|
одна, рассуждает о жизни и счастье: «Бог с тобой, жизнь! думала она, ты разыграла со мной роль вельможи, который обещает много, а даст редко. Бог с тобой, жизнь! Ты насмеялась надо мной жестоко; ты на каждом шагу шептала мне: жди счастья!...И обнесла меня круговой чашей на общем пиру. Это нс худшее, что ты разбила мои надежды, осмеяла мои упования, хуже всего то, что сгубила во мне способность быть счастливой...» (с.344). В авторское повествование включается прямая речь героини, благодаря чему обобщенная психологическая характеристика ее углубляется элементами внутреннего монолога, выражением подлинного голоса персонажа. Фиксируя состояние Юлии, Ю.В. Жадовская насыщает описания несобственно-прямой речью, в которой происходит самораскрытие героини в отдельные минуты ее жизни. («-Бог с ним, говорила она, насильно не дашь чувства; может быть, он и сам не рад, что оно улетело. Умирай, сердце! Я проживу и без тебя; у меня есть мысль, есть сила жить», с.327). Мастерски комбинируя приемы прямой, косвенной и несобственнопрямой речи героев, Жадовская рисует психологическое состояние своих персонажей. После возвращения Владимира Юлия пытается разобраться в своих чувствах к нему: «Весна, весна! Опять слетела ты, волшебница,...опять теснишься в душу непостижимой отрадой. Чего хочешь ты от меня? Зачем шепчешь несбыточные надежды? Зачем будишь уснувшие желания? Не надо их! Спи, сердце! Бог и природа пошлют тебе счастье, которое не в силах ни дать, ни отнять человека.... Рассыпай же, весна, твои цветы, неси жизнь и счастье всему живому, я не буду лишним гостем на твоем пиру. Я упьюсь твои.м очарованием, залюбуюсь твоими красотами и благословлю Творца и жизнь...» (с.359). В повести Жадовской мы наблюдаем трансформацию романтических мотивов мести, побега, любви их семантика становится более реалистической. Другой мотив, реализующийся в сюжете повести, мотив тайны. Скрываясь под предлогом болезни от бывшего возлюбленного Платона, Юлия создает в |
76 ной записки Кати сменяется обыденным описанием утра Анны Петровны. В результате трагизм восприятия ситуации заметно снижается. («Если б Юлия протягивала руку к своему смертному приговору, она не была бы бледнее. Бедная девушка долго не верила глазам, читая эти строчки: «ЛдПе, моя ЛШе! Прости, не проклинай меня! Я невыразимо страдаю в эту минуту. Я люблю его!.. Я не ошиблась, когда угадывала в своей душе способность любить сильнее, нежели я любила Вольдемара. Когда твой взор упадет на эти строчки, я буду далеко, далеко, но с ним...» Анна Петровна проснулась. Она уже отдала приказание повару; эти приказания были для нее одним из наслаждений ее мирной жизни...», С.342. Узнав о побеге Кати, «Анна Петровна собрала весь дом и произвела домашнее следствие, из которого оказалось только, что Катерина Николаевна исчезла без следа», С.343). Владимир, узнав о побеге своей возлюбленной огорчается, но замечает: «Да еще и Бог знает, на кого из них надо сердиться... На то была ее добрая воля». (С.345). Таким образом, редукция романтического начала проявляется и на сюжетном уровне: через трансформацию романтических мотивов мести, побега, любви, утрату ими традиционной романтической семантики: если в романтизме месть, побег, любовь имели трагическую окраску, сопровождали сильные и страстные чувства героев, то здесь эта семантика редуцируется. В результате такой редукции романтическое значение сменяется реалистическим. Другой романтический мотив, реализующийся в сюжете повести мотив тайны. Скрываясь под предлогом болезни от бывшего возлюбленного Платона, Юлия создает в его воображении представление о таинственной незнакомке, тем самым усиливая интерес к раскрытию тайны. Но, узнав, кто скрывался под видом больной, Платон лишь ощутил «какое-то неприятное чувство неловкости и досады», а Юлия «протянула руку Симонскому, взглянув на него с неизменным спокойствием». Эмоциональное напряжение, созданное ситуацией таинственности, снимается. Возникает своего рода эстетический парадокс: неприятные ощущения героя, как следствие «узнавания» реального образа Юлии, и, 79 душевных переживаний героини Жадовской. Анализ стиля показывает, что точка зрения автора очень близка сознанию персонажа. Граница между сферой авторского повествования и индивидуальной речью героини почти стирается в повести «Сила прошедшего». Авторское объективное изложение нередко переходит в прямую речь Юлии: «Юлия... упрямо смотрела на бледное небо и серые облака... Не от того ли, что они имели тайное родство с ее жизнью: и по ней, по этой жизни, как по бледному небу, темным облаком нависло душевное горе;и погас вдали легкий луч надежды. Бог с тобой, жизнь! думала она, ты разыграла со мной роль вельможи, который обещает много и дает редко. Бог с тобой, жизнь! Ты насмеялась надо мной жестоко; ты на каждом шагу шептала мне: жди счастья!.. И обнесла меня круговой чашей на общем пиру. Это не худшее, что ты разбила мои надежды, осмеяла мои упования, хуже всего то, что сгубила во мне способность быть счастливой...». (С. 344). Повышенная лирическая тональность, с которой изображаются душевные переживания Юлии, отражает внутреннюю близость писательницы и героини. Лирическая тональность в изображении внутреннего мира Юлии связывает эту повесть с поэзией, в которой в 50-е годы также доминируют мотивы разочарования и грусти, хотя появляется и мотив христианского смирения: Уж теперь нс то, что было прежде! Грустно мне, как вспомню о былом: Раскрывалась сладко грудь надежде И мечтам о счастии земном. Жизнь теперь я лучше разумею, Счастья в мире перестав искать, Без надежны я любить умею И могу без ропота терять.1 1 Цит. по : Жадовская Ю.В. Избранные стихотворения. Ярославль, 1958. С.28. 86 равливагься к людским понятиям, преобладало также чувство особенной, врожденной доброты к людям, по которому она легко извиняла другим слабости, которых не прощала себе», С.326). Несмотря на чувствительность и эмоциональность, героиня «Силы прошедшего», в отличие от героев ранних романтических повестей, способна объективно оценивать окружающих людей, понимать их характеры и объяснять их поступки, управлять своими чувствами. («Обманутая, неразгаданная Юлия страдала. Оскорбление, не задушенная еще рассудком любовь, гнели ее, но пуще всего мучило ее то, что он явился ей в другом свете. Она вдруг поняла его, и горько ей стало за человека, за свою душу, за свою любовь. В первые минуты она готова была возненавидеть его, но этот порыв вскоре уничтожился ее добротой и нежностью», С.327). В авторское повествование включается прямая речь героини, благодаря чему обобщенная психологическая характеристика ее углубляется элементами внутреннего монолога, выражением подлинного голоса персонажа. (« Бог с ним, говорила она, насильно не дашь чувства; может быть, он и сам не рад, что оно улетело. Умирай, сердце! Я проживу и без тебя; у меня есть мысль, есть сила жить», С.327). Аналогичное сочетание объективного авторского повествования и «внутренней речи» героев подчеркивается исследователями и в романах Тургенева. С.Е. Шагалов, в частности, отмечает: «Тургенев превратил непрямые формы воспроизведения голосов разнообразных своих героев в очень гибкое и эффективное средство психологического анализа. Самые различные оттенки чувств, едва уловимых настроений или мыслей, только зарождающихся в противоречии разнородных ощущений, воссоздавал в том самораскрытии героев в авторском повествовании, которое в отличие от распрямленных внутренних монологов Гончарова и Л. Толстого напоминает скорее сложную вязь, тончайшее сплетение разнообразных прямых и непрямых форм внутренней речи героя»1. Сочетание различных типов повествования, выделе1 Шаталов С.Е. Художественный мир И.С. Тургенева. М., 1969. С. 55. |