|
хаического русского права отсутствует (или крайне размыто) различие между jus naturale и jus gentium, между божественным (само собой разумеющимся, естественным) установлением и межчеловеческими установлениями. Если же в правовой картине мира это разделение размыто, преступник всегда оказывается тем, кто посягнул сразу на божественный миропорядок в целом. Преступник — это не тот, кто “оступился”, чью вину можно постепенно “вычислить”, найти ей эквивалент наказания и потом надеяться на его исправление. Преступник оказывается “монстром”, посягнувшим непосредственно на Бога. Итак, если в языке права не разграничены понятия, если любое преступление — будь то преступление против права, или против справедливости, или против закона — это преступление сразу против бога, божьей правды, то и меры ему не может быть. Естественно, столь своеобразное содержание национальной правовой культуры складывается не в XIX, и даже не в XVIII веке, а значительно раньше, беря истоки из древнего славянского права, причудливо впитавшего в себя позже и азиатский, и европейский обычай. Д аж е сами древние славянские правовые тексты написаны особым мифопоэтическим языком. По свидетельствам авторитетных специалистов, проведенный семантический анализ показал, что “при всей специфичности жанра юридических текстов в ряде важных отношений они очень сходны с текстами народной устнопоэтической традиции... Это сходство свидетельствует о единстве истоков юридических и фольклорных текстов, принадлежавших некогда к единой устно-поэтической сфере” 1. Это прежде всего означает, что в национальную правовую культуру и ментальность врастали квазиправовые концепты, подлинное значение которых было скорее нравственно-этическим, чем строго 1 Иванов В.В., Топоров В.Н. Древнее славянское право: архаичные мифопоэтические основы и источники в свете языка //Формирование раннефеодальных славянских народностей. М., 1981. С.10. |
ние с подозрением и неприязнью относится к законным установлениям, власть в своем законодательном творчестве пренебрегает интересами собственного народа, а чиновники усердно формируют подзаконное пространство для своей корпоративной (иногда и корыстней) инициативы? Эту загадку в художественной форме раскрыл А.И.Герцен, считавший, что «правовая необеспеченность, искони тяготевшая над народом, была для него своего рода школой. Вопиющая несправедливость одной половины его законов научила его ненавидеть и другую; он подчиняется им как силе. Полное неравенство перед судом убило в нем всякое уважение к законности. Русский, какого бы звания он ни был, обходит или нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно; и со44 г» вершенно так же поступает правительство». То есть негативная правовая культура масс обусловлена низким качеством законодательства, и сама она развращает правоприменителей, которые не видят смысла рафинированно следовать нормам права в обществе, где этим нормам придается только факультативное значение. Но, конечно, же, столь своеобразное содержание национальной правовой культуры возникает не в XIX, и даже не в XVIII веке, а значительно раньше, беря истоки из древнего славянского права, причудливо впитавшего в себя позже и азиатский, и европейский обычай. Даже сами древние правовые тексты написаны особым мифопоэтическим языком, в котором нет, однако, и намека на предправовые образы обжествляемой 80 44 Герцен А.И. Собр. Соч. М., 1950. Т.7. С.251. греками Фемиды или Юстиции у римлян. Специальный семантический анализ показал, как свидетельствуют специалисты в этой области, что «при всей специфичности жанра юридических текстов в ряде важных отношений они очень сходны с текстами народной устно-поэтической традиции... Это сходство свидетельствует о единстве истоков юридических и фольклорных текстов, принадлежавших некогда к единой устно-поэтической А Сч сфере». О чем это говорит? В первую очередь о том, что в национальную культуру и в народное сознание врастали такие «правовые» понятия, которые обладали скорее нравственноэтическим, чем строгим юридическим значением, и оформлены были они в символическом, а отнюдь не в категориальном, понятийном виде. Дрезнеславянские «правда и кривда», «суд (усуд) и ряд», «преступление и доля» существенно отличались от «правосудия», «права», «справедливости» и «благозакония» в римском и греческом праве. Более того, для русского национального этоса в силу религиозной традиции было свойственно и даже вошло в архетипические пласты сознания коллективное, соборное бытие человека, не отделявшего свою личность, индивидуальность, от сообщества. В России складывались особые отношения собственности и, соответственно определение собственником «себя», как субъекта, которому нечто принадлежит. «Право, 31 45 Иванов В.В., Топоров В.Н. Древнее славянское право: архаичные мифопоэтические основы и источники в свете языка // Формирование раннефеодальных славянских нароностей. М., 1981. С.10. |