|
увидев зло революции, вместе с ней отвергли и демократию: «Конечно, в их головах много путаницы, но в их сердцах много самой настоящей правды, покаянной правды за неотмщенную Россию »1. Таким образом, концепт правды, отделившись от понятия истины и от понятия закона, которое было ему первоначально близко, их гуманизировал, «очеловечил», наделил эмоциональным содержанием, в чем выразилась когитивно-схематическая специфика русского менталитета и русской социальной психологии. В последних не укоренено понятие закона, ни юридического, ни научного, ни общественного. Уже цитировавшийся нами выше С.С. Аверинцев пишет: «Русская мысль не привыкла доверять той свободе, которую обеспечивают институции. Поэтому она сама не институциональна»2. Россиянин как этнопсихологический тип не склонен полагаться ни на суд, ни на интеллектуальную логику. Он не мыслит формулами и общими положениями: они для него внечеловечны. Русская ментальность сама по себе не формальна, ей претит формальное, и в частности, формальное право. В когнитивной схеме российского правового менталитета поверх триады «истина закон — право (правило)» расположена другая триада: «правда совесть справедливость», сосредоточившая в себе основные ценности. Эта триада служ ит репрезентацией не внешней по отношению к индивиду, а внутренней силы. Возможно, подспудно скрытая в этой триаде напряженность составляет принадлежность этнопсихологических структур коллективного бессознательного. Вероятно, отсюда частое использование в политических кампаниях, в лозунгах любых, независимо от их программы, партий, этих трех наиболее популярных для российского политического дискурса слов. Д аж е правозащитники, люди, сделавшие целью своей жизни создание правового государства и рост правосознания ! Степуи Ф.А. Мысли о России //Новый мир. 1991. № 6. С. 210. 2Аверинцев С. С. Русский ум.//Новый мир. 1989. № 1. С. 195. |
7. Заключение 639 каждого ума одна задача — это правильно видеть действительность, понимать ее и соответственно этому держаться». Характеризуя русский ум, Павлов говорит: «У нас прежде всего, первое — это стремление к новизне, любопытство. Достаточно нам что-нибудь узнать, и интерес наш кончается. ... Истинные любители истины любуются на старые истины; для них это процесс наслаждения. А у нас — это прописная, избитая истина и она больше нас не интересует, мы ее забываем» (цит. по: Лит. газ. 1991. 31 июля). Истина не искрится, правда, напротив, искрометна, а от искры, как известно, возгорается пламя. Аналогичные наблюдения делал С. Л. Франк. В сборнике «Вехи» (1909 г.) он писал: «Теоретическая, научная истина, строгое и чистое знание ради знания, бескорыстное стремление к адекватному интеллектуальному отображению мира и овладению им никогда не могли укорениться в интеллигентском сознании» [Франк 19906, 153]. С. Л. Франк называет умонастроение интеллигенции морализмом. Он пишет: «Нравственность, нравственные оценки и нравственные мотивы занимают в душе русского интеллигента совершенно исключительное место» (с. 152). Истина приобрела моральный ореол и стала правдой. Правда переместилась в сердце. Ф. А. Степун пишет о тех молодых людях, которые, увидев зло революции, вместе с ней отвергли и демократию: «Конечно в их головах много путаницы, но в их сердцах много самой настоящей правды, покаянной правды за неотмщенную Россию» [Степун 1991, 210]. Таким образом, концепт правды, отделившись от понятия истины и от понятия закона, которое было ему первоначально близко, их гуманизировал, «очеловечил», приблизил к миру жизни, отразив тем самым специфику русского менталитета и русской социальной психологии. В них не укоренено понятие закона, ни юридического, ни научного, ни общественного. Русскому человеку указ не указка. Он не боится наказания. Он верит в сказку. В заметке под названием «Русский ум» С. С. Аверинцев пишет: «Русская мысль не привыкла доверять той свободе, которую обеспечивают институции. Поэтому она сама не институциональна» [Аверинцев 1989, 195]. Русский человек не склонен полагаться ни на суд, ни на науку. Он не мыслит формулами и общими положениями. Они для него внечеловечны. Он не любит «мундира, рубрики и буквы» (по выражению Достоевского). «Подпольный человек» Достоевского упорно боролся против «рассудка и истины», формул и логарифмических таблиц, превращающих человека в «фортепианную клавишу или органный штифтик». Он говорит: «Но дважды два четыре — все-таки вещь пренесносная ... Дважды два четыре смотрит фертом, стоит поперек вашей дороги руки в боки и плюется» [Достоевский 1972-1990, т. 5, 119]. И несколько ранее: «...а ведь дважды два четыре есть уже не жизнь, господа, а начало смерти» (с. 118). Русская ментальность не формальна. В ней поверх триады истина — закон — право (правило) расположена другая триада: правда — совесть — справедливость, сосредоточившая в себе основные ценности. Она представляет не внешнюю по отноше |