|
личности».21 Короче говоря, если может быть навязанная потребность, то может быть и навязанная стратегия её удовлетворения. Создание квазипотребности потребления чего-либо также представляет собой возникновение некой «заряженной системы», которая стремится к своей разрядке. Не находя её, система переходит в деструктивный, разрушительный режим функционирования, ещё глубже брутализируя общественные отношения. Стратегии удовлетворения потребности, которая «не по силам» известны зачастую это криминальная деятельность, которой наиболее подвержены молодые люди. Невозможность её удовлетворения социально приемлемым способом и неудовлетворение её способом социально неприемлемым (преступным) создает значительный по степени своего напряжения стрессогенный потенциал «заряженную динамическую систему», которая находит свою : разрядку в агрессии и деструкции того или иного вида. Тем самым, агрессия и насилие являются производными от конкретных социальных обстоятельств, в которых «застигает себя» индивид и/ или общество. Условия затяжного социального кризиса, как пролонгированной провоцирующей ситуации создают благоприятную обстановку для рутинизации и институционализации насилия в качестве само собой разумеющейся практики общественных отношений. Брутальность, тем самым, превращается в своего рода ценность, что отражается в сфере социального дискурса на разных уровнях коммуникации и усугубляется конфликтом созданных в обществе потребностей и ресурсов их удовлетворения, что не может в долгосрочной перспективе не вести к дальнейшей социоаитропологической деградации общества. Тем самым, из «простого» адаптационного ресурса брутальность переходит в статус социально одобряемых и 21 Парсонс Т. Современное состояние и перспективы систематической теории в социологии // Современная западная теоретическая социология. Т. Парсонс. М.: ИНИОН РАН, 1994. С. 39. 38 |
На правах рукописи КОБЖИЦКИЙ Валерий Владимирович ОБЩЕСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ В СОВРЕМЕННОМ РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ В КОНТЕКСТЕ НЕГАТИВНЫХ АДАПТАЦИОННЫХ ПРАКТИК Специальность 09.00.11 – Социальная философия АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук Иркутск 2007 Работа выполнена на кафедре регионоведения и социальной экономики Иркутского государственного университета Научный руководитель: доктор философских наук, доцент Кармадонов Олег Анатольевич Официальные оппоненты: доктор философских наук, профессор Постников Анатолий Николаевич кандидат философских наук, доцент Струк Наталья Максимовна Ведущая организация: кафедра социальной философии и социологии Иркутского государственного университета Защита состоится 6 апреля 2007 г. в ___ часов на заседании диссертационного совета Д 212.074.02 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора наук в Иркутском государственном университете по адресу: 664003, г. Иркутск, ул. Карла Маркса, д. 1, ауд. 410. С диссертацией можно ознакомиться в Региональной научной библиотеке Иркутского государственного университета по адресу: 664003, г. Иркутск, бульвар Гагарина, 24. Автореферат разослан «___» ____________ 2007 г. Ученый секретарь диссертационного совета кандидат философских наук, доцент Ю.А. Киселёв ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ Актуальность исследования. Процессы глубоких и драматичных социальных изменений, переживаемых российским обществом на протяжении двух последних десятилетий не только обострили ситуацию в демографической, социально-стратификационной и нормативно-ценностной сферах жизнедеятельности отечественного социума, но и поставили вопрос о формах, мехнизмах и логике приспособительных стратегий, избираемых его членами. Общественные отношения в современной России характеризуются, в этой связи, серьезными и пролонгированными проблемами в плане адаптационных практик индивидов и общностей. В социальной науке уже выделена и охарактеризована таксономия адаптационных стратегий, включающая как позитивные, так и негативные практики. К позитивным, как правило, причисляется такая традиционная активность индивидов, как приобретение образования, повышение квалификации, смена профессии, брак, и т.д. К негативным адаптационным практикам относят паразитизм и откровенно криминальную деятельность. Однако, это, так сказать, «морфология» адаптационных стратегий, что же касается содержательных аспектов, то они изучены в гораздо меньшей степени, хотя являются, по сути, определяющими характер и конечный эффект адаптации любой таксономии – позитивной или негативной. В этой связи, не может не привлекать внимания то обстоятельство, что в содержательном аспекте эти стратегии в значительной степени дегуманизируются, то есть, приобретают грубый, агрессивный, «нецивилизованный», и зачастую – неправовой характер, что, с одной стороны, является естественной приспособительной реакцией к среде, в которой в значительной степени выросли риски и угрозы, но, с другой стороны – выступает, в свою очередь, также угрожающим и рискогенным фактором, проблематизирующим усилия по гармонизации и нормализации общественных отношений в сегодняшнем российском обществе. Таким образом, налицо явно амбивалентный характер дегуманизации или брутализации общественных отношений в современной России, которая становится сегодня повседневной реальностью, пронизывая собой все уровни социальных интеракций – от объективированных до субъективированных модальностей, от политического дискурса до поведения на дороге, от рекламы мобильных операторов до вандализма, принимающего массовый характер. С одной стороны, «нецивилизованный», грубый характер этих интеракций вызывает естественное сожаление и очевидно деструктивен в дальней перспективе развития общественных отношений в отечественном социуме, с другой же стороны, брутальность, парадоксальным образом, выступает конструктивным началом, поскольку, так или иначе, позволяет индивиду адаптироваться к рискогенной среде, что, в свою очередь, результируется в возникновении некоего равновесного состояния общества. Естественно, данное состояние отличается неустойчивостью, и дальнейшее развитие может пойти в любом направлении – как самой откровенной и безнадежной демодернизации и архаизации, так и гармонизации общественных отношений на основании в большей степени присущих цивилизованному обществу принципов. Ситуация обостряется и проблема актуализируется также за счет того, что кризис, переживаемый сегодня отечественным обществом, носит, по нашему убеждению, и свидетельству целого ряда исследований, обширный и сложный характер, усугубляемый, к тому же, дезорганизацией российского социума как культурно-цивилизационного структурного целого. В этой связи, изучение причин, логики и механизмов брутализации общественных отношений как адаптационного ресурса в современной России представляется весьма актуальным, поскольку именно такое исследование должно установить и проанализировать комплексный содержательный профиль негативных адаптационных стратегий в нашем обществе, и дать, следовательно, возможность определить вероятные направления развития таких тенденций и их коррекции. Степень научной разработанности проблемы. Разработанность проблемы диссертационного исследования имплицитно предполагает двойной ракурс: с точки зрения феномена общественных отношений, как динамического взаимодействия индивида и среды в адаптационном контексте, и с точки зрения рискогенного и стрессогенного содержания общественных отношений в современном российском социуме и их соответствующей дегуманизации или брутализации. Проблема общественных отношений в контексте их адаптационного содержания разрабатывалась как в собственно социально-философском, так и в социологическом и социально-психологическом ракурсах, тесно, впрочем, переплетенных, благодаря специфике объекта. Философский ракурс выражен, в частности, работами таких исследователей, как Н.И. Лапин, который в рамках формулируемого им «антропосоциетального подхода» предлагает рассматривать социализацию как выражение действия личности в пространстве, которое образуют две пересекающиеся оси рефлексивная и коммуникативная, К.В. Рубчевский, исследующий диахроническое соотношение социализирующего воздействия общества и собственно социализации личности, Е.М. Авраамова, изучающая стратегии адаптации в трансформирующемся российском обществе с точки зрения экзистенциальных «адаптационных ресурсов», В.А. Туев, который исходит из того, что архитектоника становления новой потребности человека включает в себя развитие его способностей, то есть, основой развития в адаптационном контексте выступает не потребительная, а творчески-преобразовательная деятельность субъекта. Социологический ракурс представлен работами таких, например, авторов, как Е.С.Балабанова, анализирующая негативные адаптационные стратегии, К. Муздыбаев, исследующий адаптацию, как стратегии «совладания», Н.Е. Покровский и И.П. Попова, анализирующие адаптацию в изменяющемся российском обществе в межпоколенческом аспекте. В рамках социальной психологии значительный задел исследования общественных отношений, как взаимодействия индивида/ группы и среды в адаптационном контексте сделан в таком направлении, как «теория ресурсов», начала которой были положены К. Левиным, чья концепция адаптации как сочетания требований среды и ресурсов индивида, получила затем наиболее значительное развитие в работах Ю. Фоэ, разработавшего систему классификации ресурсов, основанной на двух координатах: конкретность – символизм, и партикуляризм – универсальность, и в трудах таких авторов, как У. Инзел, Н. Лин, Р. Тернер, П. Рочел. В отечественной социальной психологии проблемами адаптационных стратегий в условиях кризисного социума занимаются, в частности, такие исследователи, как В.А. Бодров, Т.Л. Крюкова, Л.И. Анцыферова. Проблема рискогенного и стрессогенного содержания общественных отношений в современном российском обществе и их соответствующей брутализации рассматривается сегодня в работах таких авторов, как А.С. Ахиезер, доказывающий, что российское общество находится в состоянии онтологического раскола, вызвавшего его архаизацию, В.Д.Соловей, описывающий ситуацию в сегодняшней России в прямых дефинициях разрушения, определяя её в качестве «социоантропологической деградации» и варваризации, В.Г. Федотова, говорящая о разрушении российской ментальности в результате «усиленной рекультуризации», что привело к культурной демодернизации и подъему архаики, О.Н. Яницкий, определяющий сегодняшнюю Россию как общество риска, переживающего демодернизацию и социокультурный самораспад, в ходе которой выживают преимущественно архаические социальные структуры, В.Э. Шляпентох, рассматривающий российское общество в контексте «катастрофизации» массового сознания, в ходе которой актуализируется эмоционально-мифологическое наследие, в том числе архаическая компонента социальных страхов, А.Е. Кащаев и В.А. Решетников, исследующие деструктивные проявления в общественных отношениях сегодняшнего российского социума с позиций конфликтологической проблематики и в рамках интереса к проблемам современного гуманизма. Вместе с тем, следует отметить практическое отсутствие социально-философских работ, в которых дегуманизация общественных отношений в кризисном социуме исследовалась бы с комплексных позиций, во-первых, не просто как стратегия «негативной адаптации», а в качестве естественной реакции социальной системы любого уровня на возросшую стрессогенность и рискогенность социальной среды, обусловленной, в том числе и нейропсихопатологической этиологией, и во-вторых – с точки зрения взаимообусловленности брутальных жизненных стратегий и культурно-цивилизационного профиля сегодняшнего российского общества. Объектом исследования являются общественные отношения современного российского социума с точки зрения процесса их дегуманизации. Предметом исследования выступают причины, логика и формы брутализации как содержательного аспекта общей дегуманизации общественных отношений и её значение как адаптационного ресурса в сегодняшней России. Цель и задачи исследования. Целью исследования является анализ общественных отношений современного российского социума с точки зрения причинно-следственных связей, основной симптоматики и форм негативной адаптации. Данная цель определила постановку и решение следующих задач: • анализ феномена общественных отношений с точки зрения их социально-адаптационного содержания; • анализ феномена социального кризиса и его типологическое определение применительно к сегодняшнему российскому обществу; • исследование специфики формирования негативной адаптации как одной из жизненных стратегий в условиях социального кризиса; • исследование феномена негативных адаптационных практик в контексте критического анализа основных концепций культурно-цивилизационного профиля сегодняшней России; • анализ особенностей экстернальных, «родовых» стратегий брутальной адаптации – агрессии и насилия в сегодняшнем российском обществе в их аналитическом и феноменологическом содержании. Теоретико-методологическую основу исследования составляют положения теории социальной аномии в её классическом варианте, с особым вниманием к ценностной составляющей «социальных контрактов Э. Дюркгейм, и структурно-функциональный подход к ценностям с точки зрения их мотивационного потенциала Т. Парсонса. Перспективной также оказалась теория баланса требований и ресурсов К. Левина, в части подхода к адаптации как взаимодействию личности и среды, что имеет прямые социально-философские эвристические следствия в отношении содержательной и мотивационной проблематики общественных отношений. При дальнейшей характеристике и обосновании адаптационного содержания общественных отношений автором были использованы также некоторые положения «антропосоциетального подхода» Н.И. Лапина, в части социетально-деятельностного угла анализа социализационно-адаптационных процессов. При рассмотрении специфики адаптационных стратегий в условиях пролонгированного стресса автор опирался на некоторые данные нейрофизиологии и нейропсихиатрии, в особенности, касающиеся феномена боевой психической патологии и приспособительных реакций индивидов к стрессогенной среде, разработанные, прежде всего, в отечественной науке (И.П. Павлов, В.Е. Снедков). При обосновании типологии и классификации брутальных форм адаптационных стратегий был использован подход Э. Фромма, в части рассмотрения им агрессии, как филогенетически заложенной приспособительной и защитной реакции, наряду с другой стратегией защиты от витальных угроз – избегания. При характеристике и обосновании феномена «абсурдной дополнительности» как определяющего элемента культурно-цивилизационного профиля сегодняшнего российского общества, также вносящего свой вклад в общую брутализацию общественных отношений, диссертант опирался на основы известного принципа дополнительности Н. Бора и некоторые положения семиотики культуры Ю.М. Лотмана, в части дуальности семиотической структуры, как основы и условия культурного формообразования. В целом, автор опирался на общенаучную методологию познания, с применением аналитических, системных, сравнительных и междисциплинарных методов. Эмпирической базой послужили данные Госкомстата РФ о социально-экономическом и демографическом положении России (2005), и результаты проведенного автором в 2006 г. конкретного социального исследования. Основными методами сбора первичной информации являлись анкетирование, тематический апперцептивный тест (ТАТ) Э. Фромма и М. Маккоби, и транссимволический анализ (ТСА). Научная новизна диссертационного исследования определяется тем, что осуществлен комплексный социально-философский анализ особенностей общественных отношений в сегодняшнем российском обществе с точки зрения их дегуманизации, включающий теоретико-методологическую операционализацию такой негативной адаптационной практики, как феномен брутальности, рассмотренный в контексте кризисной и культурно-цивилизационной причинности, с эмпирической верификацией теоретических пролегоменов. К положениям новизны в работе относится следующее: • обоснована эвристичность теории баланса требований среды и доступных ресурсов в сочетании с теорией символа, развитой в социальной науке, для социально-философского анализа общественных отношений в их адаптационном аспекте; • осуществлена типологизация и классификация адаптационных стратегий, включающая когнитивное, социально-психологическое, социокультурное и социоэкономическое измерения. Классифицированы и охарактеризованы комплексы личностных и структурно-институциональных ресурсов, и симптоматика брутализации, соответствующие каждому названному измерению; • показана связь между пролонгированным социальным стрессом, схожим по нозографии с боевой психической патологией, и спецификой негативных адаптационных стратегий; • осуществлена эмпирическая верификация дегуманизации общественных отношений, как феноменологической данности в сознании членов сегодняшнего российского общества. Положения, выносимые на защиту: 1. Стресс, переживаемый в результате разрушения основных витальных сфер социума: биологической, структурной, нормативно-ценностной подобен по многим параметрам стрессу, переживаемому личностью в условиях боевой обстановки, с соответствующими же приспособительными когнитивными, социальными и психологическими реакциями. Увеличившиеся и расширившиеся риски и угрозы, с которыми сталкиваются в своих повседневных практиках люди, возросший уровень социальной тревожности и страхов, восприятие социальной среды как угрожающей и агрессивной обусловливает и дегуманизацию общественных отношений в социуме. 2. Дегуманизация общественных отношений возникает в кризисном социуме, актуализирует проблему социальной адаптации и в значительной степени определяет формы последней (экстернальную и интернальную). Брутальность, тем самым, становится негативным адаптационным ресурсом, инструментом приспособления к стрессогенной и рискогенной среде, что, в итоге, результируется в неустойчиво равновесном характере общественных отношений и социума, в целом. 3. Культурно-цивилизационная специфика сегодняшнего российского общества определяется принципом абсурдной дополнительности, когда реальность описывается в существующих параллельно и не интегрируемых знаково-символических кодах – традиции и современности, архаизации и модернизации. Интеграции не происходит, в свою очередь, по причине отсутствия «метаописания», которое сняло бы противоречия в неком новом структурном единстве. Таким образом, принцип абсурдной дополнительности усугубляет дезинтеграцию и хаотизацию общества, внося свой вклад в общую дисфункциональность его социальных практик и брутализацию общественных отношений. 4. Агрессия и насилие являются производными от конкретных социальных обстоятельств, в которых «застигает себя» индивид и/ или общество. Условия затяжного социального кризиса, как пролонгированной провоцирующей ситуации создают благоприятную обстановку для рутинизации и институционализации насилия в качестве само собой разумеющейся практики общественных отношений. Брутальность, тем самым, превращается в своего рода ценность, что усугубляется конфликтом созданных в обществе потребностей и ресурсов их удовлетворения, и в долгосрочной перспективе может привести к дальнейшей социоантропологической деградации общества. 5. Россияне (в опрошенных группах) не только демонстрируют значительную степень брутализации сознания, выраженную через лояльное восприятие примеров жестокости, но и приписывают эту же брутальность как собственно криминальной активности, так и деятельности формализованных институтов правопорядка. Социальная обусловленность этого также достаточно очевидна в проанализированном восприятии, поскольку имеет место постоянная отсылка к социально-средовым условиям, детерминирующим конкретные социальные практики. В нашем случае агрессивная среда детерминирует негативные адаптационные практики, что и проявилось достаточно отчетливо в особенностях массового сознания и восприятия опрошенных россиян. 6. Теоретическая и практическая значимость работы состоит в том, что полученные данные позволяют судить о содержательных и динамических аспектах общественных отношений в современном российском обществе, анализировать тенденции их дегуманизации, и, соответственно, научно обосновать постановку целей и задач концепций и программ гармонизации социальных связей и противодействия дальнейшей архаизации социальных практик. Сформированные теоретические положения и выводы развивают и дополняют ряд разделов социальной философии в части общественных отношений как проблемы социально-философского анализа, проблематики взаимодействия человека и общества, социально-философской трактовки потребностей и интересов действующего субъекта. Вносится определенный вклад и в разделы таких дисциплин, как социология личности, социология культуры и духовной жизни, социальная психология, конфликтология. Материалы исследования могут быть применены при дальнейшем анализе социальных процессов в современном российском обществе, использованы в учебном процессе в вузах. Апробация работы. Основные положения и выводы диссертации изложены на межрегиональной научно-практической конференции «Проблемы управления развитием социальных систем: личности, организации, территории» (Иркутск, 2007 г.), межрегиональной научно-практической конференции «Сибирь сегодня и завтра: проблемы регионального развития» (Иркутск, 2006 г.), всероссийской научно-практической конференции «Правовое образование: опыт, проблемы, перспективы» (Иркутск, 2002, 2003 гг.), всероссийской научно-практической конференции «Современные проблемы безопасности и духовное развитие личности» (Иркутск, 2000 г.), межвузовской научно-практической конференции «Реформирование правовой системы в условиях современного развития» (Иркутск, 2004г.). На основе материалов и выводов диссертационного исследования автором разработан спецкурс «Формы и особенности негативной адаптации в современном российском обществе». По теме диссертационного исследования опубликовано 7 печатных работ общим объемом 1, 8 п.л. Структура и объём работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, включающих шесть параграфов, заключения, библиографического списка, содержащего 165 названий. Объём основной части работы составляет 153 страницы. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ Во Введении обосновывается актуальность темы исследования, характеризуется степень её научной разработанности, определяются объект и предмет, цель и задачи исследования, раскрывается научная новизна, теоретическая и практическая значимость результатов исследования, формулируются основные положения, выносимые на защиту. В Главе I «Общественные отношения и адаптационная практика в кризисном социуме» решаются задачи теоретико-методологического характера, обосновывается парадигмальная эвристичность подхода к общественным отношениям с точки зрения теории баланса требований среды и ресурсов, анализируется кризисное состояние социума в плане его корреляций с современным состоянием российского общества, исследуются особенности социальной адаптации в кризисном обществе, и обосновывается феномен брутализации общественных отношений как адаптационная стратегия. В первом параграфе «Общественные отношения в адаптационной перспективе: теоретико-методологический аспект» осуществляется операционализация основных понятий, относящихся к социально-философской перспективе общественных отношений и с точки зрения их адаптационного содержания. Диссертант отмечает, что общественные отношения реализуются как в объект-объектных, так и субъект-субъектных интеракционных модальностях социума, как по горизонтали, так и по вертикали социальных связей и диспозиций, и предваряет рассмотрение общественных отношений в контексте адаптационных практик анализом содержательных характеристик феномена социальной адаптации в сопоставлении с типологически близким, но не тождественным феноменом социализации. Диссертант доказывает, что социализация не есть элементарная часть социальной адаптации, так же как первое не исчерпывает собой содержание второго. Очевидно, также, и то, что адаптация всегда прагматически ориентирована в направлении гармонизации связей и отношений с конкретной социальной группой, обстановкой, тем или иным измерением социальной среды, будь оно тактильно верифицируемо, или ситуативно подтверждаемо. Таким образом, адаптирующийся индивид или общность всегда имеет некий целевой объект адаптации, с которым вступает в особого рода связи, общественные отношения. Подход к адаптации как взаимодействию личности и среды был предложен в свое время Куртом Левином и наибольшее развитие получил именно в социальной психологии, как теория баланса между требованиями и ресурсами. Диссертант обобщает и операционализирует понятие ресурсов применительно к социальной адаптации. Под адаптационными ресурсами, по его мнению, следует понимать средства, доступные индивиду/ группе/ обществу и необходимые для преодоления кризисной ситуации, определяемые конкретной сферой витальной практики, где такая ситуация возникла, и являющиеся как результатом личной онтологической практики и опыта индивида, так и структурно-институциональной данностью индивида/ группы/ общества. Таким образом, по мнению диссертанта, адаптационная практика является особым видом общественных отношений, предполагающим возникновение и функционирование связей между индивидом/группой и социальной средой, направленными на максимально возможную гармонизацию этих отношений и использующими различные приспособительные механизмы и доступные ресурсы. Вместе с тем, диссертант отмечает необходимость различать адаптационные стратегии и направления (измерения) социальной адаптации. К адаптационным стратегиям относятся конкретные избираемые индивидом/ группой стили поведения. В свою очередь, виды или измерения социальной адаптации представляют собой предметную реализацию данных стратегий, со спецификой, обусловленной соответствующими витальными сферами социума и особенностями адаптирующегося индивида и/ или группы. Диссертант выделяет такие измерения или виды адаптационных процессов как когнитивная адаптация, социально-психологическая, социокультурная, и социоэкономическая. Определяются и ресурсы, относящиеся к каждому из данных видов. Диссертантом отмечается также символическая сторона рассматриваемых процессов – как социализация, так и адаптация в значительной степени являются процессами передачи и усвоения символических комплексов, что относится и ко всем видам адаптационных измерений, включая социоэкономическое, доказывает диссертант. Во втором параграфе «Особенности реформирования российского общества с точки зрения кризисной составляющей социальных преобразований» феномен социального кризиса рассматривается комплексно и применительно к сегодняшнему российскому обществу. Опираясь на выделенную в социальной науке структуру социального бедствия или благополучия, включающую в себя такие ключевые параметры, как система биологического выживания, система социальной стратификации, и ценностно-нормативная система (П.А. Сорокин, Ч. Фритц, П. Штомпка), диссертант исследует состояние сегодняшнего российского общества по данным направлениям. На основании доступных данных прикладных исследований и в ходе анализа имеющейся по названным проблемам литературы, диссертант приходит к выводам о том, что: с точки зрения системы биологического выживания, российское общество переживает сегодня, без преувеличения и драматизации – настоящую демографическую катастрофу, обусловленную низкой рождаемостью и сверхсмертностью, одним из прогнозируемых результатов которой будет уменьшение населения вдвое через два десятилетия (то есть, со 146 млн. человек в настоящее время до 73 млн. в 2026 г.). Процесс обвальной депопуляции России (и, прежде всего – русского народа) обусловлен как факторами экономического, так и духовного характера, удручающей нравственной атмосферой и общим негативным эмоциональным состоянием российского социума. Наиболее общими характеристиками общественно-политического устройства сегодняшней России, на взгляд диссертанта, можно считать: 1) неустойчивость и размытость социальной структуры; 2) очевидную и сугубо инструментальную консолидированность власти в противовес дезинтегрированному обществу; 3) значительное и патологическое отчуждение власти от народа, частью которого она является сегодня только политико-географически; 4) низкое качество власти с точки зрения её субъектности в социально-экономической модернизации общества; 5) осложненную вертикальную социальную мобильность, и 6) отсутствие не только социального гаранта демократических преобразований – как в лице политического и экономического субстрата, так и в виде широких («средних») социальных слоев, но и, по крайней мере, хоть какого-то выраженного субъекта диалога с властью. С точки зрения состояния ценностной системы диссертант отмечает процессы социокультурной дезинтеграции, выражающейся в разрыве социокультурной преемственности, дискретности поколенческих опытов, утрате единого культурного кода социума, проблематизации социальной идентичности, идеологии, морали, традиций, дисфункциональности институтов, напрямую ответственных за социокультурную консолидацию общества. Тем самым, доказывает диссертант, учитывая положение дел в данных витальных параметрах социума, российское общество переживает сегодня настоящее социетальное бедствие. В третьем параграфе «Особенности социальной адаптации в кризисном обществе: негативная практика как жизненная стратегия» исследуется специфика адаптационных стратегий в обществе масштабного и пролонгированного кризиса. Диссертант обращает внимание на то обстоятельство, что констатация духовной дезинтеграции и нормативно-ценностной релятивизации общественных отношений российского социума с известным трудом находят объяснение со стороны исследователей. Ни многочисленные теоретические парадигмы социального изменения (модернизация, развитие, трансформация, эволюция, и др.), ни концепции социокультурных инноваций, озабоченные, в основном феноменом символической комбинаторики, но мало уделяющие внимание реальности социальных потрясений, не обладают достаточным эвристическим потенциалом для объяснения столь обвального и катастрофического крушения нормативно-ценностного консенсуса, которое имело место в последней четверти XX века в нашей стране. На взгляд диссертанта, данное обстоятельство обусловлено, прежде всего, и исключительно, спецификой объекта. Нормативно-ценностная система является ни чем иным, как феноменом символического порядка, соответственно, и анализироваться во всех аспектах своего функционирования и трансформации должна на адекватных основаниях. Естественно, что применение моделей, созданных для объяснения феноменов другого порядка (технологического, экономического, и т.д.) и не должно было принести действительно серьезные плоды. В этой ситуации, строго говоря, виноваты отчасти и сами «адекватные подходы», фокусирующиеся на знаково-символическом содержании социального мира, такие, как символический интеракционизм, феноменологическая социология, этнометодология, историческая антропология, когнитивная социология, поскольку, как это не удивительно, но трансформационная проблематика либо не ставилась в данных подходах вообще, либо ставилась, но не развивалась дальше констатации изменяемости символов и большого значения этого факта. В то же время, есть серьезные исключения, к которым относятся, по мнению диссертанта, прежде всего, работы Ш. Эйзенштадта, Д. Расмуссена и З. Маха. В отечественной социальной науке, однако, более известной стала концепция П. Штомпки – теория «культурной травмы». Одной из основных сфер применения концепции социокультурной травмы является исследование негативных, дисфункциональных последствий, возможных в результате серьезного социального изменения. С точки зрения диссертанта, подход Штомпки, несмотря на его достаточно очевидную теоретическую основательность и вполне адекватные аналитические посылки, страдает, все же одним, но весьма существенным недостатком – польский исследователь не может устоять перед соблазном рационализации как самой культурной травмы, которой он дает подробную таксономию, так и способам адаптации или «совладания» с нею, которые он (вслед за Р. Мертоном и Э. Гидденсом) классифицирует на активные (инновация, бунт) и пассивные (ритуализм, ретритизм). В данном подходе имплицитно предполагается некий критический, рефлексивный дискурс индивида, группы. Однако, и актуализация культурной травмы, и виктимизация, как предварительные условия духовного возрождения сообщества и реактивации идентичности предполагают, прежде всего, наличие некоего жизненного ресурса социума, желание осознавать, понимать и сопротивляться. На взгляд диссертанта, главная трагедия российского общества сегодня заключается не в самих по себе социальных бедствиях, испытываемых им, а именно в дефиците этого самого «жизненного запаса», или, если угодно, известной пассионарности общества. Учитывая особенности и спектр проблем, с которыми столкнулась Россия, диссертант обращает внимание также на то, что ситуация кризиса, бедствия приняла здесь затяжной характер. Соответственно, затяжной, хронический характер приобретает и стресс, переживаемый нашими людьми. Понятие стресс обозначает комплекс ответных реакций человека при столкновении с ситуацией, подвергающей опасности его благополучие. Такого рода реакции могут реализовываться на физиологическом, когнитивном, эмоциональном и поведенческом уровнях. Именно в затяжном характере как российского кризиса, так, соответственно, и стресса заключается главная причина, почему концепция культурной травмы не может быть полноценно применена для анализа российской ситуации. Травма рассматривается как нечто краткое по времени, даже резкое. Стресс же российского социума тянется неопределенно долгое время. Социум, ставший опасным для своих членов, социальная среда, отличающаяся враждебностью – эти характеристики современного российского общества являются, к сожалению, реальностью, а не гиперболой. При кризисном состоянии общественных отношений резко увеличивается и количество факторов, вызывающих стресс, связанных с резко возросшей уязвимостью членов данного общества в когнитивном, социопсихологическом, социокультурном и социоэкономическом измерениях социума, общественных отношений, что вынуждает индивидов и группы корректировать свои приспособительные реакции к социальной среде, характеризующейся новыми, расширившимися и увеличившимися угрозами и рисками. Сравнивая описания приспособительных проявлений, вызванных боевой психической патологией в нейропсихиатрии, и характеристики приспособительных реакций, фиксируемые исследователями различных социальных дисциплин в сегодняшнем российском обществе, диссертант приходит к выводу о совпадении данных явлений по целому ряду параметров, к числу которых, относятся: восприятие окружающей среды как враждебной; готовность к импульсивному защитному отреагированию на угрожающий стимул в виде укрытия, бегства либо агрессии; сужение эмоционального диапазона, стремление к “уходу” от реальности и от оценки ряда нравственных проблем; эффективное межличностное взаимодействие в микрогруппе, включающее способность к коллективной индукции. Брутальность кристаллизуется в качестве адекватной приспособительной реакции совершенно логично и естественно. Брутализация общественных отношений возникает в кризисном социуме, актуализирует проблему социальной адаптации и в значительной степени определяет формы последней. По мнению диссертанта, можно выделить два основных типа брутальной адаптации: экстернальный и интернальный («нападение» и «бегство», по Э. Фромму). К первому относятся насилие и агрессия. Ко второму – ресентимент и эскапизм. Первые разрушительны по отношению к социальному окружению, вторые – по отношению к самой личности. Таким образом, под брутализацией общественных отношений диссертантом понимается процесс, в ходе которого в социальных связях всех уровней, под воздействием резко возросшей стрессогенности и рискогенности среды начинают доминировать, в общем и целом, деструктивные практики, характеризующиеся такими признаками, как: неправовой характер; нанесение как психологического, так и физического ущерба другой личности, группе; ослабление контроля со стороны позитивных социальных норм неформального типа; фетишизация агрессивности и силовых способов решения проблем; фактическое превращение брутальности в адаптационный ресурс, как символического, так и прямого действия. В Главе II «Формы негативных адаптационных практик в условиях сегодняшнего российского общества» феномен брутализации исследуется в контексте критического анализа основных концепций культурно-цивилизационного профиля сегодняшней России, анализируются особенности экстернальных, «родовых» стратегий брутальной адаптации – агрессии и насилия в сегодняшнем российском обществе в их аналитическом и феноменологическом содержании. В первом параграфе «Дегуманизация общественных отношений в контексте культурно-цивилизационной специфики сегодняшней России» диссертант отмечает, что российское общество в своем сегодняшнем состоянии является одновременно естественным и парадоксальным. Естественным – потому что агрессивная среда и должна, как будто, порождать соответствующие приспособительные реакции. Парадоксальным, потому что реакции такого рода, всё таки, не должны быть свойственны обществу современного типа, с развитой системой общественных отношений, с понятием о цивилизованности и высокой культуре. Принимая во внимание, таким образом, тот факт, что на уровень брутализации общественных отношений влияют культурно-цивилизационные характеристики социума, диссертант анализирует характеристики такого рода, присущие сегодняшнему российскому обществу. Одним из показателей парадоксальности российского общества выступает амбивалентность традиционного и современного в России. В этой связи, в российском обществоведении сложились два основных подхода, в одном из которых акцент делается на рассмотрении культурно-цивилизационных характеристик российского социума в терминах модернизации, и в другом – в терминах архаизации. Первый подход опирается на мнение о, так сказать, «недозрелости» российского общества. Теоретические основы данного подхода были заложены в работах, прежде всего, Э. Бэнфилда и его последователя Р. Патнэма, исследовавшим культурные детерминанты общественного развития. Акцентирование внимания на культурных детерминантах общественных отношений совершенно оправданно, на взгляд диссертанта, и эвристически многообещающе. Вместе с тем, чаще всего Патнэм, например, критиковался за недостаточное внимание к социальному капиталу, и игнорирование рациональных, целесообразных элементов «традиционной» культуры. Это обстоятельство, впрочем, не помешало возникновению в российском обществоведении целого ряда последователей данного подхода, использовавших его ключевые положения для анализа российской действительности. В частности, отечественный исследователь Л.А. Седов, рассуждая об особенностях ценностной системы, регулирующей жизнь и поведение людей в России, доказывает, что особенностью русского типа личности или, другими словами, русского сознания, менталитета, психики является их подростковость. В.В. Лапкин, отмечая факт сосуществования в российском обществе в течение длительного времени двух полярных и практически не стыкующихся институциональных и ценностных систем, говорит о том, что почти без исключения все сферы практической жизни постсоветского общества и представляют собой сложный сплав российско-советско-криминальной традиции. Эта позиция в значительной степени перекликается с подходом А.Н. Олейника, доказывающим, что система уголовных, «мафиозных» отношений является вездесущей и доминирующей в современном «недоразвитом» российском социуме, которое напрямую уподобляется им сицилийскому обществу. Раздвоенность такого рода проявляется и в противоречивости образа жизни российского населения, по мнению Р.В. Рывкиной В этом же ключе построен и подход американского ученого Ричарда Роуза, определяющего российское общество в качестве «антисовременного», и рассматривающего его с позиций порочности сложившихся здесь социального капитала и социальных сетей, являющихся, по мнению Роуза, реакцией людей на неэффективность правительства. Взгляд на Россию, как на «отсталое», «недоразвитое» общество имеет своим «естественным союзником» подведение российского общества под такие заимствованные из западной социальной науки определения как «незавершенная модернизация», «догоняющая модернизация» или «рецидивирующая модернизация» (А.Н. Олейник, В.А. Ачкасов, Э.Л. Паин, Н.Ф. Наумова). По мнению диссертанта, данные подходы отличаются, с одной стороны, избыточной рационализацией процессов, носящих во многом иррациональный характер, и с другой стороны – известной апологетикой европоцентристской стратегии общественного развития. Главное, что, на взгляд диссертанта, упускается последователями Бэнфилда и Патнэма, применяющими их концепции к анализу современной российской действительности – Россия – это не просто и не столько «отсталое», «патриархальное», «квази», или «антисовременное» общество, а общество, переживающее социетальное бедствие. Россия сегодня – не страна модернизации «вдогонку», а дичающая в условиях пролонгированной катастрофы страна. Дичающее общество, находящееся в состоянии боевой психической патологии и избирающее для приспособления к ней соответствующие брутальные средства. В этой связи, диссертанту ближе теоретико-методологические подходы, уделяющие преимущественное внимание стрессогенной и рискогенной составляющим функционирования современного российского социума, к которым относятся, прежде всего, работы таких отечественных и бывших отечественных исследователей, как А.С. Ахиезер, доказывающий, что российское общество находится в состоянии онтологического раскола, вызвавшего его архаизацию, В.Д.Соловей, описывающий ситуацию в сегодняшней России в прямых дефинициях разрушения, определяя её в качестве «социоантропологической деградации» и варваризации, В.Г. Федотова, говорящая о разрушении российской ментальности в результате «усиленной рекультуризации», что привело к культурной демодернизации и подъему архаики, О.Н. Яницикий, определяющий сегодняшнюю Россию как общество риска, переживающего демодернизацию и социокультурный самораспад, в ходе которой выживают преимущественно архаические социальные структуры, В.Э. Шляпентох, рассматривающий российское общество в контексте «катастрофизации» массового сознания, в ходе которой актуализируется эмоционально-мифологическое наследие, в том числе архаическая компонента социальных страхов. Таким образом, диссертантом выделены описания культурно-цивилизационного профиля сегодняшнего российского общества в двух основных теоретических плоскостях: 1) с точки зрения осторожно оптимистичной конструктивности, выраженной концепцией модернизации, определяемой в терминах «отложенного действия», и, по большому счету, игнорирующей очевидные признаки социетальной деструкции, под воздействием очарования возможной перспективой превращения России в общество «современного» типа; и 2) с точки зрения сдержанно-пессимистической деструктивности, выраженной концепцией архаизации, определяемой в терминах негативных эффектов, и, по большому счету, игнорирующей очевидные признаки институционализации структур современности, под воздействием удрученности возможной перспективой превращения России в варваризованное социал-дарвинистское общество. С точки зрения диссертанта, культурно-цивилизационные реалии российского социума действительно амбивалентны, плюралистичны, и, соответственно, та или иная трактовка формулируется при акцентировании внимания исследователями на той или иной группе факторов, обусловленной парадигмами модернизации или архаизации. Диссертант доказывает, что культурно-цивилизационный профиль сегодняшнего российского общества в контексте антиномий традиционное – современное действительно наиболее адекватно описывается именно в бинарных оппозициях, но объединенных по принципу абсурдной дополнительности, под которым диссертант понимает взаимодополнение частей, по сути, исключающих свои антитезы, но не друг друга. Например, «внешняя современность общественных отношений» парадоксальным образом не исключает «внешнюю традиционность общественных отношений», а существует с ней параллельно и – механически – дополняя друг друга. Феномен абсурдной дополнительности обосновывается диссертантом с помощью основ принципа дополнительности Н. Бора и понятия бинарной (как минимум) оппозиции языков, как основы всякой семиотической структуры Ю.М. Лотмана. Российское общество в культурно-цивилизационной перспективе также представляет собой «двуязычную структуру», смесь «традиции» и «современности», «архаизации» и «модернизации», результатом внутреннего взаимоперевода которых должна бы стать некая «целесообразная неправильность», которая дала бы толчок возникновению нового сообщения или нового прочтения старого сообщения, согласно семиотике культуры. Вместе с тем, этот взаимоперевод должен быть успешным, для того, чтобы возникало «единое структурное целое», поскольку если «общение между данными языками оказывается действительно невозможным, наступает распад культурной личности данного уровня и она семиотически (а иногда и физически) просто перестает существовать» (Лотман). Для их взаимоперевода, необходим интеграционный механизм в виде метаописания. Абсурдная дополнительность это та, которая не подвергается воздействию таких интеграционных механизмов, то есть, механическое соединение может иметь место, но легко нарушается, если не сопровождается интеграцией на основе некоего метанарратива, который снял бы противоречия в новом структурном единстве. На взгляд диссертанта, культурно-цивилизационная специфика сегодняшней России определяется именно принципом абсурдной дополнительности – реальность описывается в существующих параллельно и не интегрируемых знаково-символических кодах – традиции и современности, архаизации и модернизации. Таким образом, принцип абсурдной дополнительности, определяя повседневную реальность современного российского социума, усугубляет его дезинтеграцию и атомизацию, оставляя как современность, так и традиционность внешними и не взаимопереводимыми характеристиками российского общества, внося свой вклад в общую дисфункциональность его социальных практик и брутализацию общественных отношений. Во втором параграфе «Насилие и агрессия как формы негативной адаптации» анализируются особенности экстернальных, «родовых» стратегий брутальной адаптации – агрессии и насилия в сегодняшнем российском обществе в их сущностном содержании. Насилие является неизменным спутником человека на протяжении всей истории его существования. Более того, несмотря на общую гуманизацию человеческого сообщества и известное смягчение нравов, насилие продолжает оставаться одним из частотных способов межличностного, межгруппового, и т.д., вплоть до международного уровня, взаимодействия. Анализ феномена насилия также становится все более утонченным и сложным. Насилию могут быть приписаны некие трансцендентально обусловленные, носящие едва ли не признаки родового проклятия человечества черты (А. Глюксманн); под насилием может пониматься исключительно нарушение свободы воли, также мотивированное некими «внесоциальными» факторами (А.А. Гусейнов). Насилие также до известной степени «трансцендируется», когда оно характеризуется в терминах некой «гомицидальной» жестокости, то есть, агрессивности, связанной с ненавистью ко всему живому вообще, и к человеку, в особенности (В.И.Иванов). В этих подходах очевидно игнорирование источника насилия, внешнего по отношению к совершающему акт насилия, да и собственно мотивация такой гомицидальной жестокости остается неясной (даже если она является следствием некой психической патологии, последняя тоже должна быть как-то объяснена). В противоположность, условно говоря, «трансцендентальным» объяснениям насилия и агрессии, существуют и «феноменальные» трактовки, представленные, преимущественно, работами социологов и социальных психологов. Так, насилие исследуется как гендерная и возрастная проблематика, иногда – в том и другом ракурсе одновременно, и даже с референцией к признакам «традиционного» общества (А.Л. Салагаев, А.В. Шашкин, В.С. Журавлев, и др.). На взгляд диссертанта, социальная причинность, разумеется, является основной в реализации агрессии и насилия в практиках повседневности. Вместе с тем, ситуация, провоцирующая агрессивную реакцию, как правило – конечна и краткосрочна. Диссертант, в этой связи, повторяет свой тезис о пролонгированности кризисной (провоцирующей) ситуации в сегодняшнем российском обществе, которая делает агрессивные реакции если и не бесконечными, то, по крайней мере, сверхчастотными. Самым очевидным следствием этого является феномен рутинизации насилия, превращения его из чего-то из ряда вон выходящего в нечто обыденное и само собой разумеющееся. В пределе эта трансформация может закончиться тем (если уже не закончилась), что насилие, агрессия, как брутальные формы адаптационного поведения, превратятся в самую настоящую ценность, с соответствующим мотивационным содержанием. В этом случае, уже нельзя будет вести речь о проблематизированных социализационных возможностях общества, поскольку, социализация, как таковая, будет иметь место в любом случае, однако направленность её будет значительно скорректирована с учетом новых – брутальных – ценностей-целей и ценностей-средств. Другими словами, в условиях социетального бедствия агрессия принимает также социетальный характер. Одним из подвидов агрессии и насилия является феномен криминализации, который рассматривается в работе в его, прежде всего, культурологическом смысле – как принятие определенных (неправовых) практик в качестве не только допустимых, но и наиболее адекватных, и реабилитация преступного образа жизни как такового. Разница заключается, вместе с тем, в том, что родовой феномен агрессии носит часто ситуативный эксплозивный, а значит – иррациональный характер, в то время как видовое явление криминализации выступает долговременной стратегией, которая носит часто сознательный, то есть, рациональный характер. Как бы то ни было, криминализация, в любом случае, является сущностным выражением насилия, то есть допущения возможности и непосредственного причинения вреда, как физического, так и психического, другому. Проблема в том и заключается, что, точно так же, как агрессия и насилие вообще, криминальное содержание не только становится нормой повседневности в любой сфере социальной активности, но и перестает восприниматься как нечто однозначно порочное и неблаговидное, что находит свое выражение и дальнейшую структурацию и в сфере художественного творчества и в повседневных интеракциях. Понятно, что ситуация, сложившаяся в стране, вынуждает людей защищаться, условия боевой психической патологии вызывают соответствующие приспособительные реакции, и человек ведет себя так, как по его представлениям, вести себя сегодня наиболее адекватно. Если тебя не защищает государство, защищайся сам, а значит постоянно демонстрируй собственную агрессивность. Тем самым, агрессивное поведение всегда взаимообусловлено, и строится по правилам социальной коммуникации, в которой всегда есть отправитель и получатель, адресант и референт, обменивающиеся соответствующими наборами символов, или «откликов» (Дж.Г. Мид). Вместе с тем, брутальность может стать жизненной стратегией не только личности или группы, но и феноменом институционального порядка, практикой государства, например, что наглядно подтверждается спецификой политического дискурса. Конфликт усугубляется и дисбалансом между навязываемыми сегодня квази-потребностями (К. Левин), и возможностями их удовлетворения, что не может не усугублять ситуацию социальной неудовлетворенности, напряженности в обществе, внося свой вклад в общую стрессогенность социальных отношений и в их брутализацию. Короче говоря, если может быть навязанная потребность, то может быть и навязанная стратегия её удовлетворения. Создание квазипотребности потребления чего-либо также представляет собой возникновение некой «заряженной системы», которая стремится к своей разрядке. Не находя её, система переходит в деструктивный, разрушительный режим функционирования, ещё глубже брутализируя общественные отношения. Стратегии удовлетворения потребности, которая «не по силам» известны – зачастую это криминальная деятельность, которой наиболее подвержены молодые люди. Невозможность её удовлетворения социально приемлемым способом и неудовлетворение её способом социально неприемлемым (преступным) создает значительный по степени своего напряжения стрессогенный потенциал – «заряженную динамическую систему», которая находит свою разрядку в агрессии и деструкции того или иного вида. Тем самым, агрессия и насилие являются производными от конкретных социальных обстоятельств, в которых «застигает себя» индивид и/ или общество. Условия затяжного социального кризиса, как пролонгированной провоцирующей ситуации создают благоприятную обстановку для рутинизации и институционализации насилия в качестве само собой разумеющейся практики общественных отношений. Брутальность, тем самым, превращается в своего рода ценность, что отражается в сфере социального дискурса на разных уровнях коммуникации и усугубляется конфликтом созданных в обществе потребностей и ресурсов их удовлетворения, что не может в долгосрочной перспективе не вести к дальнейшей социоантропологической деградации общества. Тем самым, из «простого» адаптационного ресурса брутальность переходит в статус социально одобряемых и поддерживаемых жизненных стратегий, что выглядит вполне естественным, поскольку требования среды по-прежнему репродуцируют именно такой тип выстраивания общественных отношений в российском социуме. В третьем параграфе «Феноменология агрессии: интерпретативное измерение негативной адаптации» анализируются особенности восприятия экстернальных стратегий брутальной адаптации – агрессии и насилия массовым сознанием россиян сегодня. Агрессия, насилие и криминализация, таким образом, выходят и на эпистемологический уровень – для актуализации этих стратегий мир первоначально должен быть определен как угрожающий в сознании индивидов, а данные стратегии – как приемлемые и адекватные. В каком же виде существуют в сознании наших соотечественников данные феномены? Для выяснения этого, диссертантом было осуществлено прикладное социальное исследование, целью которого являлось изучение специфики отношения наших граждан к закону, криминалу и социальному контролю. Исследование было осуществлено в 2006 г. в нескольких городах Иркутской области (Иркутск, Ангарск, Усолье-Сибирское, Братск). Были использованы методы опроса, как по традиционной процедуре, так и с помощью тематического апперцептивного теста (ТАТ) Э. Фромма и М. Маккоби, и транссимволического анализа (ТСА). В опросе приняло участие 1314 человек. Из них: 37% мужчин (24% мужчины в возрасте до 30 лет, 13% мужчины в возрасте после 30 лет), 63% женщин (39% женщины в возрасте до 30 лет, 24% женщины в возрасте после 30 лет). Выборка – случайная. С помощью ТСА было опрошено 220 человек в возрасте от 14 до 55 лет. Корреляции делались только по полу и возрасту. Анализировались: 1) Уровень декларируемой законопослушности; 2) Восприятие жестких мер социального контроля; 3) Отношение к криминалитету; 4) Оценка уровня собственной уязвимости со стороны криминала; 5) Восприятие структур института правопорядка. Были получены следующие результаты. Большинство опрошенных (56%) считает соблюдение законов непременно обязательным, вместе с тем, немалая часть наших респондентов (40%) указывает на то, что это является вынужденной необходимостью. Вместе с тем, обращает на себя внимание тот факт, что только 28% опрошенных нами россиян не делят законы на «обязательные к исполнению» и «необязательные». Следует в законопослушности учитывать обстоятельства, по мнению большинства наших граждан (59%), более того, в определенных условиях закон можно и нарушить, по мнению практически такого же числа опрошенных (56%). Главные мотивации такого возможного нарушения, это угроза личной безопасности (57%), и несовершенство самого закона (32%). Уверенно законопослушными назвали себя 32% респондентов, и большинство (46%) тактично усомнились в своей законопослушности. Показательно, что примерно такое же число респондентов (48%) признались и в том, что нарушали тем или иным образом закон. О своей «безгрешности» заявили только четверть опрошенных, а другая четверть многозначительно отказалась отвечать на этот вопрос. Судя по результатам тематического апперцептивного теста, большинство опрошенных признают правомерность самых крайних мер самозащиты и защиты собственности, именно физическое уничтожение угрозы. Эти данные вполне согласуются и с мнением по поводу смертной казни против её отмены высказалось абсолютное большинство наших респондентов 71%. То же относится и к предложению по стерилизации женщин-алкоголичек за это, и за это «в крайних случаях высказались в сумме 87% опрошенных нами россиян (57% и 30%, соответственно). Такого рода ожесточение нравов не предполагает, вместе с тем, как выяснилось, какого-то особого пиетета по отношению к тем, кто использует брутальность, образно говоря, «профессионально» преступному сообществу. Причем, за последние 8 лет ситуация с восприятием криминалитета заметно изменилась. В два раза снизилось количество респондентов, безусловно признающих за преступниками право на их образ жизни (с 18% в 1998 г. до 9% в 2006 г.), причем, основными признаками такового по-прежнему признаются особо негативные характеристики жестокость, алчность и подлость. Вместе с тем, обнаружено и весьма показательное восприятие криминалитета, в, так сказать, инструментальном смысле. За помощью к криминальным структурам в затруднительной ситуации обращалось довольно значительное число наших респондентов 36%, и суммарно 40% из тех, кто не имеет такого рода опыта, готовы пойти на это. То есть, 76% наших респондентов выступают актуальными или потенциальными контрагентами в расширении социальной базы функциональной институционализации преступного сообщества, превращающегося, фактически, в посредника между людьми и структурами любого уровня, то есть, становящегося уродливым элементом квазигражданского общества. При этом треть опрошенных признались, что так или иначе становились жертвами преступных действий, причем тяжкие преступления занимают в их структуре 38%. Достаточно показательно, в этой связи, отношение к структурам института правопорядка. Здесь, судя по данным транссимволического анализа, на фоне признания этих структур в качестве некой безальтернативной данности, с которой, так или иначе, придется мириться, преобладает, всё-таки, негативное восприятие. Можно сказать, наши респонденты одинаково обреченно воспринимают как криминальные структуры, так и формальные структуры правопорядка, призванные защищать их от вышеупомянутых. Разница заключается, однако, в том, что на структуры криминалитета полагаются, в трудной ситуации, очевидно, большее количество людей. В плане поло-демографических корреляций диссертант делает вывод о том, что наименее законопослушны более молодые (до 30 лет) респонденты. Женщины демонстрируют не меньшую склонность к правонарушению, чем мужчины, а иногда и большую. Что касается жестких мер социального контроля, то здесь наиболее радикальную позицию высказывают также более молодые респонденты, как по вопросу о смертной казни, так и в отношении возможности стерилизации. Таким образом, наши респонденты не только, в целом, продемонстрировали значительную степень брутализации сознания, проявленную через проективные методики и выраженную через лояльное восприятие примеров жестокости, но и совершенно логично приписали эту же брутальность как собственно криминальной активности, так и деятельности формализованных институтов правопорядка сегодняшнего российского общества. Характерно и то, что социальная обусловленность этой брутализации также достаточно очевидна в проанализированном восприятии как следует из ответов наших респондентов, категории сослагательного наклонения, учет социально-средовых условий в обязательном порядке детерминируют конкретные социальные практики. В нашем случае брутальная среда детерминирует брутальные практики, что и проявилось достаточно отчетливо в особенностях массового сознания и восприятия опрошенных россиян. В Заключении диссертационного исследования автор подводит итоги работы, обобщает полученные данные, формулирует теоретические и практические выводы и определяет направления дальнейших исследований, связанных с полученными результатами. Основные положения диссертационного исследования отражены в следующих публикациях автора: 1. Кобжицкий, В.В. Законопослушность россиян: декларация и реальность / В.В. Кобжицкий. // Вестник Иркутского государственного технического университета. – 2006. – № 4. – С. 127-128. 2. Кобжицкий, В.В. Неформальная институционализация в социальных практиках современного регионального социума / В.В. Кобжицкий. – «Сибирь сегодня и завтра: проблемы регионального развития». Сборник докладов Региональной научно-практической конференции. – Иркутск: Иркут. ун-т, 2006. – С. 246-254. 3. Кобжицкий, В.В. Социальный институт: проблемы типологизации / В.В. Кобжицкий. // Вестник Иркутского государственного технического университета. – 2006. – № 2. – С. 54-56. 4. Кобжицкий, В.В. Поводы и основания возбуждения уголовного дела / В.В. Кобжицкий. // Материалы Межвузовской научно-практической конференции «Реформирование правовой системы в условиях современного развития». Иркутск, 2004. – С. 32-36. 5. Кобжицкий, В.В. Презумпция невиновности – один из принципов уголовного процесса / В.В. Кобжицкий. // Материалы научной конференции «Правовое образование: опыт, проблемы, перспективы». Иркутск, 2003. – С. 79-84. 6. Кобжицкий, В.В. Уголовно-процессуальный закон и художественная литература / В.В. Кобжицкий. // Материалы научной конференции «Правовое образование: опыт, проблемы, перспективы». Иркутск, 2002. – С. 97-103. 7. Кобжицкий, В.В. Узаконенное убийство / В.В. Кобжицкий. // Материалы IV Всероссийской научно-практической конференции «Новый взгляд на проблемы безопасности в XXI веке». Иркутск, 2001. – С. 29-35. |