|
столь деликатного вопроса, не пострадает ли авторитет государства, если преступные деяния чиновника будут вскрыты и наказаны. Однако предпринимались попытки «оседлать» бюрократию и чиновников. 5 марта 1897 года по указу Его Императорского Величества, Харьковской судебной палате в распорядительном заседании Уголовного Департамента, на котором присутствовали: председатель Н.Н. Крестьянов, Члены Палаты Р.Д. Касперович, А.Г. Казначеев и В.А. Рубан, прокурор Палаты В.В. Давыдов и помощник секретаря С.С. Косшиаржевский слушался словесный доклад члена палаты В.А. Рубана. В нем говорилось, что при рассмотрении Судебною палатою дел о кражах и мошенничествах, совершенных рецидивистами, а также лицами привилегированных сословий, весьма часто в следственных производствах не оказывается точных сведений и справок о прежней судимости обвиняемых и о принадлежности их к привилегированным сословиям, что имеет своим последствием возвращение таких дел к доследованию, а значите совершенно напрасному промедлению в дальнейшем их движении, поэтому необходимо принять меры к устранению такой очевидной неправильности в направлении указанных дел. Прокурор Палаты дал заключение, что не только отсутствие в деле точных сведений по указанным предметам, но даже несвоевременное собрание таких сведений неминуемо приводит к излишней медленности в направлении дел, напрасной трате времени со стороны судебных деятелей, а иногда, при возвращении по указанной причине к доследствию арестантских дел и к со28 вершенно излишнему продлению содержания последних в тюрьме. Предотвратить появление у нас настойчивого обвинителя французского типа, стремящегося к осуждению подсудимого во что бы то ни стало, или догматичного докладчика обвинительного акта немецкого типа, должны были ст. 739 и 740 Устава уголовного судопроизводства. Они предписывали, что «...прокурор в обвинительной речи не должен ни пред98 |
349 органов о преступлениях членов императорской фамилии и позднее о преступлениях членов Государственной думы и Государственного совета без санкции императора. Предание суду чиновника исполнительной власти по должностным преступлениям осуществлялось тем начальством, от которого зависело его назначение на должность. Поэтому по таким делам прокурор, получив законченное следствие, передавал его со своим обвинительным актом не в суд, а соответствующему начальнику обвиняемого, который мог утвердить этот акт или освободить обвиняемого от ответственности. В последнем случае прокуратура могла опротестовывать такое решение вплоть до Соединенного присутствия Первого и кассационного по уголовным делам департамента Сената. Правда, позже практика Сената способствовала повышению значения прокурорских протестов по таким делам. Еще более сложный порядок предания суду был установлен для должностных лиц первых трех классов. Заключение, аналогичное обвинительному акту, в отношении них составлялось оберпрокурором уголовного кассационного департамента Сената. В связи с этим хотелось бы обратить внимание не столько на привилегии бюрократии в бюрократическом государстве, сколько на то, что прокурор, хотя и рассматривался законодателем как представитель правительственной власти в суде, но даже он был отстранен в значительной мере от решения столь деликатного вопроса, не пострадает ли авторитет государства, если преступные деяния чиновника будут вскрыты и наказаны. Думается, этот факт свидетельствует о том, что прокурор по уголовным делам выступал как защитник закона и обвинитель, независимый от каких бы то ни было местных или ведомственных интересов. Такая самостоятельность прокуратуры и следование принципу dura lex sed жалких” слов». Такой гуманный и вполне рациональный характер обвинения на суде был обусловлен не особыми национальными качествами русских прокуроров, а нормами судебных уставов, в которых был учтен не всегда удачный опыт европейской прокуратуры. Предотвратить появление у нас французского типа настойчивого обвинителя, стремящегося к осуждению подсудимого во что бы то ни стало, или немецкого типа догматичного докладчика обвинительного акта должны были ст. 739 и 740 Устава уголовного судопроизводства. Они предписывали, что «прокурор в обвинительной речи не должен ни представлять дело в одностороннем виде, извлекая из него только обстоятельства, уличающие подсудимого, ни преувеличивать значения имеющихся в деле доказательств и улик или важности рассматриваемого преступления». Если же прокурор в ходе судебного следствия убеждался в несостоятельности предъявленного обвинения, то он мог отказаться от поддержания обвинительного акта, «заявив о том суду по совести». В объяснительной записке к Уставу уголовного судопроизводства говорилось, что «прокурор обязан выставить все предъявляющиеся в деле против подсудимого доказательства и улики, но, имея в виду, что конечная цель его действий есть раскрытие истины, он не должен представлять дело в одностороннем виде, чтобы при защите, неравносильной с обвинением, не ввести судей в заблуждение».118 Таким образом, «отцы судебной реформы» стремились к тому, чтобы прокурор предстал в процессе как «говорящий публично судья». Как утверждал А.Ф. Кони, «таким взглядом на свои 117 117Кони А.Ф. Приемы и задачи прокуратуры. С. 124. 118Судебные уставы... С. 286. |