аномийных состояний. Социальная дезинтеграция прослеживалась почти постоянно, что проявлялось как в макросоциальных процессах (структура, мобильность, система ценностей, культура и т.д.), так и в микросоциальной сфере, на уровне семейных, межличностных связей. Аномийные ситуации пронизывали всю структуру общества. Ценностные и нормативные кризисы, отсутствие средств, необходимых для претворения культурных целей, общественные иллегитимации, как правило, не оставались на уровне общественного сознания, но объективировались в структуре учреждений общества, его построении и механизме действия и поэтому органически врастали в макроструктуру общества. В настоящее время некоторая часть общества по крайней мере частично идентифицировалась с новыми культурными требованиями. Естественно, эта культурная интериоризация чрезвычайно различно протекает в обществе. Наблюдается неравномерное социальное закрепление новой системы ценностей, что для личности означает неопределенность и непредсказуемость макросреды, более того, ожиданий в поведении, мышлении, привязанностях. Однако подавляющее большинство россиян попрежнему страдает от ситуации, когда стала недействительной прежняя установленная формальная система ценностей. Большинство членов общества оказалось в ситуации, когда более или менее результативно усвоенные ранее нормы и соответствующие им формы поведения, сознания и чувства стали неадекватными. Они поставлены перед необходимостью ответа на вопрос: верно ли они мыслили, поступали и чувствовали, пытаясь встроиться в социокультурные реалии прошедших десятилетий. В итоге общество повернуло к тотальной аномии. Перемены в структуре общества послужили также углублению аномии. Происходит быстрый рост предпринимательского слоя. Наряду с этим, конечно, можно говорить об обогащении отдельных общественных групп, но парадоксально то, что их вертикальная мобильность имела не |
легитимация). В каждой из этих версий встают проблемы интегрированности, дееспособности, организованности и предсказуемости общества. Аномия, как известно, усиливается в период реорганизации общества, а именно в связи как с общественными регрессиями, так и с прогрессивными процессами. Развитие венгерского общества за последние полтора столетия было историей аномийных общественных состояний. Общественная дезинтеграция носила почти постоянный характер, что проявлялось, с одной стороны, в макрообщественных процессах (структура, мобильность, система ценностей, культура и т.д.), с другой стороны, в микросоциальной сфере (образование, семья, приватная сфера, вера, мир труда и т.д.). Аномийное состояние общества в макрои микросфере возникает почти всегда одновременно, очень редко случалось так, чтобы хотя бы один из уровней усиливал общественную интегрированность. Аномийные ситуации глубоко пропитывали структуру общества. Ценностные и нормативные кризисы, отсутствие средств, необходимых для претворения культурных целей, общественные иллегитимации, как правило, не оставались на уровне общественного сознания, но объективировались в структуре учреждений общества, его построении и механизме действия и поэтому органически врастали в макроструктуру общества. Сегодня венгерскому обществу недостаточно бороться только с актуальными ситуациями аномии, не менее важны и значимы последствия прошлого. Венгерский социолог Эрдеи Ференц описывал венгерское общество в период между двумя мировыми войнами как раздвоенное общество. Суть данной двойственности заключается в том, что параллельно существовали и действовали сохранившаяся модель феодального общества и модель складывающегося гражданского общества. Соответствующие группы людей, с одной стороны, сословия, а с другой стороны, гражданские слои, были противопоставлены друг другу, их социальные, экономические и политические идеи находились во взаимной конфронтации. В то же время важным источником напряжения служили их культурное различие, признаваемые ими ценности, нормы, привычки, традиции и формы жизни были взаимочужды. Возникавшие на этой почве конфликты укрепляли социальную разделенность, общественную сегрегацию и дискриминацию, а идентичность, интеграцию общества минимизировали. Все это в межличностных контактах вызвало ситуацию разобщенности и неуверенности. Начиная с 50-х годов XX в. описанная двойственная структура общества по существу была ликвидирована в административном порядке, были уничтожены сословные и гражданские группы вслед за их экономическими основами, в то же время соответствующие культурные элементы (ценности, нормы, традиции, менталитеты, духовные диспозиции) можно было исключить по крайней мере только в общественной и политической областях. В скрытой форме эти факторы сохранились и действовали в качестве элементов, формирующих и определяющих сознание. Существовал, скажем так, настрой индивидов без социальной основы, который оценивался нелегитимным в рамках установленных общественных отношений, но все же сохранялся как органическая часть общественного сознания и культуры. Это состояние раздвоенности сознания дополнилось конфликтом, вызванным подавлением скрытых признанных и принимаемых ценностей официальной системой ценностей и норм, которая по существу была чужда для большинства членов общества. Эту систему ценностей и норм, насильственно введенную властью, необходимо было принимать не только в официальной сфере общественной жизни, но и в повседневной личной жизни. Двойственность сознания, а значит потеря культурной идентичности, в конечном счете аномия одновременно присутствовали в трех измерениях: феодальная культура гражданская культура, личная интернализированная культура чуждый ей общественный строй и его жизнь, традиционная культура культура, опирающаяся на принуждение. Позднее по сравнению с 50-ми годами большая часть общества по крайней мере частично идентифицировалась с новыми культурными требованиями. Естественно, эта культурная интериоризация чрезвычайно различно протекала в обществе. Наблюдалось, так сказать, неравномерное социальное закрепление новой системы ценностей, для личности означало неопределенность и непредсказуемость макросреды, более того, ожиданий в поведении, мышлении, привязанностях. Но более крупные проблемы идентификации появились после смены режима в конце 80-х годов, когда стала недействительной прежняя установленная формальная система ценностей. Большинство членов общества оказалось в ситуации, когда более или менее результативно усвоенные ранее нормы и соответствующие им формы поведения, сознания и чувства стали неадекватными. Они были поставлены перед необходимостью ответа на вопрос о том, верно ли они мыслили, поступали и чувствовали, пытаясь встроиться в общественно-культурные требования прошедших десятилетий. Вновь возникла ситуация 86 массового отречения от определенных фрагментов личной жизни. (Весьма характерной была практика, согласно которой желающий мог переписать свою автобиографию, находившуюся у работодателя). В итоге общество вновь повернуло к тотальной аномии. Перемены в структуре общества послужили также углублению аномии. В период между двумя мировыми войнами для большинства членов общества ощущение и реальность неизменности социального статуса служили сильным удручающим фактором. Не так происходило после второй мировой войны, когда, наоборот, чрезмерно быстрые и в основном сверху управляемые процессы реорганизации дезинтегрировали венгерское общество. Политическая смена власти после 1948 г. означала для прежней элиты резкое понижение статуса, в то же время для политической элиты рабочего класса возможность мобильности вверх. Обе общественные группы оказались в чужой, до сих пор никогда ими не практикуемой ситуативной, ролевой и статусной среде. Тем не менее влияние этой смены было относительно незначительным, потому что касалось малого числа людей. Но кто определит, в какой степени это изменение затронуло жизнь всего общества? Несколько по-другому обстояло дело с мобильностью горизонтальной из деревни в город, из аграрного сектора в индустриальный, которая с 50-х до середины 70-х годов повлияла на жизненные условия чуть ли не каждого третьего жителя страны. С середины 70-х наблюдалось увеличение числа интеллигенции, прежде всего благодаря административным мерам, с 80-х годов до наших дней обеднение значительной части среднего слоя составляет в нашей стране основную тенденцию. Параллельно и в связи с этим происходил чрезвычайно быстрый рост предпринимательского слоя. Конечно, можно говорить об обогащении отдельных общественных групп, но парадоксально то, что их вертикальная мобильность имела не интегральное, а фактически дезинтегрирующее значение для общества. Рассматривая любой из процессов мобильности за последние десятилетия, в большей или меньшей степени правдивыми по отношению к ним находим следующие характеристики. Группы, сменившие свое положение, зачастую в первый раз в истории оказались в новом статусе, и поэтому не только в личностном, но и в культурном аспекте оказались в чуждой им общественной среде. Новое общественное положение в основном приходило на смену исторически зафиксированной, глубоко впитанной, интериоризированной культуре, что углубляло культурный разрыв между старой и новой культурой. Процессы мобильности протекали между общественными позициями, и без того отдаленными друг от друга (политическое преследование власть, крестьянская форма жизни рабочая жизнь, сельское общество город, рабочая жизнь позиция интеллигенции, средний класс положение бедноты, жизнь служащего предпринимательская деятельность и культура). Значительная культурная отдаленность сама по себе снижала возможность усвоения культуры. Наиболее характерная особенность всех этих процессов мобильности состоит в том, что каждый из них контролировался и управлялся сверху, был навязанным обществу тем или иным способом. В результате оказалось следующее: 1) люди обретали новый статус отнюдь не благодаря своим общественным стремлениям; 2) на новую общественную позицию попадали люди, которые не соответствовали таковой по своим способностям, данным и призванию; 3) процессы мобильности касались лишь отдельных сегментов, жизненных сфер, в то время как в других сохранялись прежние характеристики, что делало конфликтным само общественное изменение, прежде всего жизнь причастных к нему лиц; 4) трудности усвоения новой культуры перевесили общественные блага, связанные с мобильностью. Общественные изменения позиций индивидов, формально расцениваемые как развитие, в большинстве случаев сопровождались потерей идентичности, утратой способности к социальной ориентации, депривацией отношений, сегрегацией, маргинализацией, чувством безнадежности и т.д. Стоит отметить, что изменения, перевернувшие жизнь венгерского общества, дезинтегрировавшие как социальную структуру, так и положение отдельных лиц, начиная с 80-х годов замедлились, позднее с точки зрения крупных общественных групп по существу остановились (если не учитывать обеднение средних слоев и образование немногочисленной новой элиты). Таким образом, структура венгерского общества заморозилась и это произошло, когда дисфункциональные воздействия предшествующих процессов еще продолжались. Подобная консервация болезненного состояния усиливает распространение аномии. С точки зрения анализа девиаций, прежде всего самоуничтожающего поведения индивидов, следует отметить еще один момент. Венгерское общество воспроизводило характерный для восточноевропейских стран традиционные патерналистские и авторитарные принципы, политизирующие жизнь индивидов. Сегодня картина изменилась. Патернализм сменился деполитизацией жизни индивидов. Чрезмерная запланированность и тотальная 87 |