|
мнению В. Пореченкова, «эмансипация дает женщине настолько свободы, чтобы, без всякой жертвы со стороны мужчины, женщина служила минутным прихотям, а потом, тоже без всяких жертв, легко было бы и расстаться с нею» [95]. В характеристике Налетова повествователь подчеркивает более соответствующие для наставничества качества: «Жизнь без убеждений была для него не жизнь; убеждения без дела только громкие фразы. Он служил добросовестно науке и всему, чему хотел служить» (с.325). Но его убеждения неопределенны, а дискуссии привлекают больше внешней формой, нежели содержанием: «Налетов преследовал кого бы то ни было до тех пор, пока замечал сопротивление; при малейшем признаке раскаяния и страдания из строгого судьи делался другом и утешителем» (с.325). Черты лица Налетова, в отличие от его романтичного друга, «были правильны, лоб умный, открытый, улыбка добрая, доверчивая» (с.325). Свою концепцию любви Налетов высказывает при разговоре с Машей: «Люби меня без размышлений <...> Я уверен, встреться вам человек, который бы стоил любви, да встань между ними и вами расчет и приличие, кончено вы его и свою собственную душу так и положите на костер всесожжения в жертву чужой самодурной воле и собственным вашим кумирам. Вы поплачете, пожалуетесь на судьбу и не задумаетесь разбить сердце любимого человека и свое в угоду Бог знает кого и чего, может быть, призрака, который кажется вам грозен только потому, что пустой страх мешает вам разглядеть его поближе, а разглядели бы, так бы увидели, что это не что, как простыня на вешалке» (с. 337). За громкими фразами об эмансипации и развитии у Арбатова и Налетова стоит, прежде всего, интерес к Маше как к «хорошенькой», «миленькой» девушке («Мы ее эмансипируем, волочиться за ней станем» (с.327), говорит Налетов о Маше Якову Ивановичу). Свобода и развитие женщины в их понятии связываются, в первую очередь, со свободой в отношениях с мужчинами. Влюбившись в Арбатова, Маша не задумывается о последствиях, она «выполняет» наставления своих учителей: «Налетов сурово указывал ей на |
154 ным наставником героини, способствовал ее нравственному совершенствованию, то в «Отсталой» мужские образы получают сниженную авторскую оценку и не способны нравственно развивать героиню. В образе Арбатова нашли отражение черты романтической поэтической натуры: «Арбатов был мужчина высокий, бледный, худощавый, с приятным лицом и большими темными глазами ... В очертании его правильных губ проглядывало что-то изнеженное и капризное; но улыбка была приятна, хотя чрезвычайно мимолетна... Арбатов был сын богатых помещиков, получил прекрасное образование, считал себя поэтом в душе, любил порисоваться хандрой...» (С. 478). Уже сам этот типично романтический образ в 60-е годы воспринимался архаично и такой герой никак не мог стать настоящим наставником для женщины. В характеристике Налетова повествователь подчеркивает более соответствующие для наставничества качества: «Жизнь без убеждений была для него не жизнь; убеждения без дела только громкие фразы. Он служил добросовестно науке и всему, чему хотел служить» (С.479). Но его убеждения неопределенны, а дискуссии привлекают больше внешней формой, нежели содержанием: «Налетов преследовал кого бы то ни было до тех пор, пока замечал сопротивление; при малейшем признаке раскаяния и страдания из строгого судьи делался другом и утешителем» (С.479). За громкими фразами об эмансипации и развитии у Арбатова и Налетова стоит, прежде всего, интерес к Маше как к «хорошенькой», «миленькой» девушке («Мы ее эмансипируем, волочиться за ней станем» говорил Налетов о Маше Якову Ивановичу). Свобода и развитие женщины в их понятии связываются, в первую очередь, со свободой в отношениях с мужчинами. Естественным итогом такого «наставничества» оказывается то, что в финале читатель и не узнает ни о каком определенном развитии Маши, ни о ее конкретной деятельности. Таким образом, Жадовская в своей повести сделала попытку воссоздать реальные отношения в поместной усадьбе, выявить разрушающее воздействие |