|
противодействием со стороны других институтов119. И менно поэтому, писал Д,Мэдисон, ведомства должны иметь прямую заинтересованность в сопротивлении посягательствам на свою компетенцию. Честолю бие должности должно противостоять другому честолюбию и т.д .120 Как известно, политическая практика сделала разделение властей доктриной, равной по своему значению закону стоимости121. Естественно, что структурные аспекты политической активности гражданского общества проявляются не только в практике реализации фундаментального принципа разделения властен, ио и на факультативном уровне, и делении иластн на ординарную и чрезвычайную, а политической активности на конструктивную и деструктивную. Н апример, если конструктивность проявляется в наделении объекта прилож ения усилий чертами, которые ранее ему ие принадлежали, а деструктивность, наоборот, в лишении объекта ранее принадлежавш их ему черт, то политически конструктивной будет активность, утверждаю щ ая многопартийность или свободу прессы, а политически деструктивной создатоп1ая партий11ую монополию iши у стаiiaoливаю щ ая информационный контроль. Н едаром А.Богданов писал, что деструктивная активность, как правило, всегда подразумевает уменьшение практической суммы и способов сочетания активностей в том или ином объекте122. Таким образом, структура политической активности гражданского ✓* общества про изводна не только от иерархического устройства власти, множественности элементов политической системы или национального понимания классической схемы разделения властей. О днако, в 1,9 Джефферсон Т. Автобиография. Заметки о штате Виргиния. М.: Паука, 1990. С. 197 120Американские федералисты: Гамильтон, Мэдисон, Джей. Vermont: Benson, 1990. • P. 181 12; Курзшвилн Б. Борьба с бюрократизмом. М.: Знание, 1988. • С. 50 122 Богданов А. Всеобщая организационная наука (Тектология). 4.1. Книга, 1925.-С 143 |
интересов.[85] При этом законы структурности располагают политические отношения в вертикально-горизонтальной системе координат. Вертикальные отношения возникают между носителями социальных интересов и их выразителями. Горизонтальные же образуются между слоями в обществе, партиями, движениями и классами. [86] У Ю.Хабермаса избиратели способны осознавать свои интересы лишь после их обобщения в политическом дискурсе, ибо политические решения не поставляются суверенным народом, но предоставляются ему. В итоге формирование политической позиции не начинается с народа, но проходит через него.[87] По мнению Д.Брайса, общественное мнение вырабатывается немногими, но затем укрепляется активностью многих людей. [88] Иными словами, политические отношения по схеме "народ представители", равно как и по схеме "власть народ", сами по себе еще не означают, что селективная (отбирающая образцы решений) демократическая власть парламентского большинства подчинена более узкой творческой (создающей рынок образцов) власти. Структура их взаимоотношений гораздо более сложная. Но очевидно, что из такой структуры вытекает вывод о том, что векторы прогресса и демократии далеко не всегда совпадают. Признаки политической структурности обнаруживаются в определении П.Сорокиным государства как совокупности народа, территории и власти. Они же предполагаются в утверждении М.Мариновича о том, что нация и государство это разные храмы, равно как и в замечании В.Соловьева о том, что монастырь, дворец и село суть общественные устои России. Идея структурности доминирует в политических интерпретациях теории разделения властей у Ж.-Ж.Руссо, Ш.Монтескье и Д.Локка. Для П.-А.Гольбаха не существует более верного политического пути, чем разделение власти между сословиями, а у Г.Мабли власть разделена, чтобы обеспечить повиновение правителей законам. Как известно, разделение властей "англичанами античности" (А.Мигранян) в Древнем Риме обеспечило его длительное и эффективное политическое доминирование. Внедрения даже самого простого механизма сдержек и противовесов оказалось достаточным, чтобы покончить с греческим сосредоточением власти в едином полисе, социальном слое или классе.[89] У Т.Джефферсона политическое управление основано на принципах свободы, но из этого также следует, что верховная власть должна быть разделена между политическими институтами, каждый из которых мог бы выйти за пределы своей компетенции, лишь столкнувшись с противодействием со стороны других институтов.[90] Именно поэтому, писал Д.Мэдисон, ведомства должны иметь прямую заинтересованность в сопротивлении посягательствам на свою компетенцию. Честолюбие должности должно противостоять другому честолюбию и т.д.[91] Как известно, политическая практика сделала разделение властей доктриной, равной по своему значению закону стоимости. [92] К сожалению, в конституционализме посттоталитарных стран разделение властей обрело черты известного буквализма. Например, в ст. 10 Конституции России 1993 г. закреплено разделение государственной власти на законодательную, исполнительную и судебную. При этом подчеркивается, что каждая из властей самостоятельна. [93] Аналогичное правило содержится в ст. 8 Конституции Болгарии 1991 г.,[94] ст. 11 Конституции Узбекистана 1992 г.,[95] ст. 4 Конституции Хорватии 1990 г.,[96] ст. 6 Конституции Украины 1996 г. [97] Подобные нормы есть также в Конституциях Казахстана 1993 г. и Кыргызской Республики 1993 г. Критику в данном случае вызывает не столько сам принцип структурного деления власти, сколько его формальное выражение. Наиболее сомнительным в данном случае выглядит определение судебной власти как государственной, отнесение судов к разновидности государственных органов. Именно в силу органической природы структуры политических отношений этот прием небезупречен по отношению к конституционным и иным высшим судам, принимающим иски к государству в целом, или выступающим арбитрами в спорах о прерогативах народного и государственного суверенитетов. Прямое отождествление судебной власти с государственной присуще Конституции Казахстана 1993 г., Конституции Кыргызской Республики 1993 г., Конституции Литвы 1992 г. и др. Попытка компромисса предпринята лишь в ст. 101 Конституции Македонии 1991 г., согласно нормам которой Верховный Суд Республики признается высшим судом в Республике,[98] что формально несколько обособляет судебную власть от государственных структур. Еще более противоречивыми в посттоталитарных конституциях выглядят нормы об осуществлении правосудия именем государства, народа и общества, а не именем конституции или закона (права). Ведь в этом случае праву отводится роль не деперсонифицированного авторитета, абстрактного правила игры, в которой государство есть лишь один из участников, [99] а рабочего инструмента государственной власти, рычага государства, некоего позитивистского итога и продукта демократии. Между тем, как писал Д.Талмон, уже начиная с 1789 г. реальным врагом политической свободы является не деспотизм королей, а неограниченное парламентское большинство, тоталитарная демократия. [100] Еще и сегодня, к сожалению, суд трактуется как один из прямых каналов народовластия (ст. 2 Конституции Чехии 1992 г.). Но ведь вынесение судебных решений (приговоров) именем государства не только косвенно подтверждает инструментальный характер суда по отношению к государству, но и недвусмысленно ставит государство в позицию судьи в собственном деле. Несмотря на противоречивость данной конструкции, она превалирует в целом ряде посттоталитарных конституций (ст. 109 Конституции Литвы 1992 г. и др.). Иногда встречается, что конституции провозглашают осуществление правосудия "именем Украины" (ст. 124 Конституции Украины 1996 г.), "именем народа" (ст. 101 Конституции Италии 1947 г.),[101] "именем Короля" (ст. 117 Конституции Испании 1978 г.).[102] Однако, лишь в ст. 114 Конституции Молдовы 1994 г. закреплена норма об осуществлении правосудия именем закона. [103] Интересно отметить, что структурный принцип разделения властей проявляется в большей степени на горизонтальном, нежели вертикальном уровне. Собственно говоря, горизонтальные отношения и являются по-настоящему политическими. Вертикальная же схема политической активности на поверку почти всегда оказывается административной. Именно на горизонтальном уровне отношений требуются терпимость и плюрализм, именно здесь однопартийная демократия, как писал Н.Сесардич, становится столь же похожей на настоящую демократию, как человек по фамилии Зеленый похож на зеленый цвет. [104] Естественно, что структурные аспекты политической активности проявляются не только в практике реализации фундаментального принципа разделения властей, но и на факультативном уровне, в делении власти на ординарную и чрезвычайную, а политической активности на конструктивную и деструктивную. Например, если конструктивность проявляется в наделении объекта приложения усилий чертами, которые ранее ему не принадлежали, а деструктивность, наоборот, в лишении объекта ранее принадлежавших ему черт, [105] то политически конструктивной будет активность, утверждающая многопартийность или свободу прессы, а политически деструктивной создающая партийную монополию или устанавливающая информационный контроль. Недаром А.Богданов писал, что деструктивная активность, как правило, всегда подразумевает уменьшение практической суммы и способов сочетания активностей в том или ином объекте.[106] Таким образом, структура политической активности производна не только от иерархического устройства власти, множественности элементов политической системы или национального понимания классической схемы разделения властей. Однако, в конституционном смысле наиболее важной структурой политической активности всегда остается ее разделение на государственную политическую активность и политическую активность гражданского общества. Генетические истоки такого деления обнаруживаются в идее народного суверенитета, который по отношению к суверенитету государственному считается первичным. Как утверждалось в "Энциклопедии" Д.Дидро, свою власть король получает от подданных. Именно из этой идеи воспоследовало представление эпохи Просвещения о народном суверенитете, как о первичной власти, конструирующей вторичную государственную власть из согласия управляемых. И хотя, как свидетельствует Р.Арон, Т.Гоббса долго не отпускал страх перед гражданской войной, спасти от которой могла лишь абсолютная монархия, уже Б.Спиноза смотрел на данную проблему проще, отстаивая ограничение правительственной власти в интересах социального мира и гражданской свободы. Идею ограниченного правления позднее концептуально развил В.фон Гумбольдт, который, в частности, писал, что при создании государственного устройства необходимо не только предварительное определение "господствующей" и "подчиненной" частей нации, но также и объектов, на которые политическая власть будет распространять свою деятельность, и по отношению к которым она обязана будет ее ограничивать. [107] Таким образом, политическую сферу он разделил на пространства, предполагающие особую структуру отношений между ними. Следует заметить, что и у А.Токвиля государственная и гражданская сферы отчетливо разделены. Государство у А.Токвиля суть ассамблеи, министерства, суды, армия и полиция. Гражданскую же сферу ("civil life") образует негосударственная активность, осуществляемая индивидами помимо домашних и бытовых забот. [108] И если экономические гражданские ассоциации у него существуют ради частных интересов коммерции и индустрии, то политические гражданские ассоциации занимаются выработкой и поддержкой доктрин, которые им хотелось бы воплотить в жизнь. В итоге, религия гражданственности требует у А.Токвиля государственного подчинения обществу, а политическая религия общественного подчинения государству. Религия гражданственности, или идея приоритета народного суверенитета перед государственным, как известно, легла в основу американской конституционной доктрины уже в XVIII в. В Европу эта идея проникла под влиянием Ш.Монтескье, пересадившего на континент английские представления о политической власти ассоциированных представителей общественности. Поэтому логично, что у О.Гирке уже и европейский конституционализм базируется на идее конкуренции двух сил в политическом поле: силе государства с его страстью к всемогуществу и силе индивида с его стремлением к свободе. [109] Тем не менее, наиболее основательно среди политических философов различал активность государства и гражданского общества, по-видимому, Гегель, который, в частности, писал: "Действительная власть полагается, правда, в качестве единой и сконцентрированной в правительстве; но ей противопоставляется возможная власть, и эта возможность должна в качестве таковой обладать способностью принуждения по отношению к данной действительности. Предполагается, что это второе бессильное существование общей воли должно обладать способностью суждения, следует ли власти покинуть ту первую волю, с которой она связана, соответствует ли еще власть понятию всеобщей свободы. И этой воле надлежит вообще осуществлять контроль над верховной властью, и если в ней частная воля вытеснит всеобщую, лишить ее власти; причем |