|
Статус государственной церкви, имеющий место в ряде европейских стран (например, Греция, Англия, Дания, Исландия, Норвегия, Швеция), рассматривается некоторыми исследователями как некое реликтовое явление, доставшееся в наследство от прошлых исторических эпох37. В современных условиях государственная церковность имеет различное наполнение, в ряде случаев представляя собой лишь своеобразную дань исторической традиции. Но, тем не менее, государственная церковность предполагает особый характер связей между государством и религиозной организацией: —право собственности на широкий круг объектов недвижимости, освобождаемой от налогообложения; —получение финансовых субсидий и материальной помощи от государства, в том числе через систему «церковного налога» (вплоть до государственного жалованья и пенсионного обеспечения для священнослужителей); —делегирование государством ряда юридических полномочий религиозной организации (например, в семейно-брачной сфере); —исключительные полномочия в области воспитания и образования, включая преподавание вероучения в государственных учебных заведениях; —право на участие в политической жизни страны, дающее возможность священнослужителям занимать высшие государственные должности. В свою очередь, государство оставляет за собой полное право вмешательства в конфессиональную жизнь государственной церкви и замещения высших церковных должностей, а также осуществления внутриконфессио38нального правового регулирования и управления церковным имуществом .*38 37 Морозова Л.А. Государство и церковь: особенности взаимоотношений // Государство и право. 1995. № 3. С. 86-95. 38 Религия и закон: Конституционно-правовые основы свободы совести, вероисповедания и деятельности религиозных организаций: Сборник правовых актов. М., 1996. С. 39. 48 |
ветскость государства: актуализация проблемы в процессе реформирования государственно-конфессиональных отношений Т.Г. Человенко, заведующая кафедрой религиоведения и теологии ОГУ Наше обращение к данной теме вызвано необходимостью прояснить дискуссионную ситуацию вокруг складывающейся системы государственно-конфессиональных отношений в России, основная проблема которой – понимание светскости государства. Прояснение теоретических аспектов данной проблемы имеет непосредственное значение в решении социальных, образовательных и культурных задач, общих для государства и религиозных объединений, носящих легитимный характер. Социальная и научная актуальность заявленной темы предполагает объективный религиоведческий анализ, сближающий теоретический и практический аспекты познания, что в принципе соответствует особенностям развития современной науки. В связи с этим хочется обозначить тональность нашего исследования, ярко озвученную представителями практической деятельности: «... пришло время перейти от некомпетентной светскости («религия нас не касается») к понимающей светскости («наш долг – ее понять»).1 Эта парадигма, сформулированная министерством образования Франции в 2002 г., в докладе его представителя Р. Дебрэ, неоднократно находила свое подтверждение и в социальной сфере современной России. Особенности современного кризиса понимания светскости государства Очевидно, что жизнь нашего общества в последние десятилетия кардинально изменилась. Изменилось и законодательство. Но в восприятии большинства граждан светскость продолжает восприниматься как синоним если не антирелигиозности, то полной безрелигиозности, внерелигиозности не только государства, но и общества. Отождествление светского характера государства с его атеистической или антирелигиозной направленностью неверно как с точки зрения конституционно-правовой науки, так и с точки зрения анализа реального смыслового содержания термина «светский». В научном сообществе, как и в обществе в целом, происходит постепенное переосмысление основных понятий и категорий, связанных с пониманием религии, ее места и значения в культуре. Академик РАН Л.Н. Митрохин, являясь заведующим отделом аксиологии и философской антропологии Института философии РАН, в одной из своих последних по времени работ высказался по данному вопросу следующим образом: «...ключевые категории, акценты, выводы советского атеизма, который прикидывался высшим образцом философии религии, формировались не по процедуре научного знания, а представляли собой выраженный в псевдотеоретической форме набор руководящих указаний насчет скорейшей («научной») ликвидации религиозной веры. Поэтому какому бы то ни было исправлению и модернизации они не подлежат... На первое место здесь выдвигается задача переосмысления центральных категорий и понятий философии религии и религиоведения».2 Новое для многих из нас, но, на самом деле, традиционное понимание светскости заключается в разделении сфер деятельности и компетенции государства и церкви. Подчеркнем, не отделение от церкви (религиозных организаций) государства и его социальных институтов (например, школ), а именно разделение их полномочий и функций, не смешение, не подавление одним учреждением других. Это понимание, принятое в большинстве стран цивилизованного мира и бывшее принятым в России до 1917 г., постепенно возвращается, занимая свое место в общественном сознании, в терминологии научных исследований, особенно в области педагогики и права,3 в лексиконе органов государственной власти. Например, в опубликованном в 2001 г. проекте Концепции государственно-церковных отношений в Российской Федерации, подготовленной сотрудниками кафедры религиоведения Российской академии государственной службы при Президенте РФ (РАГС)4 мы можем найти важную декларацию: «Конституционный принцип светского характера государства реализуется через четкое разделение сфер компетенции и функций государства и религиозных объединений, что является предпосылкой их сотрудничества на взаимно приемлемых условиях. Данный принцип не означает вытеснения религии из всех областей жизни общества, отстранения религиозных объединений от участия в решении общественно значимых задач». Раскрывая данное положение, авторы уточняют дефиницию, описывающую взаимоотношения государства и религиозных организаций в обществе. «Реально складывающаяся система взаимоотношений между государством и религиозными объединениями в Российской Федерации постепенно приобретает характер сотрудничества (партнерства) на основе четкого разделения их функций. Понятие «разделение религиозных объединений и государства», более адекватно, чем устоявшееся понятие «отделение религиозных объединений от государства», отражает сущность этой системы. Она представляет собой гибкую систему, позволяющую религиозным объединениям принимать участие в различных сферах жизни общества, где их интересы и интересы государства пересекаются. Подобное сотрудничество предполагает совместную деятельность в таких областях, как миротворчество на международном, межэтническом и гражданском уровнях; дела милосердия и благотворительности; совместная реализация социальных программ; охрана, восстановление и развитие исторического и культурного наследия; деятельность по сохранению окружающей природной среды; совместная поддержка института семьи, материнства и детства; обеспечение свободы совести и удовлетворение религиозных потребностей военнослужащих, лиц, находящихся в местах лишения свободы, в медицинских учреждениях, и т.д.». Одновременно с этим документом был опубликован и другой аналогичный альтернативный проект: Концепция развития государственно-религиозных отношений,5 авторами которой выступили сотрудники Главного управления Министерства юстиции Российской Федерации по г. Москве и негосударственного Института государственно-конфессиональных отношений и права. Его содержание было в еще большей степени ориентировано на перспективное сотрудничество государства и церкви, других традиционных религиозных организаций народов России в общественной жизни. Вокруг этих концепций в среде научной общественности развернулись дискуссии, в центре которых стояла проблема понимания светскости государства. Сторонники последней точки зрения, критикуя содержание концепции кафедры религиоведения РАГС, указывали, в частности, на то, что декларация о расширении сотрудничества государства и церкви в их документе не подкреплена соответствующими выводами, предложениями о совершенствовании законодательства, деятельности органов государственной власти, поскольку новые социальные условия требуют организации более тесного взаимодействия российского государства с религиозными организациями традиционных конфессий. Необходимо отметить, что деление конфессий на традиционные и нетрадиционные для России было четко сформулировано во втором проекте. Сторонники концепции кафедры религиоведения РАГС выражали мнение, что законодательное закрепление взаимодействия государства исключительно с традиционными религиозными организациями невозможно без нарушения принципа светскости государства, понимая его как «равноудаленность» всех религий от государства. Были и те, кто не соглашался с обеими концепциями. Полемика вокруг этих документов постепенно утихла, но принципиальные вопросы остались нерешенными, как осталась неясной позиция государства по этим вопросам, поскольку оказалась не принятой на государственном уровне ни одна из предложенных концепций. Таким образом, несмотря на ряд концептуальных разработок и исследований, ни в научном сообществе, ни в общественном сознании не сформировалось единого понимания сущности и особенностей светскости государства, хотя основные тенденции присутствуют и процесс их дальнейшего оформления идет. Основные модели религиозно-конфессиональных отношений в современном обществе Проблема структурирования государственно-конфессиональных отношений остается актуальной и для научной, и для социально-политической жизни общества: с одной стороны, секуляризированное общество пытается адаптировать религиозные ценности к светской социальнои общественно-политической жизни, с другой стороны, религиозные институты, выполняя свою домостроительную задачу, не могут полностью дистанцироваться от реальной жизни и уже, в свою очередь, ищут варианты взаимодействия со светским обществом и государством. Поэтому государственно-конфессиональные отношения (особенно европейского образца) отличаются разнообразием проявления, что и порождает активные попытки их осмысления и прогнозирования современной наукой, особенно применительно к реформирующейся российской действительности. Не останавливаясь специально на сравнительном анализе существующих типологий мировых государственно-конфессиональных отношений (например, Г.А. Выдриной, В. Еленского, И.А. Куницына, А.В. Логинова, Е.М. Мирошниковой, М.И. Одинцова, Р.А. Подопригоры, И.В. Понкина, О.С. Шутовой и др.), мы лишь отметим, что в их основания положены различные критерии, что, несомненно, углубляет исследовательское поле, но в то же время мешает объемному видению проблемы и, соответственно, универсально-семантическому восприятию и анализу. Поэтому прояснить заявленную тему целесообразно, на наш взгляд, в контексте двух основных типов правового регулирования статуса религиозных объединений – универсального и дифференцированного.6 Универсальный тип правового регулирования, лежащий в основе сепарационной модели государственно-конфессиональных отношений, декларирует полное устранение государства из религиозной сферы. При этом религиозные объединения, независимо от их качественных (особенности вероучения, историческая роль) и количественных (число исповедующих ту или иную религию) характеристик, наделяются совершенно равными правами и обязанностями. Государственные органы никак не вмешиваются в их внутреннее управление, а религиозные объединения не выполняют функций государственных органов, в том числе не могут претендовать и на материальную поддержку со стороны государства. Наиболее ярким и последовательным представителем сепарационной модели государственно-конфессиональных отношений являются США, которые изначально складывались как поликонфессиональное государство. Характерной чертой их конфессиональной жизни была ярко выраженная мозаичность, причем религиозный состав населения различался едва ли не в каждом штате. В этих условиях творцы Конституции США 15 декабря 1791 г. приняли Первую поправку, согласно которой «Конгресс не должен издавать законов, устанавливающих какую-либо религию или запрещающих ее свободное исповедание».7 Это был один из первых юридических документов, зафиксировавших принцип религиозной свободы на конституционном уровне. Но необходимо отметить, что введение Первой поправки с самого начала имело несколько иной смысл: не столько исключение введения какого-либо государственного вероисповедания на федеральном уровне, сколько невмешательство федеральных властей в право учреждать официальные церкви на уровне штатов. Пример тому был: до 1830 г. статусом официального вероисповедания обладала, в частности, Унитарианская церковь в штате Массачусетс. Само американское понятие «истеблишмент», используемое в настоящее время для названия политической элиты, первоначально обозначало «официальная церковь» или «профессиональное духовенство». Но только в 1947 г. Верховный суд США распространил действие Первой поправки на законодательную деятельность штатов. Первая поправка, поначалу принятая для защиты права штатов на учреждение своего вероисповедания, в изменившихся условиях, когда традиция отделения церкви от государства стала аксиомой американского понимания гражданских свобод, исключила возможность установления официальной религии на федеральном и местном уровнях. А главным инструментом правового регулирования в религиозной сфере сделался налоговый контроль. Таким образом, сепарационная модель государственно-конфессиональных отношений декларирует осуществление либерального стандарта религиозной свободы в его полном объеме. Казалось бы, при такой системе государство рассматривает религиозную жизнь как свободный рынок, регулируемый лишь одной конкуренцией. Но фактически этот рынок оказывается далеко не свободным: реальное господство на конфессиональном поле устанавливают те структуры, которые располагают наибольшими финансовыми и организационными возможностями. В этих обстоятельствах традиционные религии становятся явно неконкурентоспособными перед новыми, подчас агрессивными, религиозными движениями, такими, как «Нью Эйдж», и подвергаются вытеснению. Государство же, придерживающееся политики религиозной индифферентности, оказывается во власти идеологии квазирелигиозного характера. В большинстве европейских стран утвердился дифференцированный тип правового регулирования статуса религиозных объединений, который выступает основой кооперационной модели государственно-конфессиональных отношений (именуемой также «партнерство особого рода»). Религиозная свобода при этом целиком и полностью сохраняется: каждый гражданин может свободно выбирать свою религиозную и мировоззренческую ориентацию, не подвергаясь при этом никакой дискриминации. Но дифференцированное отношение к конфессиональным сообществам подразумевает не отделение религиозных организаций от государства, а их партнерство в достижении общих целей при взаимной независимости сторон. В рамках кооперационной модели можно выделить три вида правового положения религиозных объединений: статус государственной церкви, договорный (консенсуальный) статус и статус официально признанных (традиционных) конфессий. 1. Статус государственной церкви, имеющий место в ряде европейских стран (например, Греция, Англия, Дания, Исландия, Норвегия, Швеция), рассматривается некоторыми исследователями как некое реликтовое явление, доставшееся в наследство от прошлых исторических эпох.8 В современных условиях государственная церковность имеет различное наполнение, в ряде случаев представляя собой лишь своеобразную дань исторической традиции. Но тем не менее государственная церковность предполагает особый характер связей между государством и религиозной организацией: – право собственности на широкий круг объектов недвижимости, освобождаемой от налогообложения; – получение финансовых субсидий и материальной помощи от государства, в том числе через систему «церковного налога» (вплоть до государственного жалованья и пенсионного обеспечения для священнослужителей); – делегирование государством ряда юридических полномочий религиозной организации (например, в семейно-брачной сфере); – исключительные полномочия в области воспитания и образования, включая преподавание вероучения в государственных учебных заведениях; – право на участие в политической жизни страны, дающее возможность священнослужителям занимать высшие государственные должности. В свою очередь, государство оставляет за собой полное право вмешательства в конфессиональную жизнь государственной церкви и замещения высших церковных должностей, а также осуществления внутриконфессионального правового регулирования и управления церковным имуществом.9 Остальные религиозные организации в условиях существования государственной церкви, как правило, имеют ограниченный юридический статус. Наиболее полно принцип статуса государственной церкви проведен в законодательстве Греции, стремящейся в условиях республиканского демократического общества сохранить преемственность в отношении византийской симфонии священства и царства (до 1975 г. Греция формально оставалась монархией). Например, конституция Греческой Республики 1975 г., провозглашая в ст. 3 государственный характер Элладской православной церкви, включает в основной закон государства канонические нормы церковного управления и принимает на себя обязанности по охране вероучения православной церкви: «Текст Священного Писания сохраняется неизменным. Его официальный перевод на другой язык запрещен без предварительного согласия автокефальной церкви в Константинополе».10 Устав Элладской православной церкви так же является государственным законом, а нормативные документы Священного Синода приобретают законный статус после их опубликования в официальной печати. По отношению к другим религиям ст. 13 Конституции гарантирует свободу совести и свободу богослужений, но при этом «культовые обряды не могут посягать на публичный порядок и добрые нравы».11 Одновременно в Греческой Республике существует запрет прозелитизма, считающегося уголовным преступлением. До сих пор в Греции сохраняет силу закон 1939 г. о статусе иных церквей, согласно которому для возведения нового здания неправославного христианского храма, а также мечети или синагоги требуется обязательное разрешение местного православного митрополита. Наиболее типичным примером государственной протестантской церкви может служить Великобритания, где, с одной стороны, существует последовательное проведение в жизнь религиозной свободы, а с другой – англиканской церкви (официальное наименование – Церковь Англии) придан государственный статус, так как ее главой считается британский монарх. Статус государственной церкви в протестантских странах Европы является историческим наследием эпохи Реформации. В XVI в. европейские монархи некоторых стран, создавая в противовес папскому Риму собственные национальные церкви, сами становились во главе церковной организации, получая при этом титул «защитника веры». Английский король Генрих VIII Тюдор согласно Акту о супрематии 1534 г. был объявлен «единственным верховным главой Церкви Англии на земле».12 Государственный статус дает Церкви Англии определенные привилегии. Среди них следует обратить внимание на выделение мест в палате лордов для всех епископов англиканской церкви. Соответственно, государственная власть тоже обладает в церковной сфере важными прерогативами, включая утверждение парламентом актов Высшего церковного синода и правил богослужения, а также замещение епископских кафедр по рекомендации премьер-министра (который по закону может и не быть англиканином и даже христианином). Аналогичный государственный статус имеют Евангелическо-лютеранские церкви Дании, Норвегии, Швеции и Исландии, главами которых выступают конституционные монархи. В этих странах церковное законодательство осуществляется парламентами, которые также выносят решения о сумме средств государственного бюджета, выделяемой на нужды церкви. Непосредственным церковным управлением ведают соответствующие государственные учреждения: Министерство по делам церкви (Дания), Министерство церковных дел и образования (Норвегия), ведомство церковных дел Министерства образования (Швеция). В Швеции, как и в Исландии, сохраняется церковный налог, причем его уплата в 13-процентном размере распространяется и на тех, кто не принадлежит к государственной церкви. Вплоть до 1951 г. все шведские подданные, родившиеся на территории страны, автоматически считались членами Шведской церкви, даже в том случае, если они не были в ней крещены. Статус государственной католической церкви сохранился в современной Ирландии, где в Конституции страны от 1937 г. в ст. 44 указывается: «Государство подтверждает, что Всемогущему Богу принадлежит принесение публичного поклонения. Государство будет почитать Его имя и уважать и почитать религию (п.1). Государство признает особое положение Святой католической апостольской Римской церкви как хранительницы религии, исповедуемой значительным большинством его граждан (п.2)». 2. Мы привели примеры немногих европейских государств, которые и на сегодняшний день сохранили статус государственной церкви. Но большинство европейских стран в XX в. перешли на договорные (консенсуальные) отношения с религиозными объединениями (например, Италия, Испания, Германия). Эта разновидность кооперационной модели государственно-конфессиональных отношений обеспечивает взаимодействие государства с вероисповедными сообществами посредством двусторонних соглашений, четко фиксирующих все права и обязанности сторон. Причем объем прав, предоставляемых государством на основании таких договоров разным конфессиям, может быть различным. Область договора, прежде всего, социальные отношения. Договор не противоречит общественным и государственным интересам, не нарушает прав других конфессий. Среди государственно-конфессиональных договоров выделяют кодификационные, предполагающие всеобъемлющее регулирование отношений, и частные, являющиеся соглашениями по конкретным вопросам. Наиболее характерным примером кодификационного договора выступает конкордат (от лат. concordatum – соглашение) между Римско-католической церковью и государствами с абсолютным преобладанием католиков (например, Италия, Испания). Более того, по мнению итальянского правоведа С. Феррары, конкордат обеспечивает конфессиям даже более сильную юридическую защиту, чем статус государственной церкви, поскольку его положения имеют ту же силу, что и международно-правовые договоры, и не могут быть изменены в одностороннем порядке.14 Особенностью договорной системы правового регулирования религиозной сферы является то, что заключение государством соглашения с одной конфессией нисколько не препятствует его аналогичному договору с другой, в том числе представляющей религиозное меньшинство страны. Практика договоров, во-первых, позволяет учесть специфические особенности и потребности различных деноминаций и, во-вторых, уточнить их правовой статус в соответствии с реальным общественным положением и влиянием того или иного вероисповедания. Например, конкретные договорные отношения были установлены в Италии с шестью некатолическими религиозными объединениями, такими, как вальдезианцы (1984), пятидесятники и адвентисты (1986), иудеи (1987), баптисты и лютеране (1993). В Испании в 1992 г. были законодательно оформлены соглашения с тремя религиозными объединениями, «получившими явное укоренение в Испании»:15 Федерацией евангельских общин, Федерацией израильских (иудейских) общин и Исламской комиссией. Особый характер имеет консенсуальный статус религиозных объединений в Германии, где реальная практика договорных отношений осуществляется главным образом на уровне отдельных земель и местных администраций. Таким образом, при всем многообразии подходов к формированию консенсуального статуса религиозных объединений можно выделить ряд инвариантных характеристик европейских государственно-конфессиональных отношений: подтверждение взаимного суверенитета государства и конфессионального сообщества; возможность финансирования государством религиозных объединений, включая бюджетные дотации и право сбора церковного налога (например, в Германии); признание национальной ценности соответствующей религиозной культуры, что служит основанием для преподавания вероучительных предметов в государственной школе, а также для сотрудничества в деле сохранения культурного и исторического наследия конфессии (например, в Италии и в Германии церковные учебные заведения по своему статусу приравниваются к государственным); присутствие священнослужителей соответствующих конфессий в вооруженных силах, лечебных учреждениях и пенитенциарной системе; гарантии неприкосновенности мест богослужения и паломничества, свободного к ним доступа, а также признание праздников, постов и ритуальных пищевых запретов (например, в Испании благодаря Соглашениям от 1992 г. с иудейской и мусульманской общинами государством признаются нерабочими праздничные дни (вместо аналогичных католических праздников)); порядок назначения на высшие церковные должности и формирование церковно-административных структур (например, в Италии Святой Престол при формировании церковных диоцезов (епархий) обязуется не включать в них территорию Италии, если центр такого диоцеза находится в другом государстве). 3. Особым вариантом кооперационной модели государственно-конфессиональных отношений, как мы уже говорили, является статус официально признанных (традиционных) вероисповеданий (например, Болгария, Литва, Бельгия). В отличие от государственной церкви, этот статус не дает прямой государственной поддержки и внутриконфессионального регулирования. Статус традиционной конфессии означает признание государством ее исключительной роли в прошлом и настоящем страны, а также особой ценности ее культуры как неотъемлемой составной части национального культурного наследия. Это, в свою очередь, находит отражение в государственном законодательстве, наделяющем соответствующие конфессии дополнительными правами. Содержание данного статуса тоже может быть разным. Конституция страны может просто констатировать данный факт, как, например, в Болгарии: «Традиционная религия в Республике Болгария – восточно-православное вероисповедание»16. В других странах законодательные акты, выделяя традиционные вероисповедания, детально оговаривают правовые последствия такого выделения. Например, в ст. 43 Конституции Литовской Республики 1992 г. говорится: «Государство признает традиционные в Литве религии и религиозные организации, а другие церкви и религиозные организации – в случае, если они имеют опору в обществе и их учение и обряды не противоречат закону и нравственности. Признанные государством церкви и другие религиозные организации обладают правом юридического лица».17 В ст. 5 конкретизируется данное положение: государство признает девять традиционных для Литвы религиозных общин и сообществ (католиков латинского обряда, католиков греческого обряда, евангелистов-лютеран, евангелистов-реформаторов, ортодоксов (православных), старообрядцев, иудеев, мусульман-суннитов и караимов). Более того, Конституция Литвы дает пример учитывания исторического фактора: новые конфессии после их укоренения в Литве могут лишь со временем стать традиционными и приобрести соответствующий законодательный статус (спустя не менее 25 лет после их регистрации).18 Аналогичным образом выделяет традиционные вероисповедания и законодательство Бельгии. В этой стране подобным статусом, основанным на признании социальной ценности религии в ее служении народу, пользуются шесть деноминаций: католицизм, англиканство, протестантизм (другие протестантские течения), православие (греческая и русская православные церкви), иудаизм и ислам. Согласно Конституции Королевства Бельгии 1994 г., священнослужители всех перечисленных конфессий обеспечиваются государственным жалованьем и пенсией. Традиционные для Бельгии конфессии имеют также право запрашивать государственные субсидии для строительства и реставрации церковных зданий, получать время на электронных СМИ, назначать армейских и тюремных капелланов. Отличительной особенностью бельгийского законодательства о религиозных объединениях является некоторое пересечение статуса традиционных конфессий со статусом государственной церковности. Такое смешение статусов не единично для европейского законодательства. Например, Конституция Ирландии, закрепляя за Римско-католической церковью статус государственной церкви, перечисляет все остальные конфессиональные организации, признаваемые государством: Ирландская (англиканская) церковь, Пресвитерианская церковь в Ирландии, Ирландская церковь методистов, Ирландское религиозное общество квакеров, иудейские общины, а также «другие религиозные вероисповедания, существующие в Ирландии на день вступления в действие настоящей конституции».19 В других странах (например, в Германии) официально признанные вероисповедания получают возможность вступать с государством в согласительные отношения. Таким образом, как показывает мировой опыт, в современных условиях конфессионального плюрализма и секуляризации общества кооперационная модель государственно-конфессиональных отношений, основанная на дифференцированном типе правового регулирования статуса религиозных объединений, является наиболее оптимальным обеспечением взаимодействия в системе «религия – общество – государство». В то же время она наиболее дееспособна как вариант социального партнерства государства с ассоциациями и корпоративными институтами гражданского общества, интегрирующими социальные и духовные интересы отдельных лиц. В заключение хочется отметить важность некоторых особенностей функционирования гражданского и традиционного обществ, понимание которых создает социально-гуманитарную парадигму формирования объективных представлений о светском характере государства. Во-первых, это тематизация религии в зависимости от статуса общества. В традиционном обществе религия выступает в качестве узаконенной и внешне кодифицированной веры (религия как «общее дело спасения»); в гражданском обществе религия позиционируется как достояние верующей части граждан, а вероисповедная сфера становится факультативной с реальной свободой выбора. Во-вторых, это роль религиозного фактора в формировании ценностного ряда общественной жизни. Серьезная критика либерального стандарта религиозной свободы20 вызвана тем, что он недооценивает, с одной стороны, важность внутренних духовных ориентиров человеческой личности, а с другой – существующих внутриличностных тенденций произвола и зла. Поэтому либерализм, по убеждению целого ряда специалистов, подрывает культурный и правовой иммунитет общества и реально стимулирует его развитие к тоталитаризму. По выводам современных исследователей (Т. Ворожейкина, А. Логинов, Е. Рашковский, А. Умнов и др.), культурно-религиозное наследие выступает как мощный сдерживающий фактор энтропийных социальных процессов, являющихся оборотной стороной рыночной экономики и эгалитарной демократии. Формула сдерживания проста и, на наш взгляд, очевидна: государственное признание уникальности и особой высокой значимости религиозного служения при установлении юридически оформленных норм социального партнерства государства и определенных конфессиональных сообществ. |