|
что я слишком страдала и жила сердцем. Я так устала от слез и горя, что едва ли отдохну в продолжение всей жизни..., с.323). В финале повести, встретившись с Платоном, Юлия признается: «Я не фаталистка, я не сваливаю на нее (на судьбу И.В.) всех глупостей сердца и ошибок ума...» (с.370). Под влиянием окружающей среды Юлия обретает новые качества характера, более свойственные персонажам реалистической литературы. В характере главной героини страстные романтические порывы уступают место сознательному приятию жизни, в основе которой лежит христианская вера, любовь и всепрощение. На уровне стиля повествования ярко выраженная авторская оценка сочетается с точками зрения разных персонажей, часто не совпадающие с мнением писательницы. Так, например, узнав о бегстве Кати с Платоном, Юлия и Анна Петровна по-разному воспринимают это («Что я скажу Вольдемару, что я скажу ему? говорила Юлия в тот же день после обеда, тоскливо ходя по комнате. / А то и скажем, что есть, проговорила Анна Петровна, от себя ничего не выдумаем. Одолжила Катерина Николаевна, сюрпризец приготовила, нечего сказать. Бессовестная она, эдакая! От такого жениха! Ну, уж девушка! / Ах, тетушка, она так молода, увлеклась... / Уж ты не защищаешь ли ее, мать моя? Прекрасно! Впрочем, нынче век такой...», с.343). Иногда же повествование объективируется (в отличие от первых повестей Жадовской) предлагается одна точка зрения на происходящие события или рассказ заменяется описанием внутреннего состояния героя. («Она подняла глаза, но тотчас опустила их, встретя страстный взор молодого человека. Охваченная непобедимым очарованием, она закрыла лицо руками, и, склонив голову, чуть слышно проговорила слова любви и счастия», с.361). Данные формы описания в повести Жадовской опираются на разные речевые средства, но в принципе не противостоят друг другу ни своим отношением к изображаемой действительности, ни способом ее оценки. Более того, они дополняют и взаимообогащают друг друга, что позволяет читателю с различ |
97 героев. В контексте повести они утрачивают трагическую семантику и не несут повышенной эмоциональной нагрузки. В характере главной героини страстные романтические порывы уступают место сознательному приятию жизни, в основе которого лежит христианская вера, любовь и всепрощение. На уровне стиля повествования ярко выраженная «субъективность точки зрения автора» в «Силс прошедшего» сочетается с автономностью других точек зрения, то есть ряд персонажей обнаруживает свой взгляд на окружающий мир и людей, не адекватный взгляду автора или один другому. Так, например, узнав о бегстве Кати и Платона, Юлия и Анна Петровна по-разному воспринимают это. (« Что я скажу Вольдемару, что я скажу ему? говорила Юлия в тот же день после обеда, тоскливо ходя по комнате. / А то и скажем, что есть, проговорила Анна Петровна, от себя ничего не выдумаем. Одолжила Катерина Николаевна, сюрпризец приготовила, нечего сказать. Бессовестная она, эдакая! От такого жениха! Ну, уж девушка! / Ах, тетушка, она так молода, увлеклась... / Уж ты не защищаешь ли ее, мать моя? Прекрасно! Впрочем, нынче век такой...»,С. 343). Эта разнонаправленность речевых зон персонажей присуща реалистическому роману. Часто повествование в «Силе прошедшего», в отличие от ранних повестей, объективируется, предлагая точку зрения на происходящее со стороны, заменяя рассказ показом. («Она подняла глаза, но тотчас опустила их, всгретя страстный взор молодого человека. Охваченная непобедимым очарованием, ома закрыла лицо руками, и, склонив голову, чуть слышно проговорила слова любви и счастия», С.361). Иногда в авторское повествование вводятся элементы сценичности. Эти повествовательно-стилистические приемы выполняют важную сюжетообразующую функцию: позволяют воссоздать в повести пеструю картину нравов и обычаев поместного дворянства. Сочетание в «Силе прошедшего» «типичных» признаков объективного повествования с ярко выраженными элементами субъективности (о чем было сказано выше), свидетельствует о синтезе романтических и реалистических 98 тенденций в структуре повествования. Субъективные и объективные описания в этой повести Жадовской опираются на различные речевые средства, но в принципе не противостоят друг другу ни своим отношением к изображаемой действительности, ни способом ее оценки. Более того, они дополняют и взаимообогащают друг друга, что позволяет читателю с различных точек зрения (совпадающей с героиней и отстраненной) воспринимать и оценивать художественную реальность произведения, придавая повествованию гибкость и многозначность. В контексте реалистического повествования романтический стиль в «Силе прошедшего» иногда может подвергаться ироническому переосмыслению. В отличие от романтической иронии, целью которой было утверждение высокого романтического идеала, ирония в повести «Сила прошедшего» призвана дискредитировать романтическое начало. Подобная редукция романтических мотивов отражает синтез реалистических и романтических тенденций в «Силе прошедшего» и тяготение автора к реалистическим способам изображения действительности. Это проявляется и в своеобразии пространственно-временных координат. Если в романтизме художественное пространство моделируется на основе двоемирия, предполагая противопоставление мира реального и мира идеального, то в «Силе прошедшего» этот конфликт снимается. Можно даже отметить следующее: происходит синтез того, что в романтизме практически не смешивалось: бытовые подробности патриархального поместного уклада получают «идиллическую» окраску. В результате этого идеальный мир полностью утрачивает какие бы то ни было фантастические черты, а мир реальный перестает вульгаризироваться. Важно и то, что основным местом сюжетного действия в повести «Сила прошедшего» становится усадьба. В романтизме этот локус, чаше всего, моделировался романтическим героем по своему усмотрению и представлял модель идеального мира. Усадьба в регшизме станет местом, где могут объединиться крайние пороки и крайние добродетели, то есть местом, |