Проверяемый текст
Хохлова Елена Вячеславовна. Жанровая эволюция прозы Ю. В. Жадовской (Диссертация 2002)
[стр. 25]

ня.
Что я буду делать? Жениться без имени, без состояния.
О никогда, никогда» (с.
223).
Авторское сопереживание герою выражено в риторических восклицаниях, уподоблениях и ассоциациях.
Насыщенность записок и дневников диалогами свидетельствует о драматизации ситуации: «Кузина все хуже.
Сегодня приезжал Карл Федорович.
Когда он, уезжая, подходил к передней, я бросился к нему и спросил со страхом; Карл Федорович! Скажите, ради Бога, кузина умрет?/ А мой почем знает? Как Богу угодно будет есть./ Я обратился к ней./ Посиди со мной, Жозеф, сказала она.
/ Чудная она какая-то, право: кажется, говорит просто, а, слушая ее
голос, так плакать и хочется...
Я сел возле нее / Ты любишь меня, Жозеф? / Я схватил и целовал ее руки» (с.
226).

Введенный диалог существенно изменил весь стиль изложения.
Писательница стремилась не к рассказу о действительности, а к
ее «показу», ис-г пользуя особую организацию повествования, когда все действие «подавалось» под углом зрения героя, или когда в описаниях автор выступал преимущественно как рассказчик-наблюдатель.
В
ранних повестях Ю.В.
Жадовской выделяются разные типы повествователей: подросток, молодая женщина и мужчина.

Для изображения большого мира взрослых глазами подростка Жадовская использует прием антитезы, где практицизму взрослых противопоставляется «неиспорченная светом» душа ребенка (Ну, Жозеф, теперь ты богат! сказал мне сегодня папа, все имение покойной сестры перешло в наши руки, ты в сорочке родился./ Что мне в богатстве, Бог с ним! Она говорила, что оно не может доставить ни одной светлой минуты <...> Как часто она мне повторяла: «Будь добр, Жозеф, и будешь счастлив») (с.
229).

Нравственный критерий в художественном произведении, построенном в форме самораскрытия персонажа, обязательно входит как составляющая в его философскую идею.
Душевный мир исповедующего героя раскрывается перед читателями в процессе повествования, а сама его ценность складывается в про
[стр. 30]

30 Мина, героиня повести «Отрывки из дневника молодой женщины» признается, что «бумага сделалась» для нее «другом и собеседником» и, прочитав письмо матери, восклицает: «Люби .мужа! Вот ужасное приказание!...
и я исполняю невольно: если бы он захотел, я была бы его другом, сестрою, рабою...
А между тем.
неужели это печальное чувство, которое я к нему имею, любовь? Та любовь, которая в мечтах моих сияла лучезарным светилом? ...
которая, говорят, сводит небо в душу человека и мрачные дни делает прекрасными и светлыми...» (с.247).
Так писательница призывает читателя «пережить» внутреннее состояние своей героини, соотнести его с собственным жизненным опытом, побуждая к «узнаванию» в смысловом контексте преднамеренных авторских уподоблений и ассоциаций.
Подобные читательские контакты отражают не только эмоционально насыщенное отношение автора к своим героям, но и общую тенденцию литературного процесса 1830-1840-х годов, связанную с развитием диалога и драматизацией литературных жанров.
Процесс драматизации стихотворных и прозаических жанров (т.е.
усвоение недраматическими произведениями некоторых структурных и содержательных особенностей драмы), выражал особые, более сложные но сравнению с просветительскими, принципы философско-исторического мышления романтиков и носил общеевропейский характер.
1 В ранней прозе Ю.
Жадовской процесс драматизации отразился не только в апелляции к читателю, но и в насыщенности записок и дневников диалогами.
(«Простой случай»: «Кузина все хуже.
Сегодня приезжал Карл Федорович.
Когда он, уезжая, подходил к передней, я бросился к нему и спросил со страхом: Карл Федорович! Скажите, ради Бога, кузина умрет? / А мой почем знает? Как Богу угодно будет есть.
/ Я обратился к ней.
/ Посиди со мной, Жозеф, сказала она.
/ Чудная она какая-то, право: кажется, говорит просто, а, слушая ее
1 Специально проблема драматизации прозаических жанров поставлена и отражена в книге Б.
Рсизова Французский исторический роман в эпоху романтизма.
Л., 1958.


[стр.,31]

голос, так плакать и хочется...
Я сел возле нее /Ты любишь меня,Жозеф? / Я схватил и целовал ее руки.», с.226;
«Отрывки из дневника молодой женщины»: «Через несколько минут вошел муж.
/ Что это, слезы? сказал он с досадой, О чем? / Так, мне взгрустнулось, отвечала я.
/ Начинается история! проговорил он вполголоса про себя; потом произнес громко: Если вы воображали, что я буду сидеть все с вами и зевать, то предупреждаю, вы ошиблись.
/ Эти слова так оскорбили меня, что я побледнела и почувствовала это.
/ Уверяю вас, сказала я мужу, и голос мой дрожал, что мне и в голову не приходила подобная мысль.
Он быстро взглянул на меня и сказал тоном более мягким: В таком случае я ошибся, и виноват.
/ Тут он протянул мне руку, я держала ее и от души простила ему.»).
Драматическая напряженность повествования подчеркивается обилием глагольных форм и выражений, характеризующих внутреннее состояние героев: «сказал с досадой»; «произнес громко»; «побледнела»; «голос дрожал» и другие, что вносит в повести элементы сценичности.
Введенный в субъектное повествование диалог существенно изменял весь стиль изложения.
Писательница стремилась не к рассказу о действительности, а к
ес «показу», используя особую организацию повествования, когда все действие «подавалось» под углом зрения героя, или когда в описаниях автор выступал преимущественно как рассказчик-наблюдатель.
В
романтической прозе 30-х годов этот процесс впервые проявился ярко в творчестве Л.С.
Пушкина, в произведениях которого «открыто звучали голоса действующих лиц».1 И меньше всего это создавалось авторским описанием, напротив, характеры начали выступать в драматической сцене, в диалоге.2 И в этом отношении проза Жадовской развивается в общем русле, творчески осваивая пушкинские «уроки» и художественные открытия.
Используя преимущества односубъектного повествования (его лиризм и исповсдальность), Ю.
Жадов1 Пронина В.А.
Диалог в русской романтической прозе 30-х годов XIX в.
( В.Ф.
Одоевский и Л.Л.
Бестужев Марлинский).
Дне...
канд.
филол.
наук.
Л., 1985.
С.ПО.
2 Там же.


[стр.,32]

ская старается «избавиться», от слабых сторон этой повествовательной формы, придавая монологическому рассказу определенный драматургический характер, который создавал впечатление «объемности» художественного изображения и усиливал сюжетное движение повести.
Таким образом, внутри субъектного повествования в ранних повестях Жадовской отмечаются и явные элементы объективного письма: драматическое представление событий, повышение «удельного веса» диалогической формы, что вводит в повествование, наряду с изображением «души» главного героя, и «картину» нравов и быта, речь различных социальных слоев.
Эпистолярная форма отражает тяготение автора к характерологическому повествованию, опирающемуся на речевые средства персонажа.
В ранних повестях Ю.В.
Жадовской выделяются разные типы повествователей: подросток, молодая женщина и мужчина..

В повести «Простой случай» писательница прибегает к приему изображения большого мира взрослых глазами подростка: «естественные», неиспорченные жизнью чувства ребенка противопоставляются практицизму взрослых.
(«Ну, Жозеф, теперь ты богат! сказал мне сегодня папа, все имение покойной сестры перешло в наши руки, ты в сорочке родился.
/ Что мне в богатстве, Бог с ним! Она говорила, что оно не может доставить ни одной светлой минуты...

Как часто она мне повторяла: «Будь добр, Жозеф, и будешь счастлив.», с.229).

В повести «Неумышленное зло» также центральное место занимают письма подростка, влюбленного в «роковую» женщину.
В этих повестях Жадовской преобладает установка на «эмоционально-влияющее», а не на «убеждающее» (Ю.
Тынянов) воздействие художественного слова, что обуславливает экспрессивную образность и метафоричность повествовательно-стилевой манеры писательницы.
В повестях «Ни тьма, ни свет» и «Отрывки из дневника молодой женщины», построенных в форме отрывков из дневника, повествование ведется от первого лица, но образ повествователя максимально приближен к автору.
Основная задача автора психологическое самораскрытие повествователя32

[Back]