|
(«...неумолимое чувство жестокого осуждения заодно с матерью, бушевало в ее оскорбленном сердце... Это было дикое, темное чувство неразвитой души, не испытавшей положительного, глубокого горя, не чуявшей еще великой тайны любви и прощения...» (с.331). Причем, подобная психологическая характеристика присутствует лишь в начале повести, где параллельно с событийным развитием действия повествователь вводит собственную оценку тех или иных изображенных ситуаций. Впоследствии оценочный план речи повествователя утрачивается, и он выполняет роль беспристрастного комментатора. Сцена побега Маши из родительского дома наделала много шуму. «Дворяне толковали целый день непрерывно, собираясь кучками в домах и на улице, даже все работы были оставлены. День этот обратился будто в праздник для обитателей Калявина. Будто каждый из них получил или подарок, или какую-нибудь большую радость» (с.360). Стремление к объективности, скрытый оценочный план в характеристике героини в финале поддерживается и временной организацией повествования. Изображение событий повести достаточно однородно: события следуют одно за другим, и временные промежутки между ними четко обозначены. Они не только позволяют сжать событийный план до возвращения героини в усадьбу, но, на наш взгляд, отражают и оценочную позицию автора в характеристике Маши. Ю.В. Жадовская сознательно избегает изображения страданий матери и описания жизни в усадьбе после побега Маши: «Год спустя после побега Маши Анна Федоровна умерла, сделав Якова Ивановича своим душеприказчиком и передав ему в полное распоряжение свое именьице... Время шло. О Маше не было ни слуху ни духу... Умолкли разговоры и пересуды; все, даже в ее собственной усадьбе, позабыли о ней...» (с.361). Эта предельная лаконичность повествования, отсутствие описания горя старой матери позволяет, хотя бы на «внешнем» уровне, снизить осуждающий авторский пафос, дать читателю возможность для собственной оценки поступка героини. |
158 вом изображения их внутреннего мира, в повести движения души Маши представлены исключительно через объективированное восприятие повествователя. (Например: «Маша поднялась со своего места, гордая и беспощадная. Она сознавала себя безгрешной и потому считала себя не только вправе, но как бы обязанной поднять камень...», С.485). Но образ Маши внутренне чужд повествователю, и его оценка поступков героини завершает психологическую характеристику, которая призвана объяснить скрытые социальные корни ее поведения. («... неумолимое чувство жестокого осуждения заодно с матерью, бушевало в ее оскорбленном сердце... Это было дикое, темное чувство неразвитой души, не испытавшей положительного, глубокого горя, не чуявшей еще великой тайны любви и прощения...», С.485). Причем подобная психологическая характеристика присутствует лишь в начале повести, где параллельно с событийным развитием действия повествователь вводит собственную оценку тех или иных изображенных ситуаций. Впоследствии оценочный план речи повествователя утрачивается, и он выполняет роль беспристрастного комментатора. Даже сцена побега Маши из родительского дома сопровождается лишь описанием восприятия ее поступка окружающими: «... Всякий может себе представить, какую кутерьму наделал побег Маши в усадьбе Малые Пустыньки; как волновалась, ахала, стенала, жаловалась и сердилась Анна Федоровна; какой глубокой, молчаливой, угрюмой горестью поражен был Яков Иванович...» (С.515). Дистанцирование повествователя от героини проявляется и в том, что его оценочные комментарии становятся излишни, и структура повествования в финале «Отсталой» максимально сближается с объектным повествовательным типом. Это все более возрастающая тенденция к объективному изображению личности и характера в рамках даже одной повести также, на наш взгляд, служит ярким доказательством жанровой эволюции. Стремление к объективности, скрытый оценочный план в характеристике героини в финале поддерживается и временной организацией повествования. Изображение событий повести в плане времени достаточно однородно (события следуют одно за другим, и временные промежутки между ними четко не 159 обозначены). Тем неожиданнее выглядит нарушение времени в финале («Год спустя...», «Время шло...», «Прошло около трех лет...»). Они не только позволяют сжать событийный план до возвращения героини в усадьбу, но, на наш взгляд, отражают и оценочную позицию автора в характеристике Маши. Жадовская сознательно избегает изображения страданий матери и описания жизни в усадьбе после побега Маши: «Год спустя после побега Маши Анна Федоровна умерла, сделав Якова Ивановича своим душеприказчиком и передав ему в полное распоряжение свое имение. О дочери она нс хотела и слышать, считала ее как бы умершей и только перед кончиной имела о ней продолжительный, тайный разговор с Яковом Ивановичем» (С.515). Эта предельная лаконичность повествования, отсутствие описаний горя старой матери позволяет, хотя бы на «внешнем» уровне, снизить осуждающий авторский пафос, дать читателю возможность для собственной оценки поступка героини. Сжатость и фрагментарность повествования позволяет «скрыть» точку зрения автора и предоставляет читателю возможность самостоятельной интерпретации изображаемых событий и оценки героев, в чем обнаруживается полемическая направленность повести. Эта «скрытая» авторская позиция объясняется, на наш взгляд, и особенностями времени создания «Отсталой». В 60-е годы вопросы женской эмансипации, соблюдения или уклонения от нравственных норм вызывали дискуссии в обществе и не могли иметь определенной и однозначной оценки. Стремление Жадовской к реалистическому изображению среды и человека, где авторская оценка выражается опосредованно, через систему всех художественных средств, по нашему мнению, осталось незамеченным Н.Д. Хвощинской. Анализируя повесть «Отсталая», она сопоставляет Машу с Татьяной Лариной, подчеркивая при этом духовную ограниченность героини Жадовской: «В отсталости «Отсталой» была виновата обстановка, как желает доказать автор повести. Но мы видели, что точно такая же обстановка и еще тридцать лет назад (на чем мы сильно настаиваем) окружала Татьяну: такая же среда, беспо |