|
свидетелей и экспертов, делать замечания и давать объяснения, опровергать доводы и соображения противной стороны, отводить свидетелей и присяжных заседателей. Участвуя в прениях сторон, прокурор в обвинительной речи обязан был изложить суть и доказательства обвинения по итогам судебного следствия и свое заключение о степени вины подсудимых. В обвинительной речи он не мог касаться обстоятельств, не проверенных на суде. До 1910 г. в суде с участием присяжных заседателей сторонам было запрещено касаться вопросов квалификации преступных деяний и наказания, назначаемого за них законом, до вынесения обвинительного вердикта. После речи защитника прокурор имел право представлять свои возражения, но право последнего слова в прениях принадлежало защите. С годами поляризация сторон в судебном заседании стала все более ощутимой. Значительная доля ответственности за это ложилась на прокуратуру и Министерство юстиции. «Так, в 1874 году, писал А.Ф. Кони, министерство юстиции, начавшее хмуриться на суд присяжных и собирать дань товарищей прокурора сообщения приговоров, выносимых присяжных и собирать данные против него, потребовало от товарищей прокурора сообщения сведений о числе оправдательных приговоров, выносимых присяжными, и о причинах таковых». Позже появился циркуляр, требовавший отчета о числе и причине оправданий по обвинениям, поддержанным тем или другим прокурором. Негативное моральное воздействие на лиц прокурорского надзора оказывало и их участие в расследовании и обвинении по политическим делам, в ходе которых во имя достижения цели не брезговали не только тенденциозным подбором свидетелей, искаженным и односторонним освещением событий преступления, но в некоторых случаях и нарушением законов. На смену «говорящему судье» пришел новый тип обвинителя. В мировой юстиции роль прокуратуры принципиально отличалась от ее роли в общих судах. Здесь она выполняла не обвинительную, а надзорную 100 |
обязанности было проникнуто большинство членов прокуратуры в столицах и провинции в первое десятилетие судебной реформы. Тогда в устах прокурора слова “проиграл дело” по случаю оправдательного приговора были бы большим диссонансом со всем характером деятельности». 1 Роль «говорящего публично судьи» прокурор приобретал благодаря своему беспристрастному отношению к делу, но в судебном заседании он обладал правами одной из сторон, одинаковыми с правами подсудимого или его защитника: представлять доказательства, участвовать в допросе свидетелей и экспертов, делать замечания и давать объяснения, опровергать доводы и соображения противной стороны, отводить свидетелей и присяжных заседателей. Участвуя в прениях сторон, прокурор в обвинительной речи обязан был изложить суть и доказательства обвинения по итогам судебного следствия и свое заключение о степени вины подсудимых. В обвинительной речи он не мог касаться обстоятельств, не проверенных на суде. До 1910 г. в суде с участием присяжных заседателей сторонам было запрещено касаться вопросов квалификации преступных деяний и наказания, назначаемого за них законом, до вынесения обвинительного вердикта. После речи защитника прокурор имел право представлять свои возражения, но право последнего слова в прениях принадлежало защите. Таким образом, судебные уставы, казалось бы, создали идеальный тип государственного обвинителя, который, восприняв лучшие черты французского прокурора, смягчил их в духе русской дореформенной прокуратуры, соединявшей в себе функции «блюстителя закона», «взыскателя наказания» и «защитника невинности». 119Кони А.Ф. Приемы и задачи прокуратуры. С. 125— 126. 353 Но после того, как прошла эйфория первых пореформенных лет и рутинное болото стало затягивать новые суды, выяснилось, что, как бы там ни говорилось в уставах, однако обвинители обвиняют, а защитники защищают. Более того, появилось мнение, что наделение обвинителя правами надзора в суде «пагубно отражалось на практике». При этом ссылались на то, что закон предоставлял прокурору некоторые преимущества как обвинителю, основываясь на его качествах «говорящего судьи». Так, прокурор имел право вызова любых свидетелей, указанных в обвинительном акте, защита же должна была лишь ходатайствовать о вызове в суд свидетелей, не заявленных обвинителем (ст. 573 575). Обвинительный уклон и тенденциозный характер приводимых прокурором доказательств, хотя и считались нежелательными в прениях, но кассационная практика Сената последовательно не признавала их достаточным основанием к отмене приговора, поскольку подсудимому предоставлялось право опровергнуть неправильные доводы обвинения. С годами поляризация сторон в судебном заседании стала все более ощутимой. Значительная доля ответственности за это ложилась на прокуратуру и министерство юстиции. «Так, в 1874 году, как писал А.Ф. Кони, министерство юстиции, начавшее хмуриться на суд присяжных и собирать данные против него, потребовало от товарищей прокурора сообщения сведений о числе оправдательных 122 приговоров, выносимых присяжными, и о причинах таковых». Позже появился циркуляр, требовавший отчета о числе и причине оправдании по обвинениям, поддержанным тем или другим І Ч А Шрейтерфельдт К.Н. Речи обвинителя и защитника в теории, в практике и по проекту новой редакции Устава уголовного судопроизводства, СПб., 190h С. 43. 121 Там же. С. 44. 122Кони А.Ф. Приемы и задачи прокуратуры. С. 187— 188. прокурором. Негативное моральное воздействие на лиц прокурорского надзора оказывало и их участие в расследовании и обвинении по политическим делам, в ходе которых во имя достижения цели не брезговали не только тенденциозным подбором свидетелей, искаженным и односторонним освещением событий преступления, но в некоторых случаях и нарушением законов. На смену «говорящему судье» пришел новый тип обвинителя. Примеры некоторых представителей этого типа можно также найти у А.Ф. Кони: «В 1909 году товарищ прокурора одного из больших поволжских судов в обвинительной речи своей сказал: “Я согласен, что улики, предъявленные против подсудимых, малы и ничтожны, скажу даже более, что будь я вместе с вами, господа присяжные, в вашей совещательной комнате, то я, конечно, как судья должен был бы признать эти улики недостаточными для обвинения. Но как представитель обвинения, а следовательно, представитель общества и государства, я поддерживаю тем не менее обвинение против подсудимых и громко заявляю, что и на будущее время при столь же малых уликах я буду составлять обвинительные акты: слишком уж много краж развелось в последнее время, и мы будем оберегать от них общество, засаживая в предварительное заключение заподозренных воров-рецидивистов хотя бы и по таким уликам”». Как заметил А.Ф. Кони, «в старые годы (имеются в виду 60-70-е годы XIX в. С. К.) такое заявление в устах лица прокурорского надзора было немыслимо, как по своему цинизму, так и по совершенному извращению задач обвинителя в суде». Другой пример подобного типа обвинителей встречаем у М. Боровиковского. Вспоминая о своей деятельности в одном из окружных судов Одесской судебной палаты, он приводит такую |