Итак, первый тезис следующий: хотя в рассуждениях об академическом плагиате, не только устных, но и печатных – я изучал некоторые статьи, например, французские современные на эту тему – часто это явление рассматривается по аналогии с плагиатом в искусстве или литературе как кража авторских прав, на самом деле нужно зафиксировать четко, что это совершенно другое явление. У нас тоже возникает такой соблазн, он не раз звучал на первом заседании, говорить в связи с академическим плагиатом о краже, воровстве и так далее. Нет, коллеги, это другое. Академический плагиат отличается от плагиата в литературе или искусстве своей функцией. Это не кража, а фальсификация, подлог. В качестве аналогии можно привести изготовление фальшивых денег, что не является воровством у кого-либо, но подрывает общую систему денежного обращения, экономику. Поэтому и общественная опасность этого явления другая, чем у обычного плагиата как кражи авторских прав. Страдает не отдельный человек, страдает все общество, вся научная система. Поэтому и термин требует специального уточнения и определения. Я обратил внимание на выступлении коллеги Мацкевича¹, что ему неудобно пользоваться словом «плагиат» при нынешнем данном явлении. Я понимаю юристов, им в самом деле привычно говорить о плагиате как о краже авторских прав, а здесь имеется в виду что-то другое. Давайте искать ему новое название. Я предлагаю «академический плагиат», который будет зафиксирован как особое явление общества и культуры.

Наказывая академических плагиаторов, мы защищаем не чью-то интеллектуальную собственность или личный приоритет, который может быть искажен. Мы защищаем принцип научного профессионализма, защищаем здоровое функционирование научных институтов. И еще здесь надо иметь в виду, что общественные науки, как показывает практика, показывает статистика, оказались подвержены академическому плагиату сильнее, чем естественные. В чем здесь дело? Я думаю, что дело не только в том, что естественные науки труднее, и плагиаторам не хочется с ними связываться. Дело в устройстве научных дискурсов естественных и общественных наук. Общественные – особенно гуманитарные – науки, humanities, в большей степени работают с традицией. Они опираются не на объективные данные, а на переработку сведений, знаний, текстов, полученных из прошлого. В передаче традиций заключается одна из их законных функций. А вот плагиат в этих науках представляет собой извращение этой законной функции. Ее неправомерное применение. Поэтому плагиат здесь легче маскировать, поэтому он здесь не так очевиден, поэтому, кстати говоря, с ним есть соблазн мириться.

Вторая моря идея заключается в том, что само определение «интеллектуальная собственность» и оригинальности текста, которое завещано нам 300-летней традицией размышления об авторском праве, плохо применяется к научному тексту. Известно, что еще в 18 веке при выработке первых понятий об авторском праве и интеллектуальной собственности утвердилась идея о том, что идентичность интеллектуального произведения определяется его формой. Один из английских адвокатов, участвовавших в этой дискуссии – Блэкстон, писал о том, что «оригинальность произведений определяется настроением – sentiment и языком, стилем, которым оно написано». Не идеями. Идеи предполагаются общие. Они свободно заимствуются, совершенствуются и так далее. Так ли это в науке? Очевидно, что нет. В науке идеи не являются общим достоянием. В науке идеи могут патентоваться. Идея может описываться как чье-то личное открытие. И поэтому сама проблема пересказа чужих идей, ссылки на чужую идею – я не говорю здесь об элементарном заимствовании текста, которое в этой идее изложено, составляет сложную проблему. Например, типичным явлением в современном научном обиходе, по крайней мере, западном, но я думаю, что и у нас это печальное явление уже «усвоено» — это минималистские ссылки на чужой текст, когда очень подробно пересказывается чья-то концепция, а в качестве ссылки выдается крохотная цитата, буквально на два слова, которая «оправдывает» человека, фактически присвоившего себе чужие идеи. Мне случалось бывать в таких ситуациях в качестве приглашенного эксперта, разбирающего такие ситуации, и даже однажды в качестве жертвы – человека, у которого так «пересказали» несколько страниц – довольно известный американский теоретик процитировал буквально одно слово. По-видимому, такие вещи тоже расцениваются как академический плагиат, хотя понятно, что их гораздо труднее «ловить» и кому-либо доказывать. Здесь автоматические проверки «Диссернета», конечно, не работают.

Точно такие же сложности возникают и из-за неочевидности идентичности текста в случае с компиляциями. То есть, с пересказом чужих идей и концепций, из которых можно составить целый текст. В принципе, компиляция, если она сопровождается ссылками, это законный прием в учебной работе, в обзоре литературы по вопросу, но распространение ее на целый текст исследовательской работы превращает ее не в плагиат, конечно, но во что-то некое приближающееся к нему явление, которое тоже нужно иметь в виду.

Третья моя идея связана с тем, каковы могут быть глубинные, культурные причины таких злоупотреблений. Разумеется, у академического плагиата есть сиюминутные социальные причины, о которых сегодня уже говорили – это развитие Интернета, у которого есть свои положительные и отрицательные стороны, как у всякого технического новшества, это наукометрическая гонка, которая заставляет фабриковать в «товарных количествах» скороспелые публикации и соблазняет кого-то просто «переклеивать» из старых текстов. Но есть и глубинные причины. Они не в том, что это «консерватизм научных институций, которые не приемлют новые идеи и заставляют молодых ученых писать как можно близко к существующей доксе, а, значит, почему бы не пересказать уже существующие тексты – мне случалось читать такое предположение. Нет, дело не в этом. Человек, присваивающий чужие тексты, делает это не потому, что его к этому подталкивает академическая цензура, которая есть, которую он может обманывать другими уловками. Просто потому, что ему не дается и не интересно самостоятельное исследование. И глубинная основа такого явления – это самая важная моя мысль – это смешение двух разных видов культурной деятельности или культурного состояния, знания и практического умения. Это принципиально разные подходы к культуре, это легко проиллюстрировать примером языка: человек может очень хорошо владеть тем или иным языком, и не знать ничего об его грамматике, истории. И наоборот, у лингвистов бывает, что они в совершенстве знают грамматику чужого языка, но не умеют реально им пользоваться. В одном случае имеет место умение, в другом – знание. И вот, по-видимому, в системе образования имеет место опасное смешение этих двух типов обучения. Они оба правомерны. Но один не должен выдавать себя за другого. Умение преподается посредством подражания – «Делай как я, я тебе покажу, а ты мне подражай». И отсюда недалеко до соблазна «А вот напиши так, как писал такой-то, перепиши его». Можно с большой степенью вероятности предположить, что каждый плагиатор-диссертант раньше, будучи школьником или студентом, списывал контрольные. Конечно, есть и более широкие национально-культурные причины, потому что в России, как известно, культура часто работает в «догоняющем» режиме, подражая и усваивая чужие достижения, и поэтому эта тенденция подделки и имитаций у нас заложена в давней практике, начиная с «потемкинских деревень» и советской показухи. Но главная глубинная проблема борьбы науки с плагиатом – это борьба того, что называют борьбой Логоса с Мимесисом, знания с подражанием.

Последняя идея – что такое знание и как с ним работает человек? В отличие от практических умений, которые имеют миметический характер и усваиваются путем подражания, знания требуют другого. Знания требуют переосмысления, перекодировки сведений, приобретенных у других людей. Именно такое особое, я бы сказал – теоретическое умение, а не практическое, должно, прежде всего, преподаваться в университете. Плагиатор в этом отношении отличается от ученого-профессионала именно тем, что не способен переосмыслить чужие знания. Он не способен совершить собственные интеллектуальные действия с ними, он их просто копирует. И в нормальной институциональной практике в науке такое переосмысление знаний происходит просто в ходе работы доказательством. Знания научные требуется не просто излагать, но и подтверждать, доказывать. Есть подробные процедуры подтверждения. И именно на этом уровне, когда научное доказательство подвергается взыскательной проверке со стороны коллег, именно здесь борьба с плагиатом переходит в общую критику научной аргументации. Плагиатор, конечно, может скопировать или пересказывать чужие тексты и идеи, но он никогда не сумеет провести полноценное доказательство этих идей. Потому что он не владеет теми знаниями, которые он копирует. Он всего лишь механически их переписывает. Таким образом получается, что знания – это не объект, а интеллектуальное действие, которое можно выполнить удачно или нет, но можно выполнить только самостоятельно. Можно похитить результат этого действия, скажем, текст научного труда, но украсть действие невозможно в принципе. И вот на различении этих двух вещей – присвоение результата знания и выработки знания как интеллектуального действия, нужно концентрировать внимание при углубленной критике академического плагиата.

И совсем последнее заключение: у этой проблемы есть моральный аспект, выходящий за рамки академической этики. Дело в том, что работа со знанием, о которой я только что говорил, это свободная работа свободно мыслящего человека. А академический плагиат, то есть, механическое, бездумное – значит, не свободное копирование чужих текстов и идей, это уловка «лукавых рабов». Университетское образование по своей природе, как оно мыслилось, по крайней мере, Гумбольдовским университетом в Германии в начале 19 века, — воспитывать интеллектуальную элиту общества. И поэтому оно должно заниматься воспитанием свободного человека, свободно мыслящего человека. Именно этим оно отторгает плагиат. Спасибо.

Г.И. Зверева: — Спасибо, Сергей Николаевич. Прежде, чем передать слово Нине Владимировне, я бы хотела сказать, что мы будем стараться, чтобы после всех наших докладов осталось время для того, чтобы мы могли задать вопросы и, может быть, дать какие-то короткие реплики. А остальное пойдет в финальную часть нашей конференции. Слово Нине Владимировне.

Н.В. Брагинская: — Спасибо. Я хотела говорить о сложных случаях автоплагиата, но ситуация, когда все обходят упоминание «белой обезьяны» меня заставляет несколько переориентироваться. РГГУ прошел длинный путь от первого Круглого стола по плагиату, который был в 2014 году, до сегодняшней представительной конференции. Но ему предстоит еще довольно долго идти. Почему я говорю, что «белая обезьяна» не называлась? Потому что Мухитов, «замечательные» цитаты из которого здесь зачитывались, защищался в РГГУ. Когда в журнале «Социологическое обозрение» была опубликована моя статья «Мафия и школа» о положении в РГГУ, то была написана служебная записка, своего рода донос по этому поводу: «Госпожу Брагинскую характеризует не только полное отсутствие научной этики, но и стремление к авантюризму». Считалось, что я выкрала или купила запись заседания Диссертационного совета, как раз того, на котором присутствовал Иван Федорович. Это было замечательное заседание. Вы знаете, что заседание Диссертационных советов – вещь публичная, защита – вещь публичная, и когда я публично показала, на Круглом столе, фрагмент этой записи, был дикий скандал. Люди, подписавшие это письмо, в основном в РГГУ уже не работают. Среди них много людей с фальшивыми диссертациями или способствовавших этому. В основном они уходили в период работы комиссии по плагиату. Но эта комиссия была закрыта решение Ученого совета, инициаторами этого закрытия были присутствующие здесь Павел Петрович Коренков, наш проректор по развитию, наш нынешний проректор по науке Ольга Вячеславовна Павленко, профессор Наталья Ивановна Басовская. Они внесли предложение о прекращении деятельности этой комиссии и заниматься проверкой только тех, кто сейчас плагиирует, а все прошлое оставить, покрыть «покровом милосердия». Эта идея очень созвучна решению Думы о «плагиатской амнистии». Я только что спросила покинувшего нас юриста из ВАКа[1] – не надо ли начать с Думы, а не с детей и отменить этот закон? И он сослался на «Закон о конвенции по авторскому праву». Я не юрист, но я полагаю, что он сделал это напрасно и не юридически. Речь не идет об уголовном преследовании. Уголовное преследование даже за убийство имеет срок давности, главным образом, потому, что через 15 лет невозможно собрать доказательную базу. Если же вы подделали документ и это доказано, то этот документ у вас придется отнять. Даже если вас за это не накажут. Если вы украли чужую работу и доказано, что вы ее украли и что вы получили ложную степень, через любое время украденный подложный документ, так же как фальшивые монеты, должен быть изъят, это другой случай. На июль 2016 года в РГГУ больше 100 фальшивых работ. Это серьезный «вброс». Не обязательно все эти люди работают здесь, я говорю, что многие ушли сами, но идея закрыть комиссию пришла тогда, когда комиссия подошла к анализу работы господина Минаева, который два года был и.о. нашего ректора, первым проректором, весьма заметной фигурой. Почему я возвращаюсь опять к этой фигуре, которая уже не играет никакой роли в нынешнем РГГУ? Это «махровый случай». Диссертация была защищена по другой специальности, не по базовому образованию. Валерий Владимирович объявил, что она была секретная, что она защищалась особым образом и поэтому ее невозможно анализировать, что она защищалась на закрытом заседании в военном университете. Она не была секретной. Диссернет не знал, что она была секретная, открыл ее. Никаких грифов на ней не было, снятия грифов тоже не было. Более того, числилась среди ее публикаций книга, которой нет ни в одной библиотеке страны и мира. Возможно, она была опубликована в единственном экземпляре в издательстве, которое создал профессор Тебиев, он активно действовал, защищая плагиаторов. Не знаю, работает ли он сейчас. На сайте Румянцевской библиотеки уже 17 лет висит объявление, что автореферат г-на Минаева должен поступить в библиотеку в ближайшее время. 17 лет висит.

В отличие от некоторых людей, которые пришли в комиссию, сказали, что они оступились и покинули университет по доброй воле, сохранив свою степень, Валерий Владимирович написал удивительное письмо, где сравнил отсутствие ссылок в огромной диссертации, в которой здоровенная библиография, огромное количество сведений и источников – они «ниоткуда». Экономика – это вам не история, здесь главное – идеи, а в таблице случайно была одна ссылка на источник, и она сохранилась. Эта диссертация была скомпилирована с двух работ и, по-видимому, ее фиктивный автор ее никогда не открывал. Но он сравнивал себя с Эйнштейном, у которого в его статье по теории относительности тоже было не много ссылок. И как свои заслуги – что, может быть, ему следовало присудить докторскую степень по экономики за те услуги, которые он оказывал университету, создав сеть филиалов. Как я называла их «пунктами продажи дипломов», так и называю. Они были закрыты, они оказались вовсе не «кормильцами», а формой наживы того же самого Минаева. И он говорил, что то, что он принес университету миллиарды рублей, что позволило университету динамично развиваться, а его друзьям и соратникам вести достойную и достаточно обеспеченную жизнь. В скрытом виде, конечно, это говорит о коррупции – прямом подкупе, и многие люди чистосердечно говорили, какой замечательный Минаев, он дал на похороны такого-то, на излечение такого-то. Он не был скуп, он очень богатый человек, насколько мне известно, у него немалая недвижимость. И он заработал все это на бюджетной должности и, в общем, с некоторыми людьми, которые воспринимали его действия как чистосердечную помощь, он создавал себе опору таким образом. Этот человек, который создал Совет, где были защищены десятки фальшивых диссертаций, действовал как коррумпирующее начало. Более того, когда были созданы эти 38 филиалов, в Ученый совет вошли представители этих филиалов. Их не избирали, они по одному вступили в Ученый совет. И, поскольку они не приезжали ни из Праги, ни из Магадана, то их полномочия были делегированы. И тот Ученый совет, который был в РГГУ в начале его деятельности, перестал существовать после этого. Третью Ученого совета были ставленники Валерия Владимировича и голосовали так, как ему было удобно. Эти коррупционные «анклавы» действуют на весь организм. Наш университет «свалился» на 20 или больше пунктов в рейтинге российских университетов. Это во многом последствия той «фабрики», которая была заведена еще Корольковым и затем продолжена Минаевым. Я оставлю эту тему. Хочу сказать, что помимо плагиата, который отлавливается механически, хотя против этого можно бороться, достаточно вставить невидимый текст в вашу работу, есть (другие технические) способы борьбы с проверкой на анти-плагиат. И с чем нельзя бороться – это с системой райтеров. Еще в 2006 году была выпущена брошюра Калимуллина «Российский рынок диссертационных услуг». Там квалифицировались райтеры, способы принуждения людей к написанию диссертаций. Это гораздо более затратная вещь – пишется реальная работа, она не является плагиатом, но этот рынок существовал всегда и существует сейчас.

Я хотела бы сказать, что, когда я вхожу в университет, я встречаю г-на Сафонова. Не могу назвать его «профессором», это лже-профессор. Он один из так называемых «клиентов» «Диссернета» и глава нашего лучшего Домодедовского филиала. Тут вспоминается притча из Майи Кучерской: один батюшка был людоедом. Пойдет к нему человек на исповедь – и пропадает, пойдет другой – пропадает. А благочинный говорит: «Других настоятелей у нас для вас нет, но вы посмотрите, как он отремонтировал храм!». Вот и господин Сафонов. У него наш лучший филиал, но в этот филиал стекались разного рода плагиаторы или их защитники. Туда направился г-н Блинов, а это вообще макабричная история. Из Академии финансов при Президенте, где положение, пожалуй, еще хуже, чем в РГГУ, он мигрировал с «хвостом» в 14 «кейсов» руководства или оппонирования именно в Домодедовский филиал, и это было тогда, когда мы в комиссии пытались уменьшить число марающих нашу репутацию людей. И вдруг к нам такое «сокровище»! И мне звонил в Домодедово тогдашний ректор Евгений Николаевич Ивахненко и спрашивал (про?) Сафонова, как дела? А я думала, как мне от него теперь избавиться? И тот говорит: «Да какие дела, Блинов умер, я с похорон». Вот так вот избавились… Тем не менее, на сайте «Диссернета» он присутствует как наш сотрудник. Туда же перебрались некоторые выявленные комиссией авторы фальшивых диссертаций, там работали и их защитники. Сейчас, может, и не работают, я не слежу постоянно. Тем не менее, такая концентрация происходит. Одна из сегодняшних проблем РГГУ – наш проректор по учебной части Надежда Ивановна Архипова, за которой числится несколько руководств и оппонирование фальшивым диссертациям, ничего не говорю про ее собственную диссертацию. Вообще, все они вышли из института, который она много лет возглавляет.

Что я хочу сказать уже не про «белую обезьяну», а про более общие вещи? Во многом я согласна с Иваном Ивановичем Куриллой – то, что речь идет не о греховности людей, не о том, что мир лежит во зле. Не в том дело, что надо с 5 лет объяснять о честности. Так было всегда. А вот ситуация с наукой не только в России. В этой брошюре говорится, что в 80-90е годы в США было закрыто 50 американских университетов и колледжей, в том же исследовании указывается, что за 11-летнюю историю своего существования один университет выпустил 620 подготовленных «липовым образом» дипломированных специалистов. Действительно, это общемировая проблема, я не буду о ней говорить, хотя у меня есть некоторые представления о том, почему это так во всем мире, а у нас особенно плохо. Еще к «кейсу» Минаева: у него есть ссылки на его не существующую работу. Когда я сказала представителю РИНЦ, что там есть ссылки на не существующие работы, он сказал: «Этого не может быть, мы видим реальные книги и из них берем ссылки». Но, поскольку Минаев, Архипова и Шамхалов ведали «Экономическим журналом», то Минаев вводил ссылки на свою не существующую книгу в журналы, которыми он руководил. Ну, это к слову.

Так вот, ситуация, при которой существуют показатели и нужно им отвечать, тем или иным – все знают, что люди работают на показатели, показатели будут фальсифицироваться. Показатели нужные руководству, оно хочет показателей, потому что их можно посчитать. Руководство стремится к наиболее простым способам руководства. Желательно, чтобы это были арифметические действия. 50 меньше 500? Они это знают. Там, где чего-нибудь 500, туда надо больше денег, а там, где чего-нибудь 50, меньше денег. Все. Это ситуация, когда разросшийся и постоянно увеличивающийся чиновный класс постоянно требует себе жертв. Эти жертвы – показатели. Они должны наращивать себя и увеличивать «урожай» показателей, которые снимают с нам. Кандидатские и докторские защиты – это тоже показатели. Там, где будут показатели для роста, там будут фальсификации всякого рода. Всякого! Где показатель, там и фальсификация. Поэтому главное, что может исправить положение, это свободный университет. Неизбежная ротация всех руководителей. Выборность сверху донизу, peer review по всей научной продукции. Руководители не могут прочитать десятки тысяч работ и оценить их по качеству, это невозможно. Только внутренняя очистка, только научные работники, которые знают друг друга и смотрят друг другу в глаза. И рецензии не анонимные. А для этого нужно изменить всю систему. За последнее время университеты полностью лишены свободы. Мы не имеем права выбрать ректора! Если это будет так, ситуация не изменится. Люди перестанут писать диссертации и будут делать что-нибудь другое. Я бы мечтала о диверсификации путей карьеры. Диссертации во многом устарели. Тексты, которые пишутся для прочтения тремя людьми, принимаются голосованием людей, которые слабо разбираются в целом, это устаревшая система, ей в соответствии должны быть поставлены экзамены, зачеты по публикациям, разного рода оценки репутаций, которые могут заменить диссертации. Я говорила с почтенным доктором наук, фармакологом. Он сказал: «Зачем от меня требуют еще одну статью? Лучше я проведу испытания своего лекарства, которое поможет людям. А вместо этого я должна писать статьи, чтобы меня считали тем, кто я есть!» Это еще один способ прекратить производство фальшивых работ. Простите, что я ушла от темы доклада о плагиате, но я сочла, что эти темы важнее.

Г.И. Зверева: — Мария Сергеевна Неклюдова, пожалуйста. От недавней современности переходим к истории это явления, как я понимаю?

М.С. Неклюдова: — Я скажу и об этом и о том. После Нины Владимировны всегда трудно выступать, независимо от темы. Я буду говорить о двух вещах. С одной стороны, я хотела бы продолжить то, о чем говорил Сергей Николаевич – о необходимости понять, что такое плагиат не только в юридическом смысле, что обязательно. Не только в уставном смысле, я тоже считаю, что в Уставе университета должно быть индивидуальное определение того, что такое плагиат для этого сообщества. Но надо понимать, что это такое в интеллектуальном смысле и в историческом смысле. В 1480 г. Пьетро Леонардо Аретино опубликовал книгу «De bello Italico». Книга замечательная, если через 100 лет коллеги уже покойного Аретино не «поймали» его на том, что книга полностью списана у Прокопия. Даже пошла такая легенда, что Аретино случайно нашел рукопись соответствующей книги Прокопия «Война, итальянские походы», полностью ее переписал и сжег оригинал. И после этого репутация Аретино была навсегда утрачена, практически до конца 20 века, когда ученые начали разбираться – был это плагиат или нет. На примере такого академического плагиата, 100%, можно реконструировать определенные структуры знания, которые существовали в этом 15 веке. Я не сомневаюсь, что через несколько десятилетий по случаям нашего плагиата можно будет описывать структуры нашего знания и то, что мы ожидаем от знания, в том числе, от университетского. Но это, конечно, лирика и не имеет отношения к той реальности, о которой мы сейчас говорим. Что я хочу сказать из личного опыта? Со студенческим плагиатом, как преподаватель, сталкиваюсь бесконечно. И здесь меня интересуют две вещи. Понятно, что есть студенческий плагиат беспощадно прямой. Когда берутся какие-то сайты, из которых берутся копированием куски и выдаются за курсовую работу. Бороться с этим достаточно просто, эти тексты мгновенно узнаются любым профессиональным преподавателем, и способ борьбы с этим – давать нестандартные задания, которые нельзя выполнить таким простым способом. В последние годы я практически перешла на систему нестандартных заданий под каждый курс, меняющуюся каждый год, количество плагиата резко упало. Но гораздо больше меня интересуют случаи «добросовестного» плагиата, который в студенческой среде тоже принят. Это почти «нулевой» плагиат, состоящий в том, что, когда спрашиваешь у студентов, очень часто хороших студентов, почему они приводят слово в слово кусок из чужой книги без кавычек, ответ такой: «Там так хорошо это сформулировано, это ровным счетом то, что я хочу сказать! И зачем я буду портить текст». Ощущение, что, если процитировать только кусок, а не весь текст целиком, то в этом нет ничего преступного. И здесь мне кажется, что большой вопрос и к школе и к той системе знаний, которую мы даем в университете.

Второе наблюдение, которое, по-видимому, связано с этой почти доброкачественной формой плагиата, без злого умысла, связана с почти полным отсутствием способности к реферированию. Хотя такое упражнение как «реферат» стоит в программе и очень часто нужно сдавать рефераты, очень часто они скачанные, написанные под заказ и так далее. Я сталкивалась с тем, что современным студентам гуманитарных специализаций очень трудно пересказать чужую мысль. Это тоже их подталкивают к плагиату, они предпочитают, даже поняв эту мысль, взять ее в том словесном оформлении, которое уже сделано автором. Тут могут быть разные спекуляции, с чем это связано. Возможно, с установкой образования, на то, что от студентов гуманитарных факультетов, с одной стороны, требуют заучивания, овладевания, восприятия довольно больших кусков информации, а с другой стороны, у них есть достаточно ложное представление о том, что в курсовой они должны быть оригинальны, и поэтому у них этот конфликт внутренний возникает, они либо самовыражаются, либо уходят в повторение чужих мыслей чужими словами, не овладевая собственным языком, языком пересказа.

Поэтому, конечно, когда мы говорим о плагиате студенческом, мне не кажется, что он напрямую 100% потом связан с плагиатом в диссертациях. На более высоком уровне мотивация понятна, техники понятны. Но мне кажется, что нам надо работать и с этим «низовым» плагиатом, во многом обусловленным и системой обучения и, главным образом, системой экзаменаций. Потому что мы видим, как все менее актуально становятся дипломы, которые пишут студенты. Во многих специализациях они явно уже не нужны, лучше, чтобы они делали проекты, чтобы где-то были коллективные работы, чем бесконечно воспроизводились работы на довольно бессмысленные темы. И так далее. Но проблема в том, что университетская система – стандарты, ВГОСы, ГОСы – не позволяют, в общем, особого пространства для маневра, и поэтому, даже если преподаватель вводит достаточно интересные новые курсы, практикует новые подходы, по-другому работает со студентами, на выходе студенты знаю, что они все равно должны будут написать диплом по очень жесткому стандарту. Мне кажется, что нужна какая-то работа на уровне высшего образования, с которым мы имеем дело, и где много зависит от нас. Я совершенно не снимаю вину с бюрократической системы и с конкретных людей, но есть и личная ответственность преподавателей перед студентами. Спасибо.

Г.И. Зверева: — Спасибо, Мария Сергеевна. Мы продолжаем работу секции, и я передаю слово Марии Львовне Майофис. Сейчас переходим в школу.

М.Л. Майофис: — не полностью, процентов на 50 переходим. Я сегодня в этом небольшом докладе совмещу две ипостаси: исследователя советского среднего образования и вузовского сегодняшнего преподавателя. Начну со слайда – довольно типичная картинка, которую вы можете найти на многих сайтах, связанных с подготовкой к ЕГЭ. Это речевые клише для идеального сочинения ЕГЭ 2019 года. Словосочетание «речевые клише» или просто «клише» вы будете находить в материалах и рекомендациях по подготовке к ЕГЭ по гуманитарным предметам практически повсеместно. Клише позиционируется в этой ситуации не как что-то нейтральное, не говоря уже о негативном, а как нечто позитивное. Во всякой хорошей работе должны быть клише и набор их, как в давних реестрах <нрзб>, приводится. Вот еще одна картинка с одного сайта: на самом деле, мы имеем дело здесь не только с речевыми клише. Здесь идет речь не только про речь, не только про то, как это говорится и пишется. Вообще, речь идет о том, какие ментальные процедуры предшествуют этой речевой формуле. Соответственно, о необходимости рефлексии того, произвел ли ты эти ментальные процедуры, прежде, чем написать такое в письменной работе. Тот метод, которым эти речевые клише навязываются как хороший способ решения проблемы и получения высокого балла, далеко не только на ЕГЭ, а во всей системе среднего образования в целом, поскольку она теперь подводит к ЕГЭ телеологически, не предполагает сосредоточения на такого типа рефлексии. Таким образом, мы, как вузовские преподаватели, получая студентов на I курсе, можем констатировать в некотором смысле, что, чем лучше студент был подготовлен к ЕГЭ, тем более он автоматически прибегает к таким конструкциям и не тормозит себя в том, чтобы отрефлексировать – какая конструкция какую операцию мыслительную, аналитическую операцию по сбору материала и так далее, предполагает. Вот работы, которые мне только недавно студенты сдали – как пример того, что мы получаем в вузах и с кем нам приходится работать иногда в течение всего срока их обучения. В частности, чтобы деавтоматизировать эти процедуры, я часто даю короткие письменные работы с цитатой из какого-нибудь исследователя и прошу ее пояснить: как они ее понимают. Вот здесь на слайде еще такого типа примеры. Вот здесь цитата из статьи Михаила Павловца 2016 года, где он критикует подобного рода подход не только в ЕГЭ по русскому и обществознанию, из которого были примеры выше, но и в ЕГЭ по литературе. Вот предложение, которое студенты должны были прокомментировать и характерные ответы. Видно, что слова «старый» и «новый» работают здесь как триггеры, которые сподвигают студента не заметить словосочетание «в то же самое время», «на той же самой почве». И выделить в этой цитате концепт симультанности, синхронности сосуществования старого и нового, а они сразу начинают говорить об эволюции, динамике, преемственности. Причем на самом деле они прибегают к этим словосочетаниям в общем, думая, что они свои, но в какой-то момент они были заимствованы как чужие, причем, как чужие «хорошие» и подходящие практически во всех возможных случаях. Такие примеры работы с чужим текстом, осмысления чужого текста с таким перескоком смысла, как мне кажется, в потенции несут в себе такого рода переписывание диссертаций, о котором сегодня говорил Иван Федорович, когда everything goes – то есть, есть какие-то «хорошие» слова, объективно одобренные и санкционированные, как правило, им кажется, что они наукообразные, но часто в речевом смысле это просто бюрократизмы. Это еще одна проблема, как научная речь у студентов подменяется бюрократической по сути дела. Эти слова входят в их речь, а потом в их мышление и в отсутствии нюансировки в обдумывание сначала чужих ходов мысли, не говоря уже о собственных. И дальше я хотела говорить о том, как эти результаты деятельности средней школы, как мне кажется, это именно они, мы с ними имеем дело, связаны со всем ходом эволюции советской школы примерно с начала 30х годов, когда советская школа перешла от некоторого разнообразия и вольницы 20х годов к все более жесткому дисциплинированию 30х. Когда, с одной стороны, был декларирован переход ко всеобщему массовому образованию сначала на начальном четырехлетнем уровне, потом на 7-летнем, потом – 8-летнем. И все больше стали прописываться разного рода нормы дисциплинирования и контроля – как на уровне школы, так и на уровне органов руководства образованием, которые эти школы контролировали. Сергей Николаевич мне задал вопрос на этапе подготовки этой конференции: «Существует ли в советской педагогики какие-то «кейсы» с обсуждением плагиата или того, что этим словом называется теперь, а тогда называлось каким-нибудь другим?» По сути дела, я таких «кейсов» не знаю, прежде всего потому, что советская школа мало знала жанров, где нужно было создавать самостоятельные тексты. Кроме школьного сочинения, регулярного и выпускного, таких жанров практически не было. Поэтому, если мы посмотрим, что обсуждается, то обсуждается списывание, использование шпаргалок и использование подсказки не как практики использования именно чужого знания, а именно как практики нарушения дисциплины. Однако то, что знание должно быть чужим, просто заученным, в такого рода дискуссиях не подвергается сомнению. Правда, периодически в ситуации, когда уровень компетенции выпускников школ становился более-менее заметен или в периоды больших испытаний или в периоды, когда эти выпускники должны были конкурировать с выпускниками других стран, вопрос об использовании готового знания, а не самостоятельном мышлении, порой поднимался в педагогической прессе. Одна из первых таких кампаний была кампанией по борьбе с формализмом в школьном преподавании, которая возникла в 1944 году, явно по результатам осмысления того, какого рода выпускники школ пришли на фронт и на тыловые предприятия в период войны. Интересно, что уже тогда люди, которые возглавляли и Народный комиссариат просвещения и Академию педагогических наук, вполне четко понимали, о чем идет речь. Например, один из идеологов политехнического обучения Михаил Николаевич Скаткин сразу понимает, что «словесная форма сама по себе еще не мысль», что он подчеркивает в своей статье, и, во-вторых, он точно понимает, что дело в подготовке учителя. Если учителя готовят так, чтобы он сам воспроизводил в процессе своей учебы готовые знания, то никак невозможно ожидать от него чего-то противоположного в его собственной учительской практике. Или Константин Николаевич Корнилов, знаменитый психолог, вводит определение различий между «усвоением» и «освоением». И пытается объяснить разницу. Однако, когда дело доходит до людей менее просвещенных и в большей степени следующих идеологической догме, а не насущной потребности, само по себе требование борьбы с формализмом начинает излагаться в таких же ужасных речевых клише. Более того, вот передовица из «Учительской газеты» 45го года. Доходит до абсурдных требований, что для того, чтобы прийти к освоению вместо усвоения, нужно заставить всех учителей «следовать единым методическим рекомендациям». А не наоборот, скажем, предоставить им некоторую свободу творчества.

И здесь встает вопрос: почему все эти кампании, а их потом еще последовало достаточно много на протяжении развития советской школы, ни к чему путному не приводили и не приводят? Как и нынешние за улучшения заданий и требований Единого Государственного Экзамена. Потому что все упирается, как кажется, в три вопроса: вопрос компетенции конкретных учителей и экзаменующих и вопрос более смутных, как оказывается, критериев, когда речь идет не о клише, не о готовых формулах, а об оригинальности мышления. Как это оценивать? Можно ли такие критерии прописать? Как это отслеживать? Как воспрепятствовать произвольным толкованиям экзаменаторов? С другой стороны, речь идет еще и о том, что, когда нужно оценить оригинальность мышления, в том числе – в письменных жанрах, тут я в скобках замечу, что в устных жанрах студенты оказываются намного более успешны. Именно тогда, когда им нужно написать текст, пусть даже очень короткий, у них включается какая-то кнопка, и они переходят к такого рода клише. Так вот, для этого требуется реально больше времени давать учителю или экзаменатору на проверку или оценку такого рода заданий. А значит, просто выделить на это больше денег, извините. Мои беседы с преподавателями, успешно готовящими выпускников школ к ЕГЭ по гуманитарным предметам, показывают, что многие из них, особенно очень успешные, у кого дети сдают ЕГЭ на очень высокие баллы, отлично понимают, что они учат этому клишированному мышлению, многие из них признавались мне в том, что сами говорят детям: «Забудьте об этом на следующий день после сдачи ЕГЭ!». И многие из них прямо говорят детям, что это делается для того и потому, что тот человек, который будет проверят вашу работу, на прочтение эссе имеет 7-8 минут и у нет времени разбираться в поворотах вашей мысли. Он должен увидеть некие слова-сигналы, которые покажут ему, что вы делаете то, что от вас и требуется. На этом я закончу.

Г.И. Зверева: — Спасибо, Мария Львовна. Далее мы возвращаемся к теме студенческого плагиата, и Евгения Дмитриевна представит нам интересную научную разработку.

Е.Д. Шмелева: — Добрый день, спасибо за приглашение. Я расскажу про студенческий плагиат, покажу некоторые данные, которые мы получили в Центре социологии высшего образования. Мне хотелось бы осветить два вопроса: что мы знаем про масштаб академического плагиата в российских вузах? Я расскажу про ведущие российские вузы, которые входят в программу 5-100 повышения конкурентоспособности. И второе – вопрос о том, почему он так распространен. Я обращу внимание на два ключевых фактора: трудности в определении плагиата самими студентами, многие не знают, что конституирует плагиат, и особенности поведения преподавателей, их реакция на плагиат, попустительство. Чтобы показать наши данные о масштабе, я буду опираться на данные нашего эмпирического проекта, в рамках которого участвовали 10 вузов, почти 17 000 студентов бакалавриата. Участвовали студенты разных курсов. Мы задавали вопрос: «Как часто в этом учебном году вам приходилось…» и предлагали ответить на вопрос в отношении нескольких практик. Первая практика – копировать часть текста из других источников без указания ссылки на них. Это самый прямой способ плагиата. Мы видим, что всего 32% студентов не прибегали к этому типу плагиата. Следующий тип – использование чужих идей, написанных своими словами в своей работе без указания ссылки на источник. Это более сложный для обнаружения тип плагиата. И мы видим, что почти половина студентов – 46% — не прибегала к этому типу плагиата. Если мы посмотрим, что происходит за рубежом, я здесь выделила две страны – были публикации, в которых использовались похожие измерения, и Китай часто сравнивают с Россией с точки зрения распространения академической нечестности. А США, напротив, считается одной из стран, которая лидирует в имплементации каких-то реальных эффективных мер в борьбе с этим. И мы видим, что доля студентов, которым приходилось копировать или перефразировать чужой текст при написании работы без указания ссылки у нас очень сопоставима с Китаем и очень высока по сравнению с тем, что происходит в американских вузах. И если мы обращаемся к вопросу «Почему это распространено?», сегодня мы уже коснулись его в отношении кандидатских диссертаций, то сейчас у нас нет достоверных сведений о том, что существует связь между студенческим плагиатом в университете и плагиатом в диссертационных работах. Но зарубежные исследования позволяют говорить, что те студенты, которые списывают работы и списывают на экзаменах, они более склонны потом быть нечестными в своей работе, так что вполне возможно, что потом это переносится и в диссертации. И здесь я перечисляю распространенные версии, объясняющие высокий масштаб плагиата в российских вузах: это нагрузка на преподавателей, которым некогда проверять работы, некогда заниматься созданием заданий, которые будут не доступны для студентов с использованием плагиата, о чем мы сегодня уже слышали. Так же упоминается развитие технологий, упрощение, обращение к плагиату, падение корпоративной культуры в сфере высшего образования. Кроме того, еще – специфические представления об авторской собственности в России. Есть еще версия о договоре не вовлеченности, о том, что студенты не предъявляют высоких требований к качеству работы преподавателей, к их педагогическим навыкам. В то же время преподаватели отвечают на это попустительством: вы оставляете в покое нас, мы оставляем в покое вас. Конечно, еще вариантом объяснений может быть особенности финансовых моделей университетов, при которых студентов наказывать не выгодно. И мы знаем, зачастую, что преподаватели получают рекомендации «не валить» студентов, поскольку это ухудшает какие-то показатели.

Теперь о трудностях студентов в определении плагиата. Обращаюсь к нашим данным. Вопрос: «Как вы думаете, можно ли считать перечисленные действия плагиатом?» мы задавали всего лишь в одном вузе, который согласился принять участие и разрешил добавить этот вопрос в исследование. Были включены разные практики, покажу самые интересные: на этом слайде присутствуют, по мнению студентов, самые явные примеры плагиата. 75% студентов считают, что сдавать работы, скачанные из Интернета – это плагиат. Но определенная доля студентов в этом сомневается. Вот тут интересно, что нет единодушного мнения в отношении этих трех практик. Наиболее интересны последние две. Первая: «Использовать чужие идеи в переформулированном виде без ссылок», последний: «Использование конкретных фрагментов текста», то есть, прямого плагиата. И мы видим, что меньше половины студентов считают это плагиатом, то есть, это говорит нам о том, что не только мы затрудняемся с определением того, что считать плагиатом, как он отличается от компиляций и других практик, но и сами студенты имеют нехватку знаний, нехватку академической культуры, которая, возможно, приходит из школы, но пока мы не можем достоверно это сказать.

В отношении преподавателей ситуация интересная. Вот два проекта: первый – который мы реализуем в Центре социологии высшего образования Институтом образования «Траектория и опыт студентов университетов России», и мы спрашивали у студентов: насколько вероятно, что преподаватель поставит «неудовлетворительно» студенту, в письменной работе которого обнаружен плагиат? 23% студентов 9 ведущих российских вузов, которые получают дополнительное финансирование, чтобы выйти в топ международных рейтингов, считают, что так не поступает ни один преподаватель в их университете. И здесь важно сказать, что эта цифра – 23% — существенно варьируется по вузам. Это может многое говорить нам, и это можно воспринять даже как оптимистичный сигнал, это говорит о том, что есть какая-то зона для административного воздействия. Если в одном вузе процент таких студентов равен трем, то в другом вузе из 9 вузов, эта доля – 39%. Вариация огромная. Это значит, что в этих университетах очень разная академическая культура. Чем это обусловлено, пока не понятно. Возможно, в одних вузах какие-то меры эффективнее, какие-то – нет. И второй источник данных – это данные мониторинга экономики образования за несколько лет. Этот мониторинг проходит ежегодно, периодически туда включают вопросы про нечестное поведение студентов – академическое мошенничество. И нам в какой-то момент удалось включать туда свои вопросы. Участвуют 100 вузов, 1500 преподавателей, и мы задавали преподавателям вопрос о том, что они сделают, если обнаружат плагиат в студенческой работе? Напомню, что в 2015 году был закон, предписывающий проверять ВКР на плагиат. Вот ответы в динамике, с 2011 по 2017. Практически, разницы нет. В 2014 году 65% говорит, что нужно поставить «неудовлетворительно» и заставить переделать. В 2017 несущественная разница. Важным, как мне кажется, является то, что преподаватели остаются готовыми перепроверять работы, брать на себя дополнительную работу. С чем это связано – тоже вопрос. Возможно, это прессинг со стороны администрации. Может быть, они жалеют студентов. Еще отдельный вопрос из мониторинга экономики образования о том, принята ли в вашем учебном заведении проверка студенческих работ на наличие плагиата – заимствование из опубликованных текстов, студенческих работ прошлых лет, и, если нет, то проводите ли вы такую проверку самостоятельно? Мы видим, что в 2013-2014 году доля тех, кто говорит, что все письменные работы проходят обязательную проверку на наличие плагиата, например, с «Антиплагиатом», составляет менее трети. Затем в 2017 г. мы видим существенное увеличение этого числа. По-видимому, преподаватели начинают проверять работы, намечается вроде как позитивная динамика. Но я хочу обратить внимание, что в ответах про действительную реакцию преподавателей мы этого не обнаруживаем. Вроде бы они проверяют чаще, но что это значит? Либо они по-прежнему не находят и не наказывают, или же они по-прежнему придерживаются мягкой политики в отношении поведения студентов – здесь не очевидно. Еще могу остановиться на этических кодексах, мне кажется, что это важно, академических этических нормативах. Хочу обратить внимание, что на данный момент в России их практически не существует. Они существуют, но в единичных вузах. Как, например, это выглядит в РГГУ? Это отсканированный документ, совершенно не привлекательный для студентов. Мне кажется, что очень важно, чтобы этот документ не просто существовал в формально-декларативном виде, но и был доступен и постоянно подчеркивался. В этом смысле мне очень нравится, как это выглядит у Европейского университета: тезисно и кратко изложены основные «правила», ориентиры – что ожидается от студентов, какие наказания предусмотрены. Пожалуй, на этом я закончу.

Г.И. Зверева: — Дорогие коллеги, у нас остается очень мало времени. Двое из наших коллег попросили время на короткие реплики. Первый, кто попросил – это Андрей Викторович Заякин, прошу.

А.В. Заякин: — Уважаемые коллеги, у меня две коротких реплики. Одна по только что прозвучавшему докладу Евгении Дмитриевны. Хочу привести пример из собственной практики. В конце прошедшего учебного года я рецензировал студенческую магистерскую выпускную работу в Вышке. Я нашел в ней 15 станиц текста, написанных искусственным интеллектом. Это не плагиат, но автоматический Гугл-перевод некоего иностранного руководства по работе с большими данными и по их визуализации. Я поставил этому студенту наименьшую из возможных оценок и посоветовал соответствующему Совету полностью отклонить работу. В итоге студент все же защитился, хоть и с наименьшей оценкой, диплом получил. Я не стал как-то возражать, но мне кажется, что было бы важным, чтобы в этических кодексах университетов – будем считать, что это предложение по расширению рекомендательной части нашего итогового документа – было указано, что студенческие работы так же полезно и правильно возвращать без права на пересдачу. Пусть человек поработает еще полгода, и напишет нормальный диплом, а не приносит текст, написанный машиной на треть. А вторая реплика по выступлениям Сергея Николаевича и Нины Владимировны. Я напомню всем, что «Диссернет» – это не только и не столько машинная проверка. Безусловно, у нас есть машины, но ни одна диссертация не попадает в публичное пространство экспертизы, пока каждый из этих квадратиков не оценит живой человек и скажет: «Я убежден, что совпадения, найденные машиной, составляют плагиат». И этим мы отличаемся от «Антиплагиата», потому что «Антиплагиат» — это вещь очень прямолинейная и формальная, которая видит только совпадения текстов. Мы видим больше, мы видим отношения датировками этих текстов, потому что живой человек выясняет эти датировки. Мы видим, есть или нет соавторство, потому что живой человек идет в авторефераты и смотрит, есть ли соавторство. Наконец, мы превозмогает проблемы искусственных символов, о которых сказала Нина Владимировна, потому что все тексты у нас «перегоняются» из визуального формата в текстовый и обратно, и после этого эти символы уже пропадают. Я так же очень хочу отметить важнейшую работу, которую проводят лингвисты из Хельсинского университета в соавторстве, как мне кажется, с коллегами из РГГУ и Европейского университета – это Михаил Копотев, Андрей Кутузов, которые, фактически, разработали сейчас систему нового поколения отлова плагиата, которая основана на механизмах сравнения текстов по методике word2Vec. Когда-нибудь, когда мы продолжим общаться на эту тему, такого рода методы «ловли» рерайтинга должны стать ключевым вопросом в текстологической сессии.

Г.И. Зверева: — Спасибо огромное. И коллега из Бауманского университета Андрей Станиславович Адельфинский, пожалуйста. И, видимо, в финале будет Сергей Николаевич Зенкин.

А.С. Адельфинский: — спасибо за возможность короткой реплики. Здесь обсуждаются достаточно сложные темы – прекрасные доклады, и замечательно, что научное сообщество начало долгий путь к «очищению» и внедрению нормальных этических процедур. Видимо, триггером послужило «дело» Адриянов-гейт, деятельность Диссернета так же в немалой степени этому способствует. Но. Я предлагаю взглянуть на эту ситуацию чуть с другой стороны. В предшествующем докладе абсолютно замечательно было сказано, что преподаватели, оказывается, готовы к дополнительной работе по проверке работ студентов. Это человеко-часы, они должны как-то учитываться, но такого сейчас не происходит. Взамен известно, что в эти годы «правления» Ливанова преподаватели должны были нести дополнительную академическую нагрузку и публиковать статьи. К примеру, у нас на кафедре мы должны опубликовать 20 или 40 научных статей, минимум по 2 на преподавателя! В журналах! При увеличении академической нагрузки в последнее время, о чем писал, в частности, декан социологического факультета член-корр Тощенко. Плюс с этого года мы – факультет – должны опубликовать 14 статей в Scopus’е и в ОС’е. Вопрос: а как мы это сделаем? В этом году в журнале «Вопросы экономики» вышла статья «Имеет ли новая научная политика основание?». Ее автор Тамбовцев, сотрудник МГУ экономического факультета. Он, анализируя западный опыт, говорит, что эта новая научная политика – не научна, это поощрение, подталкивание и так далее. Тем не менее, это та гонка, в условиях, в которых мы живем, которым мы должны подчиняться, поскольку в противном случае нам не продлят контракт, придется уйти в работы. Это вещи известные. А вот моя личная история. Я сюда пришел не с репликой, мне хотелось послушать две темы, которые заявлены 4м и 5м пунктами, это «Автоцитирование» и «Этика и соавторство». Вопрос автоцитирования: я в научном плане в некотором смысле «отходник», то есть, у меня есть маленькая ставка доцента, я работаю уже почти 20. А «отходничество» из академической среды – я работаю в сфере маркетинга и рекламы, где я могу купить себе одежду, питание, оплатить счета и так далее. И в свободное время, чисто для очистки совести, я хожу в университет, а также занимаюсь научной работой. И вот по итогам последних 15 лет я таки что-то сделал, у меня в этом году вышла книга – почти 600 тысяч знаков. Книга в редком жанре «sport studies», (в нем) работает малое количество людей, и я уже получил обратную оценку коллег, что, в общем, я сделал что-то стоящее. И мне говорят: «Ну, иди же дальше! Ты можешь не только кандидатскую степень получить, но и докторскую!». Вопрос: могу ли я это сделать? Например, еще недавно для докторской нужно было всего 5 статей, ну, плюс-минус. Но нормы меняются на наших глазах. И вопрос, который поставил г-н Бабицкий: «Нельзя привить хорошую культуру и респрективно составлять нетерпимость к нарушениям. Мой случай: в книге – 600 тысяч знаков. В научных статьях опубликовано только 90 тысяч. И что мне теперь делать с публикацией моего собственного материала в научных журналах? Это же будет автоповторение. Как говорят, «самоплагиат». Раньше такие вещи были возможны, и утверждалось, что публикации разного статуса – я могу опубликовать в сборнике конференций в виде статьи и могу опубликовать в формате монографии, и никто мне не воспрещает какую-то разную последовательность использовать. Теперь по итогам действий, направленных на «очищение» науки, получается интересная картина: люди, которые принимают решения, это тоже какие-то чиновники, говорят: «Вы должны соблюсти норму по антиплагиату – 50%». Но простите. В п.5.1: «Внесение изменений, перевод, обращение к другой аудитории», а мне говорят: «Нет, 50% — и все». Я пытаюсь посмотреть – «а судьи кто?», а что у нас происходит? И тут наталкиваюсь на замечательную историю, которая буквально недавно случилась, «казус Марея» с журналом «Дилетант». Выяснилось, что на сайте этого журнала была опубликована статья, являющаяся полным плагиатом выступления доцента Высшей школы экономики Марея на портале «Полит.ру». И он поднял вопрос в отношении журнала. Журнал встал на защиту, хотя студент [скопировавший статью Марея - ред.] стал оправдываться, говорить, что платят мало и так далее. Вот уважаемый г-н Ростовцев, один из со-основателей сообщества«Диссернет», сколько у него по докторской работе было? У него, кажется, 10 работ, причем, половина из них – это препринты, то есть, тоже дублирование. Условно. То есть, раньше можно было защититься с меньшим количеством, одна ситуация. Иначе говоря, я хотел бы сказать вот что: мы сейчас живем в условиях меняющихся норм и, фактически, та деятельность, которая направлена на очищение научное этики, она отчасти расходится и фактически Министерство образования – с одной стороны, а с другой стороны – чистые помыслы на очищение науки в конечном итоге сталкиваются, давят на то лицо, которое занимается этой наукой. И вопрос: останется ли что-то вообще? Это вопросы, которые, как мне кажется, нужно обсудить.

Г.И. Зверева: — Спасибо, очень важная проблема, которую вы затронули. Но у Андрея Викторовича есть ответ на ваш вопрос.

А.В. Заякин: — Буквально на минуту. Вчитаемся в п.1.5, который Вы процитировали, что автоплагиатом считается не просто «не оправданное дополнительными причинами копирование текста», но еще такое, где «нет указания источника первоначальных публикаций». То есть, если Вы считаете, что Ваша статья или книга должна быть растиражирована – и это прекрасно! – в других источниках частями или полностью, или с дополнениями, Вы просто об этом указываете. Что данные главы написаны на основании книги такой-то, данные статьи написаны на основании книги такой-то. Это абсолютно корректный подход. Когда в журнальной части «Диссернета» оценивается самотиражирование и множественные публикации, живой человек проверят, что такой ссылки, действительно, нет.

Г.И. Зверева: — И в финале слово Сергею Николаевичу, прошу.

С.Н. Зенкин: — я посчитал необходимым сказать несколько слов не о теории плагиата и даже не о состоянии дел с плагиатом сейчас, а о «белой обезьяне». Слушая эмоциональное, резкое и разоблачительное, очень далеко уходящее, практически партизанское выступление Нины Владимировны Брагинской, я спрашивал себя: «А почему такие выступления оказываются неизбежными и необходимыми?». Ответ простой: не хватает гласности, открытой, официальной информации. Даже там, где она собрана. Нам сегодня Александр Петрович Логунов рассказывал о деятельности комиссии, которую он возглавлял, по борьбе с плагиатом в РГГУ. Комиссия эта делала серьезную работу, не доделанную до конца, но проделала немало. Спрашивается: где об этом можно прочитать? Нигде. Работы комиссии засекречены. Если бы мы знали хотя бы немного, что делала эта комиссия, мы бы разговаривали о тех же вещах гораздо спокойнее, гораздо в более разнообразных аудиториях и гораздо более по-деловому. Вместо этого сейчас дело доходит до совсем нелепых ситуаций. До меня доходят рассказы о том, как в РГУУ звучат вполне открыто заявления о том, что не было никакой беды в диссовете по экономике, не было там плагиата, все было нормально. Если бы выводы комиссии Логунова были опубликованы, то таких <нрзб> соблазнов было бы меньше. То есть, система таким образом нарывается на типичную ситуацию «самосбывающегося опасения», она боится скандалов и в результате получается именно скандальное разоблачение как неизбежный итог. А мы страдаем вместе с ней. Я бы предложил дополнить итоговый документ, я сам являюсь одним из его авторов, но это не мешает мне видеть в нем некоторые недочеты, дополнительным пунктом о том, что университетским советам рекомендуется придавать гласности дела о пересмотре научных работ и диссертаций, в которых обнаружен плагиат.

Г.И. Зверева: — Еще слово, пожалуйста.

И.П. Глушкова: — Глушкова Ирина Петровна, институт Востоковедения. Я хотела сказать, что восхищена выступлением доктора Бабицкого и профессора Брагинской. Я считаю, что дело не в гласности – мы прекрасно все знаем, что происходит. Дело в мужестве, в смелости. Именно поэтому было очень важное выступление профессора Власова, который говорил о необходимости защиты и поддержки тех людей, которые встают и выступают, называя фамилии и те ситуации, которые с этими фамилиями связаны. У нас гласности – выше головы, у нас нет элементарной смелости и мужества. Спасибо.

Г.И. Зверева: — насчет гласности и смелости мы оставляем этот (вопрос) открытым до работы следующих секций. У нас еще впереди много работы. Огромное спасибо докладчикам и выступающим!

---