|
возм ож но, лиш ь научные устан овки 18. Впрочем , как зам ети л однаж ды Д.Оруэлл, повсю ду писатель в политике не солдат, а партизан. К ак принято считать, в царской России литература долгое врем я играла р ол ь парламента19, а в Ц ентральной Европе именно писатели первы м и попытались внедрить м ораль в политику20. П оэтом у они взяли на себя здесь даж е больше политической ответственности, чем их коллеги па Западе. Исключения при этом лиш ь подтверж даю т правило. К ак писал И.Лысяк-Рудницкий, уж е политический реж им Б .Х м ельницкого потерпел фиаско из-за недостатка интеллектуалов, публицистов и м уд ры х законодателен. В свое время О .У айльд писал о ценности лю дей, ум ею щ и х вы ходить з а границы ж изненной прозы . О бычно ведь им си но индивиды , не обремененные властью , обеспечиваю т ренессанс идей21. И деи ж е сущ ествую т лишь в условиях свободной конкуренции. Д аж е на случаи войны К .Я сперс допускал ограничения только в отнош ении сведений, а не мнении. В свободной стране, писал А .М оруа, даж е несправедливая критика властей оказы вается полезной. Н ичто не способно возм ути ть граждан С Ш А больш е, чем попы тка скры ть от них инф ормацию н а том основании, что она м ож ет оказаться вредной для лиц, облеченны х властью22. Н е удивительно такж е, что интеллектуальная своб од а для А .С ахарова бы ла единственной гарантией от зараж ения народа массовы ми мифами. Как принято считать, о т интеллектуальной политической активности человека нельзя требовать больш его, чем только распространения мнений, в которы е он верит сам. В ед ь интеллектуальная истина добы вается в усилиях, главны м образом , н равственного и 18Прайс Д. Наука, техника и Конституция. Америка, 1987, № 370 (сентябрь). С. 5 Менсрт К. О русских сегодня. Что они читают, какопы они. Иностранная литература, 1987, П . С. 181 20Salteris S. Talcs of Northern Athens. Moscow News, 1990, Ka 43. P. 16 21 Тойнби А. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991. С. 605 22Капп И. О причинах насилия а США. Америка, 1972, январь. С. 15 54 |
В сущности, антагонизм государственного порядка и свободы гражданского общества всегда выгоднее признавать открыто. Поскольку интересы прогресса требуют ценить гражданскую свободу выше, чем государственный порядок, из этого следует, что свобода интеллектуальной активности должна быть защищена конституцией, а информационная активность гражданского общества выведена за пределы законодательного (кроме таких норм, как правила доставки почты) регулирования. Иначе говоря, если правительственные и вообще какие-либо официальные властные инстанции запрещают искажать правду, то этого уже достаточно, чтобы создать смертельную опасность интеллектуальной свободе человека. Ведь за этим реально кроется абсурдность признания, что некто заведомо знает правду или владеет ее критериями. [478] Поэтому не стоит удивляться, что американская конституционная система и основанная на ней доктрина считает свободу убеждений более священной, чем даже честь национального флага. [479] Следует также упомянуть, что в рамках американской традиции свобода печати означает, что люди могут печатать и передавать в эфир неразумную, нецивилизованную, неприятную, неправдивую, опасную и подстрекательскую информацию. Ибо именно такова, как пишет Д.Уэбстер, оказывается порой цена свободы. [480] В свое время А.Солженицын обоснованно назвал "лютой опасностью" государственное вмешательство в информационные процессы. Поскольку же пресечение информации ведет к энтропии и разрушению,[481] все препятствия для свободного обмена идеями в обществе должны быть уничтожены. Характерно, что уже К.-А.Гельвеций ограничение свободы слова трактовал как оскорбление нации. Не услышанный голос народа порождает апатию, апатия же способна разрушить демократию. Примечательно, что в Швеции право доступа граждан страны к государственной информации уже 200 лет является одним из основных конституционных принципов. Уже в 1766 г. специальный закон предусмотрел здесь свободный доступ населения к документальным материалам из государственных архивов. [482] Известно также, что В.Вернадский теоретическую активность гражданского общества считал свободной в англосаксонских и скандинавских странах и несвободной в СССР. [483] Как свидетельствует М.Джилас, ни одно великое научное открытие не было сделано в стране,[484] где объятый отчаянием дух творил под маской оптимизма. Наоборот, в США мнения независимых ученых побудили Конгресс принять решение о том, чтобы в правительственных подходах использовались, где это возможно, лишь научные установки. [485] Впрочем, как заметил однажды Д.Оруэлл, повсюду писатель в политике не солдат, а партизан. Как принято считать, в царской России литература долгое время играла роль парламента,[486] а в Центральной Европе именно писатели первыми попытались внедрить мораль в политику. [487] Поэтому они взяли на себя здесь даже больше политической ответственности, чем их коллеги на Западе. Исключения при этом лишь подтверждают правило. Как писал И.Лысяк-Рудницкий, уже политический режим Б.Хмельницкого потерпел фиаско из-за недостатка интеллектуалов, публицистов и мудрых законодателей. В свое время О.Уайльд писал о ценности людей, умеющих выходить за границы жизненной прозы. Обычно ведь именно индивиды, не обремененные властью, обеспечивают ренессанс идей. [488] Идеи же существуют лишь в условиях свободной конкуренции. Даже на случай войны К.Ясперс допускал ограничения только в отношении сведений, а не мнений. В свободной стране, писал А.Моруа, даже несправедливая критика властей оказывается полезной. Ничто не способно возмутить граждан США больше, чем попытка скрыть от них информацию на том основании, что она может оказаться вредной для лиц, облеченных властью. [489] Не удивительно также, что интеллектуальная свобода для А.Сахарова была единственной гарантией от заражения народа массовыми мифами. Как принято считать, от интеллектуальной политической активности человека нельзя требовать большего, чем только распространения мнений, в которые он верит сам. Ведь интеллектуальная истина добывается в усилиях, главным образом, нравственного и умственного характера. Закономерно, что Т. Дезами считал враждебным прогрессу любое ограничение свободы дискуссии, а Л.Фейербах что книги следует защищать так же, как жизнь граждан. Ведь оригинальные книги это не что иное, как "солнца в ночи времен" (К.-А.Гельвеций). Как известно, В.Вернадский считал необходимым существование исключающих друг друга интеллектуальных представлений и систем. Ибо точка зрения, как писал XГ.Гадамер, которая возвышается над другими в роли истинного тождества проблемы, есть чистая иллюзия.[490] Вот почему между истинной наукой и религией конфликта не существует. Мистиками были А.Эйнштейн, Н.Бор, Э.Шредингер, Т.де Шарден.[491] И у М.Хайдеггера человеческая история, философия и политика не детерминированы в марксистском смысле. [492] Создание истин трудное дело, говорил Ф.Ницше. Недаром вербализацию мысли Л.Шестов считал "целым искусством", которому у М.Хайдеггера сопутствует ужас творческой тоски, далекий мирному самодовольству уютных занятий. [493] В целом, мышление человека является настолько сложным, хрупким и тонким процессом, что почти всякое организационное насилие уничтожает его. По мнению П.Юркевича, в человеческом духе есть то, что католики называют "сверхдолжными делами у Святых своих".[494] Закономерно поэтому, что свобода слова, культурный, религиозный, политический плюрализм и сегодня остаются предметом главной заботы интеллигенции в посттоталитарных странах. Именно здесь писателю уместно ощутить себя на месте самого высокого политического деятеля (А.Довженко). Как доказали Д.Лакофф и М.Джонсон, идея существования абсолютной объективной истины опасна в социальном и политическом плане.[495] Ведь каким бы значительным не было логическое воздействие мысли на историю, человеческое мышление все равно следует толковать психологически, а не как логически обусловленный процесс.[496] Не случайно Х.Ортега-и-Гассет называл рационализм одной из форм интеллектуального ханжества, а А.Бирс определял "реализм", как искусство изображения природы с точки зрения лягушки.[497] "Я мыслю это не источник, это завеса", говорил Г.Марсель. [498] Для А.Уайтхеда ментальность есть фактор упрощения, а интеллектуальная видимость, в свою очередь, упрощенным выражением реальности. Видимо, по этой же причине А.Вайда отрицал примат политической идеи в ущерб человеческому счастью,[499] а П.Валери говорил о разуме, действующем вопреки природе человека. Чем больше развивается разум, тем меньше остается места воображению, писал аббат Трюбле еще в 1735 г. Истинно свободен лишь тот, кто обращается с идеями, не полагаясь исключительно на логику. Ведь логика, как писал Р.Гари, подобна тюрьме, а строгие принципы способны не только озарить мир, но и сжечь его. Для Г.Моска гонения и кровопролития всегда предпринимались именем доктрин, провозглашавших свободу, равенство и братство. Поэтому требование, чтобы наши идеалы были осуществлены в действительном мире, есть тюрьма, из которой мудрости следует давно освободиться, писал Б.Рассел Любые идеи остаются, в конечном счете, обскурантистскими. Любое слово, писал А.Богданов, не только закрепляет содержание опыта, но и стесняет его. Слово есть догмат, |