическими соображениями и достаточно спокойным восприятием той роли, которая отводилась им в рамках национального государства. Этим объясняется то, что в ряде регионов с нерусским населением вопрос об автономном статусе вообще снимался с повестки дня с мотивировкой отсутствия для этого необходимых национальных кадров и развитой промышленности. Так произошло, в частности в Дагестане летом 1920 года, руководство которого предпочло непосредственно войти в состав Российской Федерации [2]. Думается, что в этом плане не лучшим образом обстояли дела и в других национальных образованиях, в том числе заселенных адыгами. Что касается позиции центральной власти, то она не обременяла себя разработкой каких-либо специальных программ политических преобразований в среде народов и народностей, учитывавших исторические традиции, условия существования или ментальность той или иной этнической группы. Независимо от этих факторов, однажды созданная трафаретная модель организации местного самоуправления распространялась на всю территорию огромной страны. В соответствии с целями государственного строительства только таким образом можно было достигнуть желанной централизации в рассматриваемой сфере. При этом правительство исходило из стремления выделить управление национальными образованиями не только в составе федерации, но и отдельных ее регионов. Применительно к адыгским и некоторым другим народам сложность реализации провозглашенного принципа заключалась в том, что они были разбросаны по большой территории и компактно проживали сразу в нескольких районах Северного Кавказа. Кроме того, отдельные этнические 83 группы в процессе своей исторической эволюции оказались вообще отрезанными от традиционных мест расселения. На первых порах, видимо, из желания подчеркнуть преимущества национальной политики при переходе к строительству социализма или же в силу какой-то другой политической целесообразности, советское руководство предоставило национальным автономиям право самостоятельно определять их территориальные пределы. Естественно, что это не могло остаться без внимания со стороны соседних регионов, в том числе тех, на территории которых создавались эти автономии. Возникала опасность возникновения на этой почве серьезных социальных конфликтов, избежать которых все же не удалось. Иначе довольно трудно объяснить сначала создание специальной комиссии наркомата национальностей, а затем и подготовку летом 1919 года постановления правительства «О порядке разрешения споров об изменении границ губерний, уездов и волостей». В соответствии с его положениями всякие территориальные переделы изымались из ведения местных советов и передавались в компетенцию наркомата внутренних дел. Данное ведомство по-прежнему сохраняло за собой функции в области организации местной власти и управления регионами. Правда, в конце этого же года на состоявшемся Всероссийском съезде Советов все вопросы, связанные с автономными образованиями были отнесены к ведению Совета Народных Комиссаров [3]. Другая проблема национально-территориального обустройства органов местной власти заключалась в том, что до революции между регионами сложились ставшие традиционными хозяйственные связи, в то время как созданные органы самоуправления в автономиях не располагали необходимыми для их поддержания и развития полномочиями. Их территории обозначались географическим способом, не дававшим никакого представления об экономическом потенциале. Корректировки в этом отношении вносились постепенно уже после гражданской войны. Они показали, что принятый за основу принцип не может быть реализован в 84 149 этнической группы. Однажды созданная трафаретная модель организации местного самоуправления распространялась на всю территорию страны. При этом правительство исходило из стремления выделить управление национальными образованиями не только в составе федерации, но и отдельных ее регионов. Применительно к адыгским и некоторым другим народам сложность реализации провозглашенного принципа заключалась в том, что они были разбросаны по большой территории и компактно проживали сразу в нескольких районах Северного Кавказа. Проблема национально-территориального обустройства органов местной власти заключалась в том, что до революции между регионами сложились устойчивые хозяйственные связи, в то время как созданные органы самоуправления в автономиях не располагали необходимыми для их поддержания и развития полномочиями. Особенностью советской эпохи в развитии системы самоуправления на территории национальных образований являлось активное участие в этом процессе партийных органов. В этих целях уже через год после революции в стране действовало Центральное бюро мусульманских организаций РКП(б). Федеративное устройство государства предполагало непременное решение вопроса о разграничении полномочий между центром и местными органами власти. В этом вопросе также наблюдались трудности, так как юридических норм существования федерации, несмотря на ее фактическое наличие, не было создано. Если же говорить о правовой природе автономной области, то она была определена в конституции 1925 года, а до этого момента официального статута не имела. В 1920-х годах в рассматриваемой сфере происходили такие преобразования, которые свидетельствовали не о местном самоуправлении, а о системе государственного управления регионами, процесс централизации которой был завершен созданием Совета национальностей ЦИК Союза. В адыгейских районах и отделах власть после революции осуществлялась комитетами спасения социалистической революции, временными |