|
«служаки», а не «трудоголика». Поэтому главные критерии самоопределения человека в мире были окрашены в субъективированные тона, т.е. ориентировали на постоянную соотнесенность индивидуального «Я» с силой (властью), возвышающейся над ним и выносящей применительно к нему свой вердикт. Отсюда вытекает следующее фундаментальное различие: западный менталитет подчеркивает самодостаточность (мужское начало) отдельной личности, тогда как для российской ментальности важна включенность (женское начало) личности в другие общественные структуры, растворение в них своего «Я». В итоге формируется женско-материнская природа российской ментальности («российской Души»), когда все и вся оценивается не в физических (измеряемых) категориях, а в понятиях метафизики, ибо здесь, прежде всего, важно прочувствовать окружающий человека природный и социальный космос и осуществить «подстройку» к его запросам и требованиям. Применительно к российской истории роль «Души» более значима в силу того, что здесь языческий базис христианства был не столько уничтожен, сколько претерпел символическую трансформацию. В частности для характеристики российской действительности широко используется символика, основывающаяся на женских образах («Матушка Русь» и т.п.), утратившая в соответствии с канонами христианства черты эротичности. Это одновременно апология того, что Н.А. Бердяев называл не религией Христа, а религией Богородицы, религией матери-земли, женского существа, освящающего плотский быт.1 Отсюда вытекает архетипическая характеристика «женской природы» духовного бытия России: «Мужественная свобода не овладевает женственной национальной стихией в России изнутри, из глубины. Мужественное начало всегда ожидается извне, личное начало не раскрывается в самом русском народе... В терминах философских это значит, что Россия всегда чувствует 1 См.: Бердяев Н А. Судьба России. М,: ФО СССР, 1990. С. 10 72 |
135 минирован материнский элемент в церкви. Закономерным следствием этого стало появление «индустриальной религии». Это означало, что в рамках патриархального западного христианства деятельность индивида приобрела «рыночный характер», ибо главным критерием ее одобрения со стороны общества стал труд, функционально выступающий как самоценность32. Западный менталитет, таким образом, был «переналажен» в сторону того, что можно оценить (измерить) с помощью объективированных показателей, таких, например, как производительность, эффективность, объем труда и т.д. Напротив, российское общество, оказавшееся уже в начале своего генезиса под жестким прессом государства, востребовало такой ментальный антураж, который центрировался вокруг социального типажа «служаки», а не «трудоголика». Поэтому главные критерии самоопределения человека в мире были окрашены в субъективированные тона, т.е. ориентировали на постоянную соотнесенность индивидуального «Я» с силой (властью), возвышающейся над ним и выносящей применительно к нему свой вердикт. Отсюда вытекает следующее фундаментальное различие: западный менталитет подчеркивает самодостаточность (мужское начало) отдельной личности, тогда как для российской ментальности важна включенность (женское начало) личности в другие общественные структуры, растворение в них своего «Я». В итоге формируется женско-материнская природа российской ментальности («российской Анимы»), когда все и вся оценивается не в физических (измеряемых категориях), а в понятиях метафизики, ибо здесь, прежде всего, важно прочувствовать окружающий человека природный и социальный космос и осуществить «подстройку» к его запросам и требованиям. Согласно КТ. Юнгу, Анима (от латинского anima душа) есть один из персонифицированных природных архетипов фигура колдовского женского существа, носитель чувственных влечений и предосудительных фантазий. Будучи «архетипом жизни» Анима консервирует в себе древнейшие пласты истории человечества, что, впрочем, не исключает ее пластичности (изменчивости) как образа, являюще32 См.: Фромм Э. Указ. соч. С. 151-152. 136 гося человеку, будь это образ богини или ведьмы как во времена античности или же госпожи или церкви в эпоху средневековья. Божественная Троица, по мнению Юнга, став символом веры ортодоксального христианства знаменовала то, что четвертый элемент (женское начало) был подавлен, отнесен в сферу индивидуального бессознательного. Однако он сохранил свое значение как фактор, формирующий спонтанную, лишенную патологий психику индивида, природу которого не способно интегрировать сознание33. Анима это и биологический, т.е. не предполагающий воспитательных усилий с целью его формирования, и культурный, т.е. являющийся транслятором фундаментальных черт человеческой психики, феномен. Применительно к российской истории роль фактора Анимы более значима в силу того, что здесь языческий базис христианства был не столько аннигилирован, сколько претерпел символическую трансформацию. В частности для характеристики российской действительности широко используется символика, основывающаяся на женских образах («Матушка Русь» и т.д.), утратившая в соответствии с канонами христианства черты эротичности. Это одновременно апология того, что Н.А. Бердяев называл не религией Христа, а религией Богородицы, религией матери-земли, женского существа, освящающего плотский быт.34 Отсюда вытекает архетипическая характеристика «женской природы» духовного бытия России: «Мужественная свобода не овладевает женственной национальной стихией в России изнутри, из глубины. Мужественное начало всегда ожидается извне, личное начало не раскрывается в самом русском народе... В терминах философских это значит, что Россия всегда чувствует мужественное начало себе трансцендентным, а не имманентным, привходящим извне... Россия как бы бессильна сама себя оформить в бытие свободное, бессильна образовать из себя личность».35 Таким образом, «женские черты» российской ментальности ориентируют 33 См.: Юнг К.Г. Архетип и символ. М.: Ренессанс, 1991, С. 114-121. 34 См.: Бердяев Н.А. Судьба России. M.: ФО СССР, 1990. С. 10. 35 Там же. -С. 15-16. |