безграничнее, будто хотело поглотить...»(с.З55). (Выделено мною И.В.). Пространственные координаты значительно расширяются: и теперь уже не только дом становится основным пространством, но и «сердце» героини, в нем все больше и больше чувствуется тревога. Расширение пространства происходит за счет введения автором не только пейзажных зарисовок, но и при помощи диалогов. В повести мы постоянно слышим голоса персонажей, речь которых чаще всего приближена к народной. Грубый диалог крестьянок прерывается речью повествователя, сохраняющей ту ^ же тональность: «Батюшки! Как пошла ткачиха, как пошла! Уж она причиталапричитала!» (с.312), В плане фразеологии речь повествователя при эмоциональном выражении собственной позиции может быть различной: она тяготеет к высокому литературному языку, но может выражать стилистические особенности народной речи. Подобное стилистическое расслоение внутри «речи» повествователя можно объяснить, на наш взгляд, попыткой Жадовской объективно представить в повести крестьянскую среду: речь, отношения, обычаи. И подобные стилистически окрашенные комментарии позволяют теперь увидеть в авторе знатока народного языка и быта. Определенная динамика образа повествователя ярко раскрывается и в способах изображения внутреннего мира главной героини. В повести «Отсталая» духовный мир Маши представлен исключительно через восприятие повествователя. (Например, «Маша поднялась со своего места, гордая и беспощадная. Она сознавала себя безгрешной и потому считала себя не только вправе, но как бы обязанной поднять камень...», с.331; «Столкновение с простой, неприкрашенной, но искренней и горячей страстью возмутило и обидело Машу. Она вдруг увидала себя как бы одураченной сама собой и другими, и ей не хотелось ни за что согласиться с этим», с.299). Оценка поступков героини завершает психологическую характеристику, которая призвана объяснить скрытые социальные корни ее поведения. 129 |
153 повести отсутствует фигура «приживалки», но ее позицию занимает еще более «страшная» с нравственной точки зрения фигура бедной соседки Арины Дмитриевны, которая стремится «иметь влияние на Анну Федоровну и погреть около нее руки» (С.460), мечтает женить своего сына на Маше. Бедность дворянства ведет к развитию у бедных его представителей худших человеческих качеств корысти, хитрости, зависти и злобы, к отсутствию нравственных принципов, что становится их жизненной позицией, которую они стремятся передать и своим детям. Особое значение в повести приобретает образ крепостной девушки Матреши, подруги Маши. Описание ее любви к крепостному Григорию показывает искренность чувств девушки, а отношение к ней Маши, которая отворачивается с «презрением» от подруги, узнав о ее беременности, демонстрирует черствость и жестокость главной героини: «Маша поднялась со своего места, гордая и беспощадная. Она сознавала себя безгрешной и потому считала себя не только вправе, но как бы обязанной поднять камень ... У Прочь! крикнула она так, что сделала бы честь трагической актрисе. — Прочь! не дотрагивайся до меня! Я тебя знать не хочу и видеть нс хочу!...» (С.485). Эта сцена с Матрешей приобретает в повести особую значимость: она не только раскрывает бесчеловечность Маши, но и выполняет сюжетообразующую функцию. Через некоторое время после обвинения Матреши Маша тайно убежит с любовником, считая свой поступок преодолением «отсталости». Такое соположение характеризующих сцен позволяет Жадовской, не прибегая к прямой авторской оценке, дать яркую характеристику героине. Образ Матреши позволяет писательнице не только характеризовать главную героиню через использование приема контраста, но и поднимает проблему отношений помещиков и крестьян, нечеловеческие условия жизни и отношение к которым является яркой иллюстрацией жизни в усадьбе накануне реформы. Мужские персонажи (Арбатов и Налетов) получают традиционную для поздней прозы Жадовской роль наставника молодой девушки. Но, если в предшествующих романах, как и в романах Тургенева, мужчина становился духов 157 ской полицией: подпись паспорта, вольной, проверка ревизии, все это было для нес китайской грамотой и обманчивой ловушкой, для избежания которой нужен опытный руководитель...» С.448). В подобных отступлениях раскрывается одновременно и нравственная^ и эмоциональная сторона личности повествователя, его отношение к изображаемым явлениям жизни. Так, рассказ о бесправном положении влюбленной крестьянской девушки Матреши завершается обобщающей характеристикой положения женщин: «Ничто так не портит человеческой натуры, как сграх, не тот спасительный страх огорчить близких и любимых особ или потерять свое собственное уважение, а та бессмысленная строгость, которая пугает не убеждая, путает мысли, давит ум и делает законной всякую оборону. О, сколько бедных женщин и девушек, несравненно выше моей Матреши по общественному положению, унижались и унижаются до лжи и притворства, запуганные ничего не щадящим, ничего не разбирающим людским судом! Как многие винят себя не в поступках, а в неумении скрыть их!...» (С.467). Причем в плане фразеологии речь повествователя при эмоциональном выражении собственной позиции также может быть различной: она то тяготеет к высокому литературному языку (например, приведенный выше отрывок), то выражает стилистические особенности народной речи. Например, грубый диалог крестьянок прерывается речью повествователя, сохраняющей ту же тональность: «Батюшки! Как пошла ткачиха, как пошла! Уж она причитала, причитала!» (С.466). Подобное стилистическое расслоение внутри «речи» повествователя можно объяснить, на наш взгляд, попыткой Жадовской объективно представить в последней повести, в отличие от романтических произведений, крестьянскую среду: речь, отношения, обычаи. И подобные стилистически окрашенные комментарии позволяют теперь увидеть в авторе «знатока» народного языка и быта. Определенная динамика образа повествователя и точки зрения его ярко раскрывается и в способах изображении внутреннего мира героини «Отсталой». В отличие от романов, где самоанализ главных героинь был основным средст 158 вом изображения их внутреннего мира, в повести движения души Маши представлены исключительно через объективированное восприятие повествователя. (Например: «Маша поднялась со своего места, гордая и беспощадная. Она сознавала себя безгрешной и потому считала себя не только вправе, но как бы обязанной поднять камень...», С.485). Но образ Маши внутренне чужд повествователю, и его оценка поступков героини завершает психологическую характеристику, которая призвана объяснить скрытые социальные корни ее поведения. («... неумолимое чувство жестокого осуждения заодно с матерью, бушевало в ее оскорбленном сердце... Это было дикое, темное чувство неразвитой души, не испытавшей положительного, глубокого горя, не чуявшей еще великой тайны любви и прощения...», С.485). Причем подобная психологическая характеристика присутствует лишь в начале повести, где параллельно с событийным развитием действия повествователь вводит собственную оценку тех или иных изображенных ситуаций. Впоследствии оценочный план речи повествователя утрачивается, и он выполняет роль беспристрастного комментатора. Даже сцена побега Маши из родительского дома сопровождается лишь описанием восприятия ее поступка окружающими: «... Всякий может себе представить, какую кутерьму наделал побег Маши в усадьбе Малые Пустыньки; как волновалась, ахала, стенала, жаловалась и сердилась Анна Федоровна; какой глубокой, молчаливой, угрюмой горестью поражен был Яков Иванович...» (С.515). Дистанцирование повествователя от героини проявляется и в том, что его оценочные комментарии становятся излишни, и структура повествования в финале «Отсталой» максимально сближается с объектным повествовательным типом. Это все более возрастающая тенденция к объективному изображению личности и характера в рамках даже одной повести также, на наш взгляд, служит ярким доказательством жанровой эволюции. Стремление к объективности, скрытый оценочный план в характеристике героини в финале поддерживается и временной организацией повествования. Изображение событий повести в плане времени достаточно однородно (события следуют одно за другим, и временные промежутки между ними четко не |